Иван шёл по тайге, внимательно смотря себе под ноги. Сопки голубыми покатыми шапками виднелись вдали в нагретом зыбком воздухе. Парило, солнце стояло высоко в зените, и только тень дерев дарила приятную прохладу от его жарких лучей. Звериная тропа, по которой шёл Иван, тянулась по склону одной из сопок, то поднимаясь на каменистые, поросшие мхом и лесом, гребни горы, то опускаясь в ложбинки, огибая валёжник, постепенно приближаясь к шумящей внизу быстрой говорливой речке Золотанке, бегущей по камням своими чистейшими струями.
Название речки не было случайным, издавна она славилась тем, что на ней находили золото очень высокой пробы — целые самородки. И охотников добыть их было достаточно — каждый сезон целые отряды старателей проходили речку Золотанку вдоль и поперёк, внимательно осматривая её берега и просеивая мелкую гальку и песок по отмелям.
Разные то были люди, разные привели их сюда нужды и желания. Кто был гоним нуждою и надеялся обрести долгожданный, пусть скромный, но достаток. У кого глаза горели алчностью и наживой, и недобрый огонёк их глаз остро сверлил всех, кого они встречали на речке, видя в них не собратьев по старательским трудам, а недругов, похищающих то, что должно принадлежать только им. Были и те, что просто любили природу, и само пребывание на ней, да ещё с возможностью обрести драгоценный металл, их очень радовало. Кто-то явился сюда как искатель приключений, начитавшись книжек, полных романтическими похождениями. Но их иллюзии быстро развеивались суровостью быта и жизни старателей, терпящих многие лишения, сопряжённые подчас с риском для жизни.
Вот и Иван был одним из великого множества, что отправился на поиски заветных самородков. Но причиною, подвигнувшей его на сие рискованное предприятие, было иное. Иван Тимофеевич Самозванцев был в своё время этнографом, собирая сохранившиеся в народах севера поверья, героические повествования. Когда же всё это великое множество обособленных и разрозненных источников было им собрано, то он с удивлением заметил некую общую между ними связь, что в конечном итоге сводилась к сказанию о Золотой Чаше, что была утеряна в период великих войн, после чего вся земля была погружена во тьму на многие века и тысячелетия. Если же, как говорилось в этом сказании, отыщется такой богатырь, что сможет отлить вновь Золотую Чашу из определённого числа самородков, то Солнце вновь воссияет над миром, победив в великой битве тьму. Давались некие приметы и особенности Золотой Чаши, при которых Она обладает чудодейственной Силой, наполняя этой Силой обладающего Ею.
Странное состояние овладело тогда Иваном Тимофеевичем, словно Нечто вошло в его душу и позвало в Путь. Он и сам удивлялся сему обстоятельству, когда через некоторое время, уже оставив всё своё прежнее занятие, чей-то могучей Рукой был направлен в гущу развернувшихся событий.
Прежде всего, важно было определить место, где эти самородки должны быть собраны. Сказание указывало приблизительно и иносказательно, рисуя в образах сие место, под кое подходили несколько регионов. И Иван Тимофеевич, а теперь уже просто Иван, начал исследовать год за годом эти регионы, постепенно вычитая те, что, по его мнению, не подходили чем-то сказанному в сказании о Золотой Чаше. И этот поиск в конечном итоге привёл его к речке Золотанке, что была очень и очень удалена от цивилизации, и добраться до неё было совсем непростым предприятием, на кое отваживался не каждый.
Впервые, когда Иван добрался наконец после многодневного перехода через ряд горных хребтов до долины реки, его поразил вдруг вид, открывшийся его взору: с обеих сторон речки удивительно симметрично уходили направо и налево склоны примыкающих к речке сопок, напоминая гигантскую Чашу, о Коей Иван грезил уже многие годы. Нечто в нём вздохнуло, и прошла через его пребывающее в Благодати сознание мысль: «Свершилось!» Что свершилось? Когда? Этого Иван не знал…
Золото. Как часто человек ходит по золоту, совсем его не замечая, ценя его не больше, чем обычный, ничем не приметный камушек. Тусклый, позеленевший, лежит самородок веками, покрываясь постепенно прелой листвой и слоями размытой глины, пока чья-либо бережная, либо алчная, рука не поднимет его с земли после долгих поисков. Какова дальнейшая судьба этих золотых крапинок матери-природы? Счастье ли подарят они их обладателю? Или затмятся очи его ещё большей тьмой от блеска очищенного злата? Сколько крови, сколько горя и страданий сопровождают сии золотые капельки, должные послужить на радость и счастье, но через злое сердце корыстолюбцев приносящих во многие дома лишь смерть и разрушение… Но очистится злато через огонь очищающий Господа Иисуса Христа и послужит Истине, Коей наполнено от Начала.
Иван разбил свою стоянку на берегу реки, и начался неутомимый труд по поиску необходимых самородков. Легко сказать — найти самородок. Целые горы песка и галек предстоит просеять, прежде чем добудешь первые золотые крапинки, дающие начало накоплению. Но найти — это ещё не всё. Сколько охотников есть, что зарятся, не приложив труда, овладеть чужим сокровищем, потом и собственной кровью добытым. И охотники сии доходят до страшного — до пролития чужой крови, забывая Образ Божий внутрь сердца своего. Словно волки хищные, долго ходят они кругами, втягивая воздух в свои ноздри, вынюхивая, выпытывая исподволь, издалека, где скрывает добытчик своё сокровище. И где хитростью выведывают и похищают у ничего не подозревающего простака его достояние и радость, а где доходят до прямого насилия и убийства, верно вызнав, что есть золото у старателя, но бережёт он его, и можно отнять его только силой.
