Глава 12. Сталинизм.
- О! Тут много исторических личностей. Что за явления!?
- Кто тот очень скромный усатый человек, что задвинут в илистом наносе истории, сразу видно, что беден, у него ветхий китель и стоптанные башмаки, ведь его отец сапожник, неужели не мог перешить косые каблуки в подмётках стёртой обуви. Все бузят, а он молчит. И правильно! Что он делает в истории? Выдающиеся достижения без него обозначились в текущей летописи. Его недолжно быть!
- Ещё другой полуголый человек в одной тряпичной повязке хочет украсить весь мир, забрался со своей козой на вершину пирамиды двадцатого века. Он будто бы только вышел из Египта? Разве для него строилась самая большая вечно великая пирамида!
Оба неимущие, а хватило силы сверху и донизу исписать грани нерушимой памяти великих событий великого века.
- Я не согласен! Почему человека заслужившего личный культ, того кто воздвигнул самую огромную победную пирамиду, - поместили в самом низу.
- Ничего необыкновенного Черес! Люди любят принижать достоинство тех, кто не может им ответить. И вы тоже, не вздумайте сказать что-нибудь хорошее об этой личности, для него равенство всех, - самая большая молитва, а это преступление нового века. Людей обязали жить приниженно.
- Те люди убежали в непроглядный туман! Мы же, как и он, хотим жить с солидарным очарованием…
- Нас за это, тут же повесят на жирных облаках!
- Тихо ты, Огуз, тебе же сказали не шуметь, на нём горит заколдованная печать четырёх океанов и мирового заговора. Неразрешено оглашать наслышанные привхождения оскорблённого человека. Он даже от Отечественной Победы, - которой особенно гордится Россия, - отстранён. Ничего не сделал для Великой страны. Не заслужил почитания.
В парадах потомков оживает мировая победа славного народа победителя, а его там нет. Угрюмым одиноко сидит человек, опечалился преждевременным восторгом победившего класса, и из-за отсутствия тщеславия забыл, что эту Победу он четыре года писал.
- Об этом запрещено знать, это заблуждение. К победе народа, - он не причастен. Всё случилось по воле жертвенного подъёма, энтузиазма, и неудержимого напряжения разбуженной массы; сами по себе происходили нужные успехи и достижения.
Именно поэтому люди, которые не имеют победные предпочтения, выставляют себя важными соучредителями этого громкого успеха. Таков мотив их мести за личное поражение. Любое малозначимое самомнение имеет выгоду от принижения выдающейся личности.
Товарищ Сталин, когда то присвоил своему придуманному имени достижения: шахтёров, конструкторов, писателей, металлургов, самолётов с танками, городов, новогодней ёлки, пионеров, сибирского мороза, и всех трудящихся земли. Действия необходимые успеху государства для него превыше личного существования. Теперь вот, под запретом сидит человек. Хотят за преимущество личности его наказать, а нет надлежащих обоснований.
Одни падали и спазмы печатают листовки, почти сто лет мучаются, и ничего им не удаётся, - пирамида победы крепчает вечным материалом.
- И как это ему преподобилось культ своей личности назначить, - он ведь не махатма из Гуджарата; не царский сын, родившийся в роще Лумбини; не плотник из Назарета; не караванщик Аравийской пустыни.
- Обыкновенный поэт своей юности.
- Личность не в состоянии назначить преклонение собственному почёту, это всего лишь заслуга великих усилий. Культ не течёт, будто мёд в серебряные пазухи, это добровольное восприятие чувства стойкого подвижничества и жертвенности; люди не спрашивая разрешения, рожают для себя сопричастность трудовым переменам и вольной страсти, - изменения в стране совпадают с ощущениями их личной жизни. Недосягаемому человеку сам народ надписывает культ личности. Сколько бы Микита не плясал гопак, сколько бы ни корпел его пишущий зять, - культу неоткуда прорости.
От почитания невозможно убежать, надо было нелепости кольями городить, какие Мао вытёсывал, - теперь его портреты на бумажных знаках в валюту превращаются. Мавзолей, построенный за три дня, простоит три тысячи лет.
