...Димка Жыков, сорокадевятилетний мальчик, отданный три года тому назад в ученье к литератору Сорокину, в ночь на Хэллоуин не ложился спать. Дождавшись, когда хозяин и подмастерья ушли на хипстерскую тусовку, он достал из хозяйского шкапа Эппл Макбук последней модели, поковырял в носу толстым, грязным пальцем с обкусанными заусенцами и стал печатать. Прежде чем ударить по клавишам, он несколько раз пугливо оглянулся на двери и окна, покосился на портрет американского президента, по обе стороны которого тянулись полки с коллекционными бутылками дорого алкоголя. Ноутбук стоял на скамье, а сам он стоял перед скамьей на коленях.
«Милый дедушка, Владимир Владимирович! — писал он.
И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Конституцией и желаю тебе всего от господа бога. Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один и остался».
Димка перевел глаза на темное окно, в котором мелькало отражение дисплея, и живо вообразил себе деда Владимира Владимировича. Это маленький, тощенький, но необыкновенно юркий и подвижной старикашка лет 65-ти, с вечно улыбающимся лицом и проникновенными глазами. Днем он спит в людской кухне или балагурит с менеджерами, ночью же, окутанный в просторную дубленку от Живанши , ходит по Александровскому Саду вокруг своей усадьбы и стучит в колотушку. а ним, опустив головы, шагают старая Матвиенка и кобелек Греф, прозванный так за свой черный цвет и тело, длинное, как у ласки. Этот Греф необыкновенно почтителен и ласков, одинаково умильно смотрит как на своих, так и на чужих, но кредитов не выдает. Под его почтительностью и смирением скрывается самое иезуитское ехидство. Никто лучше его не умеет вовремя подкрасться и цапнуть за свисающую собственность. Ему уж не раз отбивали задние ноги, раза два его вешали на совещаниях, каждую неделю пороли в Совмине до полусмерти, но он всегда оживал.
Димка вздохнул, послюнявил пальцы во рту, пригладил лохматые черные кудри и продолжал печатать:
«А вчерась мне была выволочка. Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем за то, что я в "Эхе Москвы" вел интервью и по нечаянности заснул. А на неделе хозяйка велела мне почестить Беларусь, а я начал с хвоста, а она взяла Нехту и ейной мордой начала меня в харю тыкать.
Подмастерья надо мной насмехаются, посылают в Савой за Хеннеси и велят красть у хозяина сюжеты, а хозяин бьет чем попадя. А еды нету никакой. Утром дают черствый чисбургер с колой, в обед - доширак, и к вечеру тоже фастфуд дешевый, а чтоб икорки белужьей или там хамону, то хозяева сами трескают. А спать мне велят в пентхаузе под крышей, а когда ребятенок ихний плачет, я вовсе не сплю, а вместе с ним и толпой мажоров на Харлее по городу рассекаю.
Милый дедушка, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда домой, нету никакой моей возможности... Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога молить, увези меня отсюда, а то помру...»
Димка покривил рот, потер своим черным кулаком глаза и всхлипнул. «Я буду тебе брифинги готовить и ответы к интервью писать, — продолжал он, — богу молиться, а если что, то секи меня, как Набиулину козу. А ежели думаешь, должности мне нету, то я Христа ради попрошусь к Венедиктову новости культуры верстать, али заместо Димки твово в прессатташи пойду.
Дедушка милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было пешком к тебе бежать, да сапогов моего размера Луи Виттон не выпускает, а морозу боюсь. А когда вырасту большой, то за это самое буду тебя кормить и в обиду никому не дам, а не сможешь больше обнуляться, так стану за упокой души молить...
А Москва город большой. Дома всё господские и "бентлей" и "майбахов" много, а Лады Калины нету совсем и менты, собаки - злые. Со звездой Давида тут ребята не ходят, не принято, тут все больше пусси райот с сиськами, да ЛГБТ с флагами и те, которые за свободу, а на "Голос" петь никого не пущают, а только детенышей своих бесталанных.
А раз я видал в одном маркете на витрине крючки продаются прямо с озером в аренду или речкой и на всякую рыбу, очень стоющие, даже такой есть один крючок, что и Чайку удержит. А в мясных лавках и фазаны, и пармезаны, и фуагра, и прошутто, а в котором месте они за импортозамещение откат башляют, про то сидельцы не сказывают - коммерческая тайна.
«Приезжай, милый дедушка, — продолжал Димка, — Христом богом тебя молю, возьми меня отседа.
Пожалей ты меня сироту несчастную, а то меня все критики колотят и кушать страсть как хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу в "Собеседнике".
А намедни хозяин сабвуфером от Самсунга по голове ударил, так что упал и насилу очухался. В голове только одна "Богемская рапсодия" и ухает.
Пропащая моя жизнь в мировой литературе, хуже Донцовой всякой...