Чудны дела твои, Господи!

               

         

               
                (Из записей Марка Неснова)

                Каждое воскресенье к семи часам утра все сплетницы нашего двора усаживались на лавочках перед своими окнами и с нетерпением ждали, когда мадам Соколовская отправится на рынок, а её муж Фима будет кричать ей вслед, чтобы она не забыла купить куру.

Кричал он всегда очень громко, потому что слух у мадам Соколовской ухудшался с каждым днём.

Женщины с усмешкой переглядывались.
Все прекрасно знали, что купит мадам Соколовская только потрошки на супчик, согласно возможностей семейного бюджета.

Но Фима продолжал каждое воскресенье громко требовать от жены купить куру, чтобы заявить всему двору о своей финансовой состоятельности.

После этого из окна напротив Нинка Раззява высовывала свой огромный бюст и, смачно потягиваясь, громко выговаривала:
-От жиды пархатые, опять рабочему человеку в воскресенье поспать не дают!

На этот раз бабы недовольно переглянулись, а Клавка Евдокимова громко ответила:
-Жидов  не любишь, а  замуж так за еврея собралась.

-А я вообще никого не люблю.
Вот так  взяла бы  всех вас русских и закопала вместе с хохлами, а себя так первую.
Все мы сволочи порядочные!

И помолчав немного, мечтательно продолжила:
-Один Дюма мой – человек!
Не пьёт, не курит, и бить не будет, как Петька свою Верку.

Еврей – одним словом!

И вскорости Нинка, которую весь двор называл Раззява, действительно привела домой мужа со странным именем Дюма, который ездил на мотоцикле с коляской и раз в неделю лупил Нинку, чтобы меньше открывала свой чёрный рот.

И, хотя она, по словам моей мамы, «ему ноги мыла и юшку пила», бить он её не прекращал, после чего хлопал дверью и уходил «навсегда».

Нинка в слезах и с синяком под глазом шла плакаться к мадам Соколовской, которая отпаивала её валерьянкой и вишнёвой наливкой.

Узнав о Нинкиной беременности, Дюма прекратил её «воспитывать», и стал всегда возвращаться домой с цветами и подарками, вызывая зависть и пересуды у знавших все подробности  соседей.

А, когда Нинка родила девочку, которую назвали Аней, в честь погибшей Дюминой мамы, он стал на людях называть её только Нина Павловна и заставил уйти из сварщиц в табельщицы, где она потеряла половину зарплаты.

Сам Дюма был часовым мастером и всегда имел «живую копейку».

С дворовыми мужиками он общался мало, а вечно где-то мотался на своём мотоцикле и всегда возвращался домой с полной коляской какого-нибудь добра.
Все дворовые бабы на это беззлобно говорили, что евреи всегда жить умели.

Потом Нинка родила ещё одну девочку и, по настоянию мужа, вообще ушла с работы.

В конце шестидесятых, когда Аня уже перешла во второй класс, Нинка и Дюма ни с того ни с сего, вдруг, засобирались переезжать к его родственникам в Ригу.

Нинка обходила всех соседей и, прощаясь, рыдала, как на похоронах.

С мадам Соколовской они плакали вместе при каждой встрече.

В день отъезда Нинка ещё раз всех обошла, а садясь в машину, громко пообещала достать из-под земли слуховой немецкий аппарат для мадам Соколовской.

Никто и никогда не думал, что Нинка будет так плакать по всему двору.

Да и сами дворовые не ожидали, что расставание будет таким печальным.

Прошло, наверное, года четыре, когда к мадам Соколовской приехали на автомобиле ЗИМ два грузина и передали от Нинки письмо и посылку.

Письмо они, после прочтения, порвали.
А о посылке просили никому не рассказывать, хотя бы первое время.

Но на следующий день весь двор уже знал, что мадам Соколовская получила письмо и посылку от Нинки из Америки.

Все были просто в шоке.

Какая Америка?

При чём тут Америка?

Где Нинка и где та Америка?
Луна ближе, чем эта Америка!


Все ждали подробностей.

Наконец все узнали, что сразу из Риги они вместе с родственниками уехали в Израиль, ни по дороге решили ехать в Америку, потому что из Европы можно ехать, куда хочешь.

Работает она сейчас в Нью-Йорке парикмахером, и скоро, по её словам, выкупит у компаньона его долю салона.
О чём шла речь было не совсем понятно.

А Дюма у неё на подхвате и с детьми, потому что часы тут никто не ремонтирует.
Они и новые тут ничего не стоят.

Но жаловаться, в общем-то, не на что.

Потом шла таинственная фраза о том, что она, Нинка  стала членом организации, которая борется за выезд евреев из СССР.

Это было непонятно  и странно уже совсем, потому что никому из евреев и в голову не приходило, чтобы куда-то уезжать из СССР.

Никто у нас в городе ничего и не слышал об этом.

Но больше всего удивляло содержимое посылки, о чём втайне шептался весь двор.

Маленький японский слуховой аппарат сразу вернул слух мадам Соколовской, и она перестала кричать при разговоре.

Клавка Евдокимова, надев присланное золотое колечко, говорила, что это первое золото в её жизни.

Фима получил маленькую книжечку «История евреев», которую, удивляясь, читал и обсуждал потом весь двор.

Моему отцу достался небольшой томик Библии, хотя папа был неверующим человеком, а Библию мы все увидели впервые.

На внутренней стороне обложки от руки было написано:
«Все мы оттуда».

Но самый странный подарок был прислан для Олимпиады Андреевны Пучковой, бывшей дворянке и интеллигентке.

Это была  книга в матерчатом переплёте со странным названием «Доктор Живаго».

И хотя Олимпиада Андреевна за свою долгую жизнь, по словам моей мамы,  прошла «Крым, Рым и медные трубы», она долго молчала от удивления и растерянности.

Наконец она медленно перекрестилась и тихо произнесла:

-Чудны дела твои, Господи!

И все были с ней согласны.