Или Ганди на вершине, вот ещё предпочтение, чтобы затмить культ, раздел свою племянницу и лёг рядом с обнаженной, показал, как можно противостоять соблазну, скучно на острие каменного конуса сидеть, вместо молитвы придумал наказание молвой, - от преклонения и культа уползала великая душа.
- Я понял, - Первоход вяло унёс руку в тишину, будто рука увядает, - когда корень интереса теряет культ, он становится недейственным. Учитель, я тоже хочу спросить его кое о чём, разве мне ответит.
- А как же! Товарищ Сталина ни одно обращение не оставляет без внимания, он не нынешние надменные чиновники и президенты; видите, как он для всякого правильного решения, заботливо выслушивает каждое мнение, что несёт надежду значительного содержания.
Ни что так не угнетает дух народа, - как усталость надежды на славные изменения и уважительную жизнь.
Для приниженных прежде сословий, невиданные творческие совершенства открыты, расцвет возможностей наполнил страну необыкновенными достижениями. Все созидатели родной земли выдающиеся творцы: полководцы, конструкторы, обыкновенные защитники текущего времени, - выходцы из глухих деревень и малых городков. Каждый находит себя в раскрепощённой доступности рабоче-крестьянского государства.
Крестьянская телега и городской трамвай – переполнены народными талантами.
Теперешние зазнавшиеся руководители слабы в песнях, поэзии, и звёздах неба, они те, что вырубают корни родной поросли. Для них ограбленные люди и выдающиеся книги, - полена в топке обогащённой власти.
- Я понял, почему все новые правители национальных ограждений, вдруг задумали своей пугающей задолженности культовое изобретение присвоить, приниженно ползают перед западающими, планета оскудела славными людьми, - сказал Первоход, - серые подражатели всякой нелепости, уничижительными идолопоклонниками сделались.
Не глашатаи мира, не махатмы, не созерцатели, не седовласые вожди, не с небес озарённые крыльями ангелы, не впереди сидящие правители, не выдающиеся кормчие, не демиурги высокой веры, - а так себе, шалопаи, - вышли погулять…
- Сразу видно, кто друг рыжих собак!
- Чёрти, кто вдруг в избранные люди втискивается, - комедии и недоразумения вытворяют; вышенгтонят спазмы, - всё им можно. Мечтают, чтобы их на деньгах рисовали, не знают, что скоро бумага для денег выведется. Перешитые бекеши не хотят надевать; с тайной завистью у «культ личности» учатся, а время опередить не могут, хотят выйти с хрустальными часами из противоречий, пробуют из самолюбия солнечные мечи выковывать. Ужасно боятся, вдруг об этом узнают земные боги. Вы тоже молчите, а то новые хозяева текущего века услышат, и зароют нас отворотом плуга в поле предстоящей историй, текущие преобразования в удушливое ущелье сбросят. В ил поймы зароют, как зарыли лучшего товарища забытых прежде сословий.
- Так мы равно пришли у него поучиться, для того золотые булавки прикололи, никто не разоблачит наши воротники. Мы одни, а нищих духом много.
- Не царапай уши Увалень, эти отсталые люди из атома одной молекулы извлекут выгоду целого тысячелетия. Пока не убегут подозрительные буквы, чуждые задолженности, и стреноженное преимущество, - ничего не обозначится; перенаселение планеты спишет наше наличие как людей, сгоревших в молнии конца света. Земля величиною не Марс и Юпитер, некуда вместить лишние миллиарды населения. От излишества умного вида жизни, появится необходимость в новой войне, а где взять нового генералиссимуса, что бы окончательно утопить западающих на дно отсутствия разочарований.
- И тоже, что за очередь к нему выстроилась, все люди такие себе важные, знаменитые, он, что и впрямь ставленник бога на земле, - прямо царь третиримский какой-то, и звания плохого в его намерениях нет. Похоже, таки гражданская война не закончилась.
Дела минувшие, большевики решили религию упразднить, а он всё же владыка веры, - приход нужен, - на место небесного покровителя поставлен, вот ему и вручили ключи от земли и неба. Определили - богом мирового пролетариата. Он вместо рясы, толстовку перекроенную надел.