Со всем сим столкнулся Иван, на себе испытав козни злоделателей. Однажды, когда он ещё только начал свой промысел, подошли к его огоньку вечерком два человека. Приветливо поздоровались с ним и спросили, а нельзя ли им остановиться на ночёвку рядом, а то ночь уж совсем близко, а в темноте удобную полянку трудно сыскать. «Отчего же нельзя?» — в простоте сердца своего ответил Иван, радуясь звуку голоса человеческого, не привыкший ещё к долгому уединённому пребыванию. Так они и остались с ним в эту ночь, ведя приятную беседу, расположив к себе Ивана окончательно. И наутро остались они в его бивуаке, сказавшись на усталость после долгого перехода. А Иван, ничего не подозревая, пошёл на промысел, не видя, как за ним пристально наблюдают две пары глаз, следя за каждым его движением из-за прибрежных кустов.
Добыл Иван большим старанием первые золотинки и складывал их в кожаный мешочек все эти дни. Вот и сейчас, после нескольких часов труда, узрел он ещё одну золотую песчинку и в радости положил её в мешочек, коий хранил на груди. Всё это высмотрели незнакомцы и ночью, когда Иван лёг спать, напали на него, оглушив ударом суковатой палки и похитив добытое им. Только к утру Иван стал приходить в себя, с трудом приподнявшись на руках и ползком спустившись к речке, где омыл голову от спёкшейся крови возле раны.
Потрясение, пережитое им, едва не разрушило все его мечты и не погнало в страхе за свою жизнь прочь. Но тут он поднял голову от земли и вновь, как и в тот первый день прихода на речку, Образ гигантской Чаши предстал пред ним во всём Своём Величии. И что-то тихо внутрь него вздохнуло в наступившей тишине: «Господи!» Это короткое Слово с необыкновенной силой прошло через все составы его тела, придавая им твёрдость и мужество. «Господи!» — ещё раз самостоятельно прошептал Иван и вдруг разрыдался как маленький ребёнок на руках у матери после уже пережитого страшного потрясения. И чувствовал он, как некая Благодатная Сила наполняет его сердце Своею Любовью, даруя Утешение и Покой мятущемуся и страждущему уму, что был унижен и приведён на край гибели.
Сей урок заставил Ивана по-новому взглянуть на некоторые стороны жизни и призвал к осмотрительности и осторожности, к принятию необходимых мер безопасности. Пришлось на время остановить свои поиски самородков и вернуться в населённый пункт, где Иван приобрёл пару надёжных собак, что могли предупредить его о приходе людей ли, животных и в случае надобности защитить его жизнь. Вернувшись на Золотанку и начав всё заново, долго Иван размышлял по вечерам, сидя возле костра, о превратностях судьбы и над тем, как ничтожное происшествие может погубить Великую Идею, лишив жизни Её носителя. А Идея, он чувствовал это, в нём росла и крепла, обретая недостающие фрагменты в самой жизни, открывая те образы, что до этого были скрыты от Ивана в силу своей удалённости. Но вот коснулось их Дыхание Жизни, и они заговорили своим тайным языком.
«Иван, Иван, а ведь братья тебе нужны!» — услышал он вдруг внутрь себя Голос в один из таких вечеров, сидя у костра. Услышал и поперхнулся, разжёвывая сухарь, коий запивал крепким настоянным чаем. Какие братья, когда он — сирота, воспитывавшийся в детдоме? А мысль не уходила, погружая его в воспоминания детства.
Смутно, очень смутно Иван помнит лицо матушки своей, что плача, прижимает его ко груди своей и целует его в щёчки, в лобик, всхлипывая и шепча: «Христос с тобою, сынок, Христос с тобою и Матушка Богородица!» Её рука крестит маленького, закутанного в одеяло Ванюшу, и мамино лицо удаляется, как в зыбком тумане, исчезая совершенно. А он, зажатый в тесное одеяло, рвётся к матушке своей всею своей тоскующей душой, но не по силам ему преодолеть сей преграды и он проваливается в забытье… А дальше — дальше уже детдом со всей своей суровой жизнью, где было так мало светлых солнечных лучей, но всё более тучи покрывали небосклон.
Был у него один друг — Витька, с которым Ваня мог поделиться всем, оставаясь в уверенности, что всё сказанное сохранится в тайне. Иван вздрогнул всем телом при воспоминании о Витьке и о тайне — какая такая тайна была у него тогда, что её необходимо было хранить? Так надолго сокрытая в глубь и запрятанная, она уже и не подавала о себе никаких вестей. Как глубокий провал образовался, сокрыв вход в сию тайну. Иван вдруг почувствовал, что ему жизненно необходимо открыть, вспомнить сию тайну, иначе чего-то не совершится, что-то не произойдёт, и Идея о Золотой Чаше так и останется Идеей в его уме, не сумев воплотиться.
«Мне надо найти Витьку, я ведь его посвятил в свою тайну, а Витька Молчунов, помню, цепок был на память, крепко в нём всё держалось!» — так поду-мал Иван, решив после долгих лет разлуки отыскать своего товарища.
И вновь дорога, поиски следов товарища детства, хождение по многим инстанциям, холодные ответы, отчаянье и вновь Надежда, пока после долгих мытарств он стоит у двери дома, где проживает его друг детства Виктор Степанович Молчунов, ныне опытный геолог. На звонок открывает дверь молодая женщина.
— Здравствуйте! — здоровается Иван.
— Здравствуйте! — отвечает женщина, с интересом разглядывая стоящего перед ней Ивана.
— Скажите, а Виктор Степанович сейчас дома? — с надеждой в голосе спрашивает Иван.
— К сожалению, нет,— отвечает ему женщина,— он сейчас в геологической разведке и вернётся не раньше, чем через два-три месяца.
У Ивана опускаются плечи, он уже собирается уходить, сказав на прощанье:
— Простите, до свидания…
Но женщина его останавливает вопросом:
— Скажите, вас зовут Иван? Иван Тимофеевич Самозванцев?
— Да, Иван Тимофеевич Самозванцев,— оборачиваясь, удивлённо отвечает он,— а вы откуда меня знаете?