Бог избранного класса обязан быть строгим и справедливым, - всё как в библии написано. Установлено наказание для грешников, и воздвигнут рай для праведных дел, - каждый отвечает по делам своим. Кто злословит на великую революцию – тот безбожник, должно такого камнями забить. Земной бог подозрителен к чужой вере, требует свято чтить псалмы рабочей преданности, у него непререкаемый культ света, все научились бояться искривлениям дня, если кто скажет слово сомнения в холодной классовой войне, - соляной глыбой, льдом закрепощения сделается. Сыны света побеждают сынов тьмы. Патриарх революционного столетия для того и воздвигнут над забытыми прежде сословиями, - он судья людским грехам.
- Ужасное время. Небо опустилось на землю, и опубликовать все сказания невозможно.
Обычная пролетарская библия пишется. Большевицкие комиссары возносят земного бога в недосягаемые небеса. Кара за грехи, - неминуема. Перед богом все равны, неважно возле престола сидит грешник - сверхнародный комиссар или это рядовой колхозник нарушил революционные псалмы. Закон веры одинаково строг для всех. Не людские, а божественные каноны записаны в большевицком завете. Попавший в преисподнюю, должен предъявить держателю отмычки от рая и ада, все свои дела, показать суду народных архангелов бывшие и будущие прегрешения. Уклонения могут быть, и прощены, если грех невелик, а грешник великодушно раскается. Слова генсека – гири божьи. Мало клясться в верности, надо заслужить благосклонность праведными делами, - понеже пути праведные твёрдо кругом гремят. Ему ли не знать проступки тех, кто революцию делал.
Иной пишет раскаяние: - Я всегда преданно служил нашей партии товарищ Сталин, я и в помыслах не намерен тебе изменить, я врагов твоих всегда истреблял.
А он скажет: - Почём ты знаешь кто враги мои?! Те безвинные крестьянские юнцы, которых ты порубал двадцать лет назад, - небыли моими врагами!
Божья кара в большевистской земле неминуема.
- Ещё бы, этот объявленный бог, случайно выживший в горном хлеву истории, целые столетия увёл из вертепа.
- Ведь отмечены двадцатым съездом в двадцатом веке, сочинения вынырнувшей сатаны: «…сплошные репрессии и расстрелы изобретал». Комиссары-секретари, что внедрили постоянные расстрелы, - трясутся в котле вечного страха.
Люди не заметили подвоха, ищут кару достойному приобретению, - сами слабы стойкостью. Он всего перенаправил человеческий материал в каналы упорядоченного строя, сбил накал революций. И непонятно что изобрели, и кого заслуженно побороли те, что вопят.
Народ напрягаясь, создал индустриализацию, переломал снопы железных фашин, изобрёл атомную бомбу, вырастил плеяду творцов, высокое искусство стало доступным для всякой восхитительной души. Народ наполнил казну неимоверным запасом мирских богатств; ежедневно приближал равенство изобилия, каждый год строгим указом уменьшение товарным ценам давал, взял старт в космос и на зажиточное существование. Народ нащупывал беспрерывное признательное благополучие в установившемся строе.
- Разве?!
- А его вовсе нет, события безучастно падают. Где он? – Генсек-вождь потерялся.
- И что оставил государству этот ваш высококультурный вождь? – спросил Птенец АД, - сидит уморённый историей, расписал несоответствия в управлении. Глядел на события со стороны, видел, как народ творит. А сам, три десятилетия, одними только репрессиями был озабочен. И правильно! Его вовсе не должно быть в наших переворотах, где он был, когда мы демократию утверждали, зачем мешает иметь своё собственное учреждение? Мы хотим описать события без него! Со злобой исковеркаем его пропавший путь!
- Ещё бы, обкомовские секретари самые красиво надутые пузыри нашего прошлого строя! У них чугунные головы и скрипучий ржавый навес в неповоротливых отводах. Учитель! - Увалень замешкался, и всё же спросил: - Кому всё это прибавит килограммы?
- Много истории расписано, и все тяжёлые, громкие, не колют одежды тканные из конопли, преобразователями себя считают партийцы, - выпасать в водорослях косяки океанской рыбы учатся. Забудьте выдуманные карандаши, они рисуют заунывную картину.
- Да!.. тоже вот историйка, почти притча, - сказал Булгак. – «Звонит, значит один деятель, отобразивший текущую эпоху на цветной киноплёнке, мол, так и так, товарищ Сталин, у меня увели жену…
И бедный аж побледнел, он за всё в ответе в государственном строе, вынужден бросить вычитку текущей литературы, отложить мировые финансовые схемы, оставить все намеченные атомные расщепления, кинулся искать заблудшую жену. … У собственного сына нашёл. Ох, и досталось неугомонному лётчику, - распутного генерала обязали перчёную кашу хлебать».
- Булгак, вечно ты что-то не то вставишь. Учитель, а кто тот неприметный человек, который всё время ходит за нами и что-то пишет, пишет… - отображает присутствие, зачем он такое наше уныние записывает, может, хочет ужать волнения; если ему делать нечего, пусть надевает опояску, и кожаным мешком вяжущий ил из реки тащит, в пирамиды стелет. – Пустельга почесал золотую серьгу. - А то, видите ли, пишет…
- Действительно, какую-то каменную стотонную глыбу, взялись за тысячу километров на папирусной лодке везти, они что, закон Архимеда не читали?
Лучше бы протоколы большевицких мудрецов сочинили, настучали бы клавишами великим силам, нагнали бы на всех распятия. Не пора ли объявить мировой капитализм и всю непомерную банковскую валюту , - утопией мира.
- Не извлекайте лишних волнений, они того не стоят, с них и крошечное хватит, они существа незначительные, мало ли выявляющихся от безделья. Все хотят свои вымышленные сочинения в эпоху мирового оглупления поместить. Пусть прокладывают рельсы на Луну. – Гугнивый морщил лоб. - Зачем тогда Культ присутствует в книгах, обойдемся без записок в алтарь, и так известно, чей глаз с вершины конуса смотрит! Пусть в самом низу свечку ставит за секретарей, что коптили наши умы. Почему он не устранил их вовремя.
- Молчи Гугнивый! – Самоум скривил брови, - мы говорим о назначенном вожде мирового пролетариата, а ты каких-то коптильщиков вставляешь, приплёл коммунистическое несоответствие, мешаешь правильное озарение иметь. Нашим мыслям нет преград, мы летим быстрее гамма-лучей, нас никому не догнать, с нами наши вечно немеркнущие заветы.
И вот вам первое большевистское озарение на заре эпохи. Самый первый из человечных, поручил приемнику изменений, написать построение неустроенного царства. Единоличный наследник, тут далёкую установку узрел. Придумал, какую-то прямо непотопляемую флотилию в водах земных континентов: один головной знаменосец плывёт по океану историй, вокруг него прилипли корабли поменьше, сами по себе на карте глубоких океанов красными красками нарисованы, нет другого курса, кроме как единство большевицкого флота. Адмирал Кузнецов ещё только отрок деревенский, - возит телегой свежескошенное сено.
- Все океаны захотел подчинить наркомнац. Человечище осудил изложение, и расплылись корабли, переиначились семинаристские желания, некому единство всех наций проверять.
Ты же один над всеми остался, так переделай ошибку чувашского калмыка. Нет, для него преданность выше всякого культа, под тяжестью порочного наследия своего больного учителя правил страной. Только за год до смерти увещеватель задумал упразднить замшелых партийных секретарей, вдруг догадался, что отобранные пустословы порядка, присвоят всё, что установлено для изобильно запланированной жизни, на широкий трон заползут прожорливые жуки-хрущи, никакого места на дне революционной чаши не оставят, затопчут знамя красных результатов.
- Вот это трагедия!
Старайтесь забыть год, в котором содержались несделанные решения, были казнены притеснители, обновились противоречия системы интересов. Он для сохранения серпа и молота, собрался разделить передовую глыбу на две соперничающие компартий.