Молодая женщина уже свободно и радостно улыбается, приглашая его зайти в дом:
— Заходите, я сейчас всё объясню!
Иван, несколько волнуясь, заходит в прихожую, раздевается и проходит в комнату, куда его приглашает хозяйка.
— Присаживайтесь и не удивляйтесь. Я — жена Вити, а он много мне о вас рассказывал, о вашей дружбе, и показывал вашу общую фотографию перед выпуском. Вы до сих пор ещё мало изменились.
— Да что вы, уже столько лет прошло,— сконфуженно, но радостно говорит Иван, продолжая далее.— Как-то так получилось, что мы потеряли связь после выпуска, а у меня большая необходимость увидеться с Витей по очень серьёзному делу. Извините, я даже не знаю, как вас зовут,— спохватился Иван.
— Меня зовут Анна, можно просто Аней,— улыбнулась женщина.
— Аня, а не скажете ли, где сейчас находится Витя? — вновь спросил с тайной надеждой Иван.
— Почему не сказать? Скажу, секрета в этом большого нет.— Она подошла к висевшей на стене географической карте и показала на кружочек, обведённый красной линией.— Вот здесь!
У Ивана чуть глаза на лоб не вылезли, когда он увидел, что кружок обводит речку Золотанку.
— Как! Он на реке Золотанке?! — воскликнул Иван, вдруг весело и неудержимо рассмеявшись.
Аня сначала вопросительно смотрела на него, а затем невольно рас-смеялась вместе с ним, радуясь той радости, что охватила Ивана. А он, успокоившись и вытерев рукой проступившие слёзы, объяснил Ане причину своего смеха:
— Я ведь, дорогая Анечка, сам из тех краёв выбрался, чтобы отыскать Витю. А оказывается, и не надо было так далеко ехать, чтобы его найти…
Утром Иван ехал в поезде на встречу со своим другом детства.
Ночь. Всё небо усыпано звёздами, что великой рекой светозарных сияющих капелек жизни пересекают его, указуя направление движения путнику, идущему в ночи по созвездиям. У костра, обнявшись, сидят двое. Дымок нет-нет да окутает их, плачущих то ли от дыма, то ли от чего иного. Дрова потрескивают, рассыпая искры, которые быстро гаснут в темноте ночи.
— Витя, Витя, сколько лет!..
— Да, Ваня…
— Я ведь часто вспоминал тебя.
— А я!
— Да что там, Слава Богу, снова свиделись, снова вместе!
— Да, Ваня, да, дорогой… Неисповедимы Пути Господни, по Коим ведёт Он души наши.
— У меня ведь, Витя, очень серьёзный разговор к тебе.
— Хорошо, Ваня, но утро вечера мудренее, дай прийти в себя от этакой радости! А утром на свежую голову и поговорим!
И друзья вновь обнялись, запев своими голосами песню, что певали ещё будучи детдомовцами. А рядом с ними подрёмывали, свернувшись калачиком, две собаки, в то же время чутко водя своими ушками во все стороны.
Утром, когда все необходимые дела были сделаны, Виктор первый подошёл к Ивану:
— Ну, Ваня, настала пора для разговора!
Иван, глубоко вздохнув, сказал:
— Витя, помнишь, как ещё в самые первые годы нашего пребывания в детдоме, я тебе поведал тайну, о коей просил тебя никому не рассказывать?
— Как не помнить — помню, как сейчас помню! Я ведь потому-то сейчас и здесь, что помню эту тайну! — с изумлением посмотрел на друга Виктор.
— Ты сейчас здесь из-за этой тайны?! — в свою очередь изумился Иван.
Они некоторое время в немом молчании смотрели друг на друга, а затем Иван, оправившись, спросил вновь с волнением в голосе Виктора:
— Слушай, Витя, я ведь, веришь, нет, начисто забыл, о чём тогда тебе по-ведал. Что за тайну я тебе тогда рассказал?
— Как! Ты забыл, о чём мне рассказал?! Не может быть!!! — округлил глаза Виктор. Иван же беспомощно развёл руками, глядя на друга. А он мерил полянку своими шагами:
— Ну и дела… Забыл! Забыл такое!
— Да что я забыл-то! — в сердцах вынес Иван, чувствуя, как часто забилось его сердце. А Виктор, перестав ходить по поляне, сел напротив Ивана и, грустно и сострадательно глядя ему в глаза, начал рассказывать:
— Да, брат Иван… Хорошенечко же тебя обработали, что ты память о самом дорогом потерял… Да видать не до конца в тебе разрушили всё, раз ты здесь, не до конца, просчитались в чём-то… Так вот, слушай. Мы же с тобой, брат мой, почти одновременно в детдом-то попали. Зима была, ох и лютая зима-то! Я-то чуть поране тебя прибыл, уже немного пообвык, а тут и тебя приводят, значит, как дитя врага народа. У нас, почитай, в детдоме каждый второй был из таковых. Да я-то этому не верил, потому как и моих-то заклеймили этаким прозвищем, а после…
Виктор замолчал, сжав свои ладони в кулак, всхлипнул и через усилие продолжил:
— Так вот, брат Иван, я ведь тебя на пару годочков постарше был, потому, может, и сохранилась у меня в памяти тайна твоя. Ты-то ещё совсем малой был, потому и вытравили в тебе Память Рода твоего…
— Память Рода?! О чём ты говоришь, Витя! — воскликнул Иван, поднимаясь.
— Да ты садись, друг, садись! Обо всём расскажу, что мне скрывать от тебя, кто ты есть на самом деле, кто родитель твой…
— Витя! Неужели ты это знаешь?! — чуть не плача, спросил Иван.
— Ваня, Ваня! — грустно улыбнулся Виктор.— Вот так нас, не помнящих Родства Духовного, и гнут, и Жизни Благой лишают… Как поступил ты в детдом наш, так твои документы быстро переделали. Скажи мне, как твоя фамилия?
— Самозванцев…— как-то уже неуверенно проговорил Иван.
Виктор горько покачал головой:
— Нет, брат Иван, не Самозванцев ты! Самозванцы те, что заклеймили тебя так, лишив Рода Благого! Фамилия твоя Богатырёв, Ваня, Богатырёв твоя фамилия!
— Как! Что ты сказал?! — охрипшим и пресекающимся от неимоверного волнения голосом прошептал Иван.
— Богатырёв! — ещё раз утвердительно и громко произнёс Виктор.
Ваня обессилено опустился на траву, голова у него кружилась, всё вокруг плыло и качалось. «Богатырёв Тимофей Ильич» — звучало в его ожившей памяти имя дорогого человека, замечательного русского этнографа, чьими трудами и исследованиями он зачитывался в молодости, даже не мечтая достичь сей высоты. И вдруг он — его отец! Боже мой, Боже мой! Нет ничего тайного, что не станет явным, нет ничего, что бы кануло в Лету безвозвратно! Всё когда-нибудь возвращается — возвращается Память, возвращается отнятое, и поруганное обретает свою былую Честь.
Подходит Виктор и подаёт свою крепкую мозолистую ладонь:
— Ну, Иван Богатырёв, давай свою богатырскую руку!
Он помогает Ивану подняться, и они вновь сидят вместе и плачут — плачут слезами радости и утешения.
— Да, теперь мне многое становится понятным,— в раздумье произносит Иван.— Знаешь, Витя, я хочу рассказать тебе о том, что стало ныне моей Жизнью, и какою Идеей я движим.
Иван рассказывает медленно, неторопливо, чтобы не упустить ни малейшей подробности в сказании о Золотой Чаше, и о том, что стало открываться ему в сём. Виктор очень внимательно слушает, в некоторых местах прося остановиться и повторить, делая какие-то пометки в записной книжке. Иван заканчивает и замолкает. Виктор через некоторое время произносит:
— Да, брат Иван, дело, которое ты затеял, поистине богатырское. И для кого-то сказки — это только сказки, а для кого-то это Истинная Жизнь, имеющая Своё Начало в Боге. Вот слушал я тебя, и словно в моей мозаике многие недостающие камешки появились, которые я никак не мог найти. Я ведь, брат Ванюша, трудами твоего батюшки ой как зачитывался! А ведь у него много, много интересного собрано. Жизнь у меня, сам знаешь, кочевая. Вот и решил я как-то пройтись по тем местам, где побывал твой батюшка. Дай, думаю, поищу, может ещё что найдётся, чего ему не дали доделать, что он не успел. Ведь то, что ты рассказывал, это уже во многом плод тех трудов батюшки твоего, что были как сырец, из коего концентрат достают.
Вот, значит, я и отправился в своё путешествие. Хожу по деревням, рас-спрашиваю люд-то, о твоём батюшке вспоминаю. Да народ-то сильно переменился, многих уж почитай и в живых-то нет, а потомки достояние родителей не сохранили. Ну, думаю, неужто весь мой труд напрасный будет? Гляжу на карту, где маршрут твоего родителя отмечен, а там ещё одна деревенька осталась, да уж больно глуха, совсем от мира оторвана. Но решил-таки до неё добраться, попытать счастья. И что ты думаешь? Счастье-то меня там и ждало! Нынче счастье, брат Иван, по таким глухим местам и скрывается, потому как в иных местах ему житья не дают.
Так вот, значит, добрался я до деревеньки той, а там в аккурат три домишки стоят, трубами в небо смотрят. Подхожу я к одному, стучусь в калиточку, кличу душу живую, и выходит из дому, кто бы ты думал? Аннушка моя! Да-да, Ванюша, не смейся, дорогой, а дальше слушай! Она-то в те годы ещё отроковицей была, но и тогда уж я как глянул в её глазоньки, так чуть не утонул — до того глубоки! Поприветствовался я с нею, а она-то, девонька, чутка сердцем, видит, что человек с дороги еле на ногах держится, пригласила в избу, накормила-напоила, в баньку свела, где я с себя всю грязь дорожную и смыл. Вышел я с баньки чистенький, посвежевший, вот тогда-то мы и побеседовали. Рассказал я Аннушке про батюшку твоего, да чего сам-то ищу и чего добиваюсь. А она, голуба-душа, и говорит, что знаю, мол, сказывала мне бабушка про Тимофея Ильича, как захаживал он к ним да всё записывал, что хранилось у них в роду как предание. Тут я и спроси, а жива ли бабушка? А Аннушка глянула на меня со светлой грустью да и говорит, что отошла уж бабушка с годок как в иной мир. Запечалился я тут, думаю, что всё — и здесь мой труд напрасен, молодёжь-то не шибко склонна память рода своего беречь. А всё же подаю Аннушке труды Тимофея Ильича — знакома ли с этим, спрашиваю. Аннушка прочитала всё внимательно и говорит, что всё то ведомо ей, бабушка о всём рассказала, передала ей, наказав хранить, беречь пуще зеницы ока сказания старинные. Только, говорит, неполные они здесь, не хватает кой-чего. Тут у меня сердце-то и зашлось, и забилось. А чего не хватает-то, спрашиваю я. А Аннушка смотрит на меня, улыбается да ответствует, что ты поживи, добрый молодец, а я посмотрю, можно ли тебе недостающее поведать, дело-то серьёзное — может, ты только с виду хорош?