Секретари тут же задрожали от предстоящего ужаса, упали на колени:
- Вождь! Чем мы провинились?! Верни наши преимущества … - И невероятное задумали…
- Неужели его отравили?
Как-то коленопреклоненные секретари, всё-таки отомстили шагам его замысла. Жизнь земного бога ограничена временем текущей эпохи. Только он перестал контролировать прочность веры, она тут же рухнула под тяжестью возникших божков, что заползли на опустевший трон. Истуканы, жаждущие постоянных жертвоприношений, не способны дать истинную веру людям. А без веры ни один человек не может иметь настоящее счастье.
- Вот как?.. Неужели нельзя было их всех предварительно расстрелять, что пуль мало в магазинах.
- Обыкновенные нелепости в слабом мозгу! Известно, заморозить память славно переделанной жизни, - самое выдающее достижение любой серости. Заковали политбожки сына вождя в оковы, весёлыми ходят, испугались нового смерша. Вдруг по праву наследства Васю Сталина на царствование призовут. Секретари от страха, свято народные преимущества в упор зарыли. Стёрли всё, что имело победный успех. Возобновлённые религиозные молебны несостоявшегося патриарха принялись упразднять, столько храмов разрушили - не сосчитать, решили везде сделать арктическое безбожие, кукурузой заменить культ всех религий.
- Никогда подобное не слышали. А что соединение нерушимое, которое им оставлено, тоже рассыпалось от несуразности расплывшихся ледяных глыб?
- Словно лёд в зимнике дала твердыня холод теплу, - …и водой истекла. Опасной болезнью пронизаны неудавшиеся носители коммунизма, все спазмом заразились.
Давно бродит наступившая зараза в третьем поколении партийцев, - синдром потребности постоянно активной зависимости, - самая опасная болезнь властных деятелей. Столько лет мучают и истязают время, хотят опорочить его эпоху, себя оправдывают, и ничего толкового не выползает.
Когда коленопреклонённые оскорбляют детство победившего поколения, наследники перестают любить Родину, – она рассыпается от их равнодушия. Родина, - это когда в ней тепло босым ступать. Можно бедствовать, греться льдом, - и жить чувством Родины.
- Я запрещаю вам упоминать прошлые искажения.
- Учитель, почему нам всегда всё запрещают, будто бы небыли подавляющие меры?
- Вот это опоры!
- Были, когда нас не было, а те люди что были, не помнят. Узнай у передовых постановление съезда победителей; всем, за семь лет до большой войны, приказано примериться. Секретари тихо сторонников решающего распоряжения упразднили; взялись, повсеместно народные начинания подавлять. Пришлось пресечь секретарский разгул в роковой год. Производство народных артелей, обновленные общинные хозяйства, гиганты индустрии, - наполнились выдающимися кадрами, - снова нашли изначальное применение, стали расти достижения в совокупности намеченного плана. Приуныли секретари.
- Громкие достижения имели громкие гудки!
- А невинные?
- Невинных, кого не списали, освободили, обозначились состоянием несоответствия и забытыми заслугами предков; нашлись и иные сословные решения. А вообще, нечего было лозунгами размахивать, захотели украсть диктатуру созидательного времени. Упустил Культ обкомовских партсекретарей, вот и поплатился за милосердные ошибки. Организатора: массовых расстрелов, бессарабской голодовки, разрушителя социальной системы,- не усмотрел. Опять же, преданность памяти не захотел оскорблять, верность помешала вредоносного хруща обезвредить, - Надежда Аллилуева рекомендовала малообразованного соученика Микиту, - в ЦеКа. И перехитрил Микита вождя, после каждой его речи дальше всех бросал шапку признания, и ползал, зубами её доставал. Не «унялся дурак!». По привычке своей деятельной бездарности и трусости, всех прежде недосягаемых: министров, директоров, передовых учёных, полководцев фронта и генералов тыла, что в главном кабинете нарабатывали Отечественную Победу, - в тюрьмы и неизвестность упрятала пузатая шляпа. Зависть, - стелет мягкую перину кривому уму.