Принял я это условие, за обиду не почёл, да и живу себе, где подсоблю чего, где по местам окрестным хожу. А места там знатные, Иван, по духу здешние напоминают. Горочки невысоконькие, а крутые. И вьётся меж горочками сиими речка малая, Серебрянка. А и впрямь Серебрянка, не одно только название! Я ведь геолог, быстро смекнул по породам-то. Туда прошёл, сюда, а как к истоку речки подошёл, так и наткнулся на месторождение серебра — сроду таких не видывал! Найти нашёл, а молчу, никому не говорю. Жалко мне говорить о нём — ведь всю гору разворотят, ничего живого не оставят! Одно только название и останется…
А Аннушка сметлива была, видит, что я знаю о горе серебряной, а даже не заикнусь о сём, и расположилось её сердце ко мне, поверила, что смогу я сохра-нить слово и не выдать его в корысти какой. Вот и призвала она раз меня под вечер, чтобы поведать о том, чего не хватало в трудах Тимофея Ильича.
И вот что поведала мне Аннушка. Сохранилось в их роду предание о Золотой Чаше. Было время, когда сей Чашей владели достойные люди, и Благоденствие царило на всей земле. Но однажды хитрые и коварные люди совершили подмену, сделав чашу, по виду повторяющую настоящую, но из сплава очень напоминающего золото. Хитростью похитив Чашу, они отлили из Неё золотого идола, коему стали служить сами и коему в служение покоряли целые народы. Поддельная же чаша, не имея никакой силы, не могла помочь в борьбе против сил зла, ибо сама была произведением сиих сил. В предании же говорится, что тот, кто сумеет найти золотого идола и разрушить его, расплавив на огне, тот освободит землю от древнего заклятия, и Силы Добра восторжествуют в борьбе над силами зла. И вот вижу я ныне, что эти два сказания, как две половины единого целого, когда необходимо развенчать зло и возродить утраченное Добро — ту Золотую Чашу, коя Любовью своею наполнит всю землю. И видишь, брат Иван, как тесен мир, что и Золотая Чаша будет собрана и возрождена здесь, и золотой идол здесь же находится, который нам необходимо уничтожить, иначе…
Собаки вдруг подняли свои головы и предупредительно зарычали, вскочили на лапы, шерсть на загривках поднялась дыбом, и они с лаем бросились к густым кустам, откуда раздались испуганные крики.
— Дозор! Дружок! Ко мне! — крикнул Иван, поднимаясь на ноги. Собаки послушно приблизились к хозяину, продолжая настороженно ворчать. Из кустов воровато вышел худой человек в поношенной ветровке:
— Ох, и напугали,— запричитал он,— думал, в живых не останусь, разорвут на части!
Собаки уселись возле Ивана и Виктора, не сводя с незнакомца своих глаз. Он же, заискивающе улыбаясь, начал сыпать слова, как песок, сам же всё оглядываясь вокруг, словно чего ища. Наконец, взгляд его наткнулся на заступ с лотком, и он, удовлетворённо осклабившись, загундосил:
— Золотишко промышляете! А как же, а как же, знамо дело, водится здесь золотишко, богатые места!
— У вас какое к нам дело? — строго спросил его Виктор. А тот испуганно стрельнул в него глазами, после чего масляно улыбнулся и заюлил:
— Да никакого, собственно, дела нету, просто шёл вдоль берега, вижу — дымок. Дай, думаю, подойду к людям добрым на минутку, не чужие ведь мы, все люди-человеки, все одним миром мазаны…
Он хотел ещё что-то продолжать, но Виктор остановил его поток красноречия, давая понять, что разговор окончен. Незнакомец, всё так же воровато оглядываясь, удалился под недовольное ворчание собак.
— Как ты строго с ним! — удивился Иван.
— Иначе нельзя! Это шестёрка, шпион, вынюхивать пришёл, что у нас тут есть, чем мы дышим. За ним стоят посерьёзнее силы, и всё это неспроста… То, что мы тут с тобой затеяли, брат Иван, не игра, здесь вопрос Жизни или смерти, и шутить этим нельзя! Ты уж прости меня, если я был резок,— уже более мягко закончил Виктор.
— Да что ты, Витя, это ты меня прости за мою мягкотелость,— произнёс Иван, вспоминая произошедший с ним случай с нападением на него ночью.
— Разный народ здесь обитает. Есть и добрые труженики, настоящие работяги-старатели. А есть, как этот, что словно шакал ходит, выведывает добычу, где, чем поживиться можно. Среди этих хищников тоже разнообразие есть — кто-то нападает и отнимает силой, а кто-то, как воришка, похищает. Но есть и такие, что ещё дальше идут — эти всех хитрее и опаснее в нашем деле. Всё высмотрят, всё вызнают, а затем, когда ты либо спишь, либо не видишь, подменят самородки на подделку, что и не заметишь разницы. А разница-то скажется, когда ты эти самородки в дело захочешь пустить. Сам ведь уже знаешь, что если попадёт в Золотую Чашу примесь какая недобрая, то не будет Чаша иметь Силы Первозданной, но всё изъян будет сказываться. Но, как говорится, не пойман — не вор. А думается мне, что под наблюдение мы попали. Давай опыт проведём — отнесём вот к тому камушку мешочек, словно у нас там тайник, а утром и проверим, чтобы собаки кого не спугнули.
Иван согласился, памятуя о серьёзности задуманного. И когда поутру про-верили мешочек, то обнаружили фальшивые самородки.
— Вот видишь, брат Иван,— с горечью обратился к другу Виктор,— кто как не золотой идол совершает сии поступки, тайно управляя сердцами человеческими, подчинившимися его власти.
С ещё большей осторожностью и осмотрительностью, пребывая в постоянной молитве, стали жить и действовать друзья, исполняя то, что стало отныне их Жизнью.
В этот же вечер Иван вновь обратился к Виктору:
— Послушай, Витя, но как ты вышел на Золотанку?
Виктор молча расстегнул куртку и из нагрудного кармана достал пакет, в котором лежала свёрнутая пожелтевшая карта. Он развернул карту и показал её Ивану:
— Вот видишь, здесь обозначены деревни, где ходил твой батюшка Тимофей Ильич. Вот та последняя деревня, до коей он дошёл, где и встретился с бабушкой Аннушки. А вот в другом конце карты видишь красный кружочек? Это район реки Золотанки, причём её верховья. Видишь, здесь стоит знак вопроса. Это карта твоего отца, Тимофея Ильича! Как уж он оставил её бабушке Аннушки Пелагее Ефимовне, Бог весть, но в свой срок, когда уж мы с Аннушкою об-венчались, она мне эту карту и передала. Очень меня заинтересовала эта карта. Пытался я узнать о судьбе Тимофея Ильича, но безуспешно, он как из той экспедиции вернулся, успел труды свои опубликовать, после которых пошли разные вымыслы в его адрес, его имя было оклеветано и развенчано, как это и водилось в то время, да и сейчас это же часто делается. На этом следы его теряются, и так всё это дело запутано, что и не разберёшь — где он, что с ним случилось далее? Сплошной туман… Думается мне, что он не всё успел опубликовать, а может, и не захотел этого сделать, видя, какая обстановка в стране и обществе, что некоторые тайны могут послужить во зло, если открыть их раньше времени. Думается мне, что он и недостающую часть сказания о Золотой Чаше знал, да не спешил о том поведать миру. А может, и ещё что было ему ведомо, раз есть эта отметка на карте…
Вот посмотри сюда: ты, когда пришёл на Золотанку, был вот здесь, в самых низовьях реки. Потом, когда начал меня искать, то нашёл вот здесь, в среднем течении, где мы сейчас и находимся, а ведь до верховьев Золотанки, что отмечены кружочком, ещё ой как не близко! Что-то там нас встретит?! И нам необходимо двигаться туда, сердцем чую как необходимо! Но пока побудем здесь, скоро должны подойти к нам Аннушка с Любушкой.
— С Любушкой? А кто такая Любушка? — спросил Иван Виктора.
— Ох, голова садовая! — воскликнул Виктор.— Да ведь это же младшая сестра Аннушки! Она-то в то время вовсе девчурочкой была, и всё-то за мной по пятам ходила, ровно хвостик, как ниточка за иголочкой. Куда я, туда и она. И всё молчком, только глазки светятся, да веснушки горят огонёчками. Так за всё время и словечка не проронила. Я у Аннушки спрашиваю, что, мол, Любушка немая? А она смеётся, какой там немая! Не немая, а вот слово попусту лить не любит, коли надо будет что сказать, то обязательно скажет. Сейчас уж она такая девица-красавица выросла, а всё так же слово хранит, не спешит его вынести незрелым на посмешище или поругание.
— Вить, а Вить,— вдруг тихо спросил Иван,— а о матери моей ты знаешь что-нибудь?..
Виктор помолчал, потом положил руку свою на плечо Ивану и сказал чуть дрогнувшим голосом:
— Совсем немногое… Я когда искал следы Тимофея Ильича, привёл меня Господь к одним людям, что знавали вашу семью. Так вот, рассказывали они мне, что однажды ночью в вашу квартиру постучали, где в то время были ты да матушка твоя Маргарита Ивановна. А наутро ваша квартира была опечатана и всюду объявлено, что вы — семья врага народа. О дальнейшей судьбе её мне неизвестно… Не печалься о том, брат мой Иван, ныне все печати зла спадают с наших тел, и мы можем трудиться и познавать Того, Кто создал Своею Любовью и Мудростью всё в мире.
Тихая мирная ночь обняла их своим звёздным покрывалом, и тонкий зарождающийся серпик луны нежно сиял в высоте небесной лучом Надежды, что звала за Собой и утешала сердца принявших Её.
А наутро с первыми лучами солнца, когда Иван с Виктором только проснулись и успели умыться в ключевых струях реки Золотанки, они услышали радостный лай собак, что бросились в чащу леса. Переглянувшись, они подошли к костру, и тут на поляну в окружении приветливо помахивающих хвостами собак вышла Аннушка, сияя радостной улыбкой, подобно солнышку, а за ней тихо и скромно вышла и сестра её Любушка. Виктор, радостно сверкнув глазами, воскликнул:
— Аннушка! — Он подошёл к ней, бережно взял её руки в свои, передавая незримо всю Любовь своего сердца верной жене.
— Ваня, подойди к нам! — позвал он через несколько мгновений не-сколько растерянного Ивана. Тот подошёл в радостном волнении к стоящим, не зная, куда девать руки. В этот момент Любушка, по-прежнему стоявшая позади сестры, вышла вперёд и, протянув свою светящуюся на солнце ладошку, тихо и певуче произнесла:
— Любовь!
— Иван,— так же тихо и как-то разом успокоившись, представился Иван, протягивая навстречу свою загорелую и крепкую ладонь. Их ладони соединились, а Виктор удивлённо и восторженно сказал:
— Заговорила! Аннушка, Любушка заговорила!
А Аннушка, счастливо сияя своей улыбкой, потрепала Виктора по чёлке:
— Витя, Витя! Да она всегда говорила, да ты этого не слышал!
— Как это, не слышал? — недоумённо обернулся к своей жене Виктор.
— Да так, Витя дорогой, Любушка всегда сердцем к сердцу обращается, и коли сердце готово к услышанию Гласа сердечного, то и услышит оно тихое прикосновение Любви…
— Вот, значит, как!..— задумчиво почесал свою гриву Виктор.— Это что же получается…
— Витя, милый, не забывай, какую ты фамилию носишь! — наставительно, с улыбкой произнесла Аннушка.
— Молчу, молчу, милая моя Аннушка! — обнял жену Виктор, а все остальные радостно рассмеялись, образовав единый кружок.— А чтобы ты поверила, что я могу хранить молчание, то вот с разрешения Вани я открою тебе и Любушке его фамилию. Разрешишь ли ты мне это, брат Иван? — вопросительно посмотрел на друга Виктор.
— Да, конечно…— тихо и сконфуженно произнёс Иван, разом покраснев.