- К чему такое презрение.
- Пусть с хрущом-вредителем падали носятся, если бы не оскорбляла вошь величия предшественника, не усидело бы бескрылое насекомое две пятилетки, - Карлига резко хотел сказать про уклоны и просто заплакать для приличия, но передумал, снова надолго умолчался.
- И правильно победителя новых крестоносцев вычеркнули из Парада Победы. Какое отношение он имеет к Отечественной войне. Обозначенный образ увёл в сокровенную тень, не захотел командовать парадом. Не заслужил. Одряхлел от неимоверного напряжения, взвалил на себя преодоление необоримое. Маршалам и генералам поручил принимать торжественное шествие славных войск. Самому же вдруг захотелось не маршалом маршировать победный смотр; простым советским солдатом наполненный гордостью и величием решил шагать на параде, с чувством внутреннего соприкосновения дышать, идти со звоном медалей содержащих непостижимый блеск солдатской судьбы.
Одного маршала на белом коне посадил, другого на красном, - навсегда помирились белые и красные. Идут, шагают по Красной Площади: генералы, офицеры, старшины, сержанты, рядовые герои победы, и он сам один из них, горд, что тоже принял участие в этой войне.
Не большевицкий кавалерист, не караванщик долгого пути, не изнурённый успехами верхглавком. Обыкновенный солдат. Без шинели под дождем орошающим победу стоит. С кургана усыпальницы смотрит на шеренги героев, в которых ему не отвели место.
Вспоминает, как к большой войне годами готовился, а нужные месяцы не хватило. Единственный правитель, кто европейского сатаны чурался; личное письмо главного фашиста спрятал, - шпаргалке доверился.
Спешить надо! А он медленно над новой картой трубкою водит…
Смотрит парад золотых звёзд, идут стройные ряды победителей, - он разрушенные города видит, нищету сожжённых деревень не высчитать. Предстоящая пятилетка – восстановления в уставших глазах сосредоточена.
- Безобразие, дождь идёт, где его шинель? промокнет весь!
- Вынужден снять, отдал сапёрам, что бы было чем раненого пса-героя Джульбарса на параде Победы пронести. Тысячи вражеских мин унюхала овчарка, заминированную могилу Тараса Шевченко спасла, – пусть мир увидит каждого, кто защищал память и свободу жизни.
- Надо же, из-за какой-то собаки, - несуразность выявляется, - простудиться ведь может, в гранит превратится.
- А он и так давно гранит!
- Много окаменелых несуразиц у него выявлялось: - в рапортах генералов грамматические ошибки исправляет, какое значение имеют утерянные буквы, когда личный состав теряем, люди гибнут. Солдаты за геройство в окопах ждут ордена и медали, а он будто всё «Правду» редактирует, выученную библейскую грамматику забыть не может.
Десятки грамотных девушек в тылу фронта изучают немецкие письма, все европейские послания переводят на русский язык
- Разве позволительно чужие письма читать, это совсем неприлично, пусть лучше гулом самолётов всю ночь немцам спать не дают, будет польза от вялости врага.
Планы вермахта выуживают студентки иняза, совершенно важные решения сквозь строки вычитывают: - через два дня наступление немецких войск запланировано.
Штаб красного фронта, упреждающий контрудар наносит!
- Надо же…
В разгар освободительной войны, когда каждый боец - кирпич в крепости защиты Родины, решил певчий клироса, сочинённую в блокадном Ленинграде Седьмую симфонию Шостаковича концертом оглушить. Снял с передовой всех передовых музыкантов, погнал в голодный город изнурённых солдат ноты репетировать, оголил фронт из-за какой-то там симфонии, как будто бы «симфония катюш» менее важна скрипичного ключа. Нельзя было, когда-нибудь потом, отражать такие важные звуковые образы.
- Что, метро Москвы не могло подождать, когда война закончится. А если бы новые крестоносцы взяли Москву?..