— Не трудись, Витя, мы и так всё знаем! — вновь прозвучал звонкий голос Аннушки.
— Что вы знаете? — спросил Виктор.
— Ту тайну, что тебе поведал Ваня и которую ты хранил всю жизнь,— мягко и с Любовью сказала Аня, обнимая своего мужа.
— Да откуда же! — воскликнул поражённый Виктор.
— Сердце, Витя, всё дело в сердце, ибо в сердце лежит Источник Ведения, коли оно чисто…— просто и тихо произнесла Аннушка.
— Так, значит, ты, Аннушка, знала, как моя фамилия, когда я к вам при-шёл? — в свою очередь обратился к ней Иван.
— Да, то открылось мне, но я не могла ещё этого сказать, чтобы чего не нарушить преждевременным словом. Потому-то я так свободно и указала, где находится Витя.
Иван облегчённо вздохнул, продолжая удивляться чуткости и нежности женского сердца, живущего Любовью.
Отныне путь их лежал к верховьям реки Золотанки, что было совсем не просто. К тому же, необходимо было исследовать шаг за шагом всё русло реки, таящее в себе необходимые частицы, без коих не обойтись впоследствии. И по-тому продвижение вперёд было очень медленным, но плодотворным. Иван неотлучно находился вместе с Любушкой. Где она, там и он, где он, там и она. Всё это получалось как-то само собой, естественно, словно весь век они были вместе, разлучившись по какому-то недоразумению на время, но, пройдя через это время, вновь соединившись. И там, где Иван чего-либо не мог увидеть, узревала Любушка своим чутким сердцем, чему Иван не переставал удивляться. Она по-прежнему была немногословна, но сказанное ею было глубоко и ценно, подобно тем самородкам, что они добывали в кропотливых трудах.
Виктор с Аннушкой находились рядом, принимая участие в их общем тру-де, и общими усилиями дело двигалось, всё более приближаясь к верховьям реки Золотанки.
В один из дней они приблизились к месту, где река делала большой изгиб, обтекая вокруг мощной скалы, что отвесным утёсом высилась над бурлящими у её подножия водами. Восхищённо глядя на творение природы, друзья подошли к ней вплотную. Сильная струя реки, ударяя в один край утёса, закручивалась вкруговую, прикасаясь к другому её краю, где образовался большой и глубокий омут, так что и дна его не было видно. И здесь, у самой воды, виднелось в скале углубление, похожее на глубокий грот, что уходил под воду.
Иван, пристально всматриваясь в темноту воды, вдруг воскликнул:
— Смотрите! Мне кажется, там что-то тускло поблёскивает!
— Где?
— У самой скалы, где грот.
Действительно, тусклое мерцание нет-нет да виднелось через зыбь крутя-щихся вод. Иван подошёл к воде, она была ледяная. Невольно мурашки побежали по всему его телу, и он передёрнулся. Местами закручивающиеся воды образовывали водовороты, втягивающие в себя пену и лежащие на поверхности воды опавшие листы и сломанные веточки, погружая их на глубину.
— Опасно…— произнёс Иван, отступая от воды. В это время раздался плеск, и Иван ошарашено увидел, что в глубину сгустившихся вод нырнула Любушка.
— Куда ты!!! — вскричал в сердцах Иван, оглядываясь на Виктора и Аннушку.
— Не бойся, Ваня, мы народ закалённый,— спокойно сказала Аннушка, подходя ближе к воде и наблюдая за видневшейся в глубине Любушкой,— в нашей Серебрянке, почитай, тоже одни ключи бьют, а ничего, купались каждое лето, да и не только лето — и зимой в прорубь ныряли!
В это время на поверхность вынырнула Любушка и широкими саженками быстро приблизилась к берегу. Она вышла, отжав русую свою косу, в одной руке держа что-то поблёскивающее. Все её быстро окружили, накинув на неё одежду, радостно потирая ей плечи, руки, спину, а Любушка, всё ещё подрагивая всем телом, вытянула вперёд руку, и на её ладони в лучах солнечных засиял маленький золотой Крест.
— Крест?! — раздались изумлённые возгласы.
— Крест Христов! — коротко рекла Любушка, разом уняв дрожь. На светящейся поверхности Креста виднелся силуэт Спасителя, столь дорогой всем, кто принял Господа в сердце своё. Когда все немного успокоились, Любушка продолжила:
— Когда я достигла дна и взяла Крест, то увидела, что грот уходит в глубь скалы и там брезжит свет. Я решила вернуться к вам, чтобы вы не беспокоились. Но мне кажется, необходимо исследовать это место, и, быть может, мы получим объяснение, откуда здесь появился этот Крест.
Все с радостью согласились, удивляясь тому повороту событий, что привнесло с собой обретение Креста Господнего. Виктор, бодро скинув с себя рубаху, отрапортовал:
— Я хоть сейчас готов! — он с шумом бултыхнулся в глубь омута, но через несколько секунд выскочил с искажённым лицом, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть. Разевая рот и выпучив глаза, он смотрел на всех, пока судорога не стала отпускать его и он смог уже делать помалу вдохи и выдохи. Аннушка бросилась ему на помощь, приводя незадачливого мужа в чувство. А он, едва обрёл способность говорить, выдохнул:
— Ну и холодна!
Аннушка, смеясь и растирая тело Виктора, промолвила:
— Да, детдомовская братия! Надо вас к природе-матушке поближе подвести, чтобы спала с тел ваших детдомовская корка и смогли вы слиться с природой-матушкой! Придётся нам посидеть на бережку, потрудиться, пока вы закал-ку приобретёте.
Виктор сконфуженно краснел, но жене не перечил. Иван с Любушкой добродушно посмеивались и радовались, что всё благополучно закончилось.