Или зубы Сидора, тоже, они столько золота разве стоят, что это за другая симфония во время рейда партизанского соединения на Ивано-Франковские нефтяные скважины. Ну и что если голова главного партизана оценена в миллион марок. Тут народ решил сжечь нефтяные прииски, высушить немецкие танковые баки, без горючего в жаркой дуге технику фашистов оставить, а он в далёкий шестьсот километровый тыл забросил лучшего зубного врача Союза. Зубы лесному генералу вздумал ставить, неимоверный риск для выдающегося зуболекаря. Что, Ковпак не мог потерпеть, когда генеральным прокурором Украины сделается, тогда бы лечил свои зубы в освобождённом Киеве. Зачем подвергать опасности выдающуюся женщину медицины и весь боевой экипаж сталинских соколов, тут немцев бомбить некому, а они уже второй раз с риском летят в захваченные земли, носятся коронки одевать Ковпаку, пломбы стальные лить. Видишь ли: великие дни - рождают ярких людей. И без тех вставных зубов, три тёмные ночи превратились бы в три ярких дня.
Прорвут ковпаковцы три чёрных кольца тройного окружения…
- Не достаточно Верховный солдат берёг, свои города в руинах стоят, а бомбить города Европы запретил; выходит, шедевры архитектуры дороже жизни солдат. Второй фронт, тот долго не воображал, когда два самых красивых города Германий, в каменный век вбомбил. Нечего! Пусть Европа не хвастается своей непревзойденной архитектурой, Америка умеет равнения всем делать.
Четыре тысячи солдат, отомстивших немцам за своих погибших родителей, жён, и детей, - решением фронтовых трибуналов на месте расстреляны, - война не оставила надежду на дальнейшее существование их рода, - окончательно война расправилась с пылкостью последнего человека жившей когда-то мирной семьи.
- Тоже, пленные фашисты просторно жили в России, - не немецкие концлагеря смерти. Не пойму, почему он полякам столько много земли наделил? Они свою страну даже две недели не защищали, а он за их свободу больше полумиллиона наших солдат положил.
Гибнут солдаты. И всё угнетённое население Европы вымаливает его пришествие. Зачем нужны были такие отрешённые обряды.
Жертвенная свеча быстро погаснет. И полвека не пройдёт, а фашизм снова родится в тех же очертаниях, откуда постоянно со смертным жалом к нам приползает. Если нынешних европейцев с их мировоззрением и мечтой переслать в эпоху фашизма, они онемели бы от восхищения сотворенным адом, тут же упали бы на колени перед европейской сатаной.
- Почему бы не ликвидировать Европу как источника военных неурядиц и всех наших бед.
- Тоже скажешь!.. Былью и вымыслом сгорит потухшая свеча. Ненависть к западающим, – самая действенная участь и назначенный удел родной земли! Народ больших территории, - не имеет право жить заботами узких людей.
- Действительно, везде засвечивался отец-вождь, ведал: сильные сочинять лживые сказания не станут, а трусливые и слабые лицемеры, что беспрерывно вымаливают подаяния, рифмуют славословия, пишут: «дорогой отец и любимый вождь, - из блага златого нам сделай дождь». Вдруг чудесами прорастут жала из злоязычных корней. Когда умер нищий состоянием Культ, одно хвастовство на блудных устах засияло у лукавых. В один голос уклончивые вздорные деятели, выдохнули тухлые свои рифмы, украсили лицемерие, проскрипели: «Ох… - наконец-то Он изд-ох»…
- Это не их изобретение! Всегда распознавайте ущербных, что искажают восприятие, это главная уловка очернителей. Я вас учу бдительности, крепко храните в себе достойное поведение, никогда не изменяйте святыням отечества, в них творящий дух народа. Неурядицы идут от вялости мысли, от духовного падения, от небрежности труда, от ложной самоуверенности. Растерянность перед чуждым вторжением в наш мир, порок времени! - изрёк Учитель и задумался, - полагаете, не знаем, что всему мировому пролетариату непримиримую философию написал, устал от атеизма, надумал воссоздать потерянное, все монастыри и храмы вернулись в Веру. Для него всякое событие имело значение.
- Сам один из многих! Не был бы земным богом, - церковным Патриархом бы стал.
- И один, ненужным сидит в самом низу.