С этого дня водные процедуры шли одни за одной, и то и дело слышались в воздухе ахи и охи Виктора с Иваном, что под наблюдением и с участием Аннушки и Любушки окунались с головой в ледяные воды Золотанки, погружаясь всё глубже и оставаясь под водой всё дольше. Раскрасневшиеся, они выскакивали из воды и трусцой, мелко семеня, подбегали к горевшему жарко костру, отогреваясь и набираясь сил к следующему погружению. Собаки бросались следом за Иваном и Виктором в воду, но нырять не решались, а плавали по верху, жалобно поскуливая, пока их хозяева находились под водой. С их появлением они выплывали на берег, радостно лая и разбрызгивая во все стороны фонтаны брызг при отряхивании.
Дни были на редкость хороши, солнышко сияло, даруя всем своё живительное тепло. А ночью не хотелось расходиться от костра, созерцая великое множество небесных светил, коих с каждой ночью становилось всё больше и больше. Иван с Виктором удивлялись сему, недоумевая — чудится это им или, в самом деле, звёзды новые народились? А Любушка с Аннушкой, улыбаясь, им объясняли:
— Это ваше зрение проясняется, а звёздочки эти испокон века земле-матушке светят с Небушка, ей Путь указуя в Небесные Обители.
И наступил день, когда Иван с Виктором были уже готовы донырнуть до дна омута, где скрывался вход в грот. Перед тем как всем им пойти к воде, Иван подошёл к своим верным собакам, ласково погладил их по головам и спинкам, говоря:
— Ну, Дозор и Дружок! Остаётесь вы здесь охранять нашу стоянку! Ждите нас и никуда не отлучайтесь. А мы скоро вернёмся!
Собаки, притихшие, внимательно слушали, словно понимая, о чём идёт речь, протягивали навстречу Ивану свои лапы и всё норовили лизнуть его ладонь. Он напоследок потрепал их холку и пошёл к воде, где его уже все ожидали, а собаки продолжали сидеть на месте, провожая их в путь, выполняя верно наказ. Все четверо плавно погрузились в воду и поплыли к скале, где скрывался грот. Набрав побольше воздуха в лёгкие, они по очереди нырнули и скрылись под водой.
Иван плыл, раздвигая воду руками, и видел перед собой мелькающие ноги Любушки, что плыла впереди него. Вот, наконец, и дно, которое постепенно идёт вверх, где мерцает слабый свет. Иван вынырнул следом за Любушкой, шумно вдыхая в себя воздух. Рядом с ними вынырнули Виктор с Аннушкой. Они вышли из воды и осторожно пошли по направлению к свету, поднимаясь всё выше. Ход постепенно расширялся, и друзья оказались в довольно просторной зале, освещённой струящимся через отверстие в самом верху солнечным светом.
— Как в Ноевом Ковчеге оказались! — восхищённо прошептал Виктор, боясь нарушить царящую здесь тишину. Все ощутили присутствующую здесь Благодать, что наполняла всё пространство залы. Чувствовалось, что место сие было обитаемо, но кто и когда здесь обитал? Что оно хранило в себе? Друзья стали внимательно осматривать залу, и тут все услышали тихий вздох Любушки, что находилась в полукруглом углублении залы, куда падали солнечные лучи. Когда все подошли к Любушке, то узрели в высеченной каменной нише большую икону «Неупиваемая Чаша». Кротко смотрела Матерь Божия на взирающих на Неё душ человеческих. Перед ней сияла Золотая Чаша со Младенцем Иисусом Христом, Чей взор светился той же Любовью и Нежностью, что и у Марии, Матери Его.
Перед иконой лежало что-то тщательно завёрнутое. Любушка при-близилась и взяла в свои руки свёрток, начав его распаковывать. Когда она развернула плотную материю, то все увидели совсем древнюю книгу, оказавшуюся Библией, а также сшитые между собой листы бумаги, образующие тетрадь, что была вся исписана чётким ровным почерком. В Библии во многих местах были закладки. Любушка, отложив на время тетрадь, взяла в руки Библию и со словами «Господи, Иисусе Христе, благослови!» открыла её на первой закладке.
Это была Псалтырь, пятнадцатый псалом. В чуткой тишине затаивших дыхание братьев своих Любовь прочитала Святые строки Псалтыри Давидовой, выделенные красной чертой неизвестной рукою:
«Господь часть достояния моего и Чаши моея, Ты еси устрояи достояние мое мне».
Рука Любови потянулась к следующей закладке, что находилась рядом с первой, и открыла двадцать второй псалом. Тем же тихим чистым голосом Любовь прочла выделенные строки вслух:
«Уготовал еси предо мною трапезу, пред стужающих мне, умастил еси елеом главу мою, и Чаша Твоя уповающи мя яко державна».
И вновь рука её перелистнула страницы книги древней, остановившись на сто пятнадцатом псалме. Возвышенным трепещущим голосом Любовь пропела безсмертные строки безсмертной Книги:
«Чашу Спасения прииму и Имя Господне призову».
— Чашу Спасения прииму и Имя Господне призову,— тихим шёпотом с закрытыми глазами произнёс Иван. Всё его тело содрогалось какими-то внутренними рыданиями, не слышными внешним слухом, из глаз струились слёзы, а сам он опустился на колени пред Образом Матери Божией со Младенцем Иисусом, что незримо прикасались к его сердцу Живыми Токами Любви Божией. Перед его внутренним взором вновь проплыл образ матушки его, крестящей его дрожащей бледной рукой и чрез слёзы сердца повторяющей: «Христос с тобою, сынок, Христос с тобою и Матушка Богородица!»
— Так вот Она, Золотая Чаша — Господь и Бог наш Иисус Христос и Матерь Божия! — словно сам с собой, ни к кому не обращаясь, всё тем же шёпотом произнёс Иван во всеобщей Тишине, обнявшей всех, кто находился в пещере. Он простёр свои руки вперёд к иконе и прерывающимся голосом навзрыд произнёс:
— Мама, Мама! О Господи! — и упал на руки, уже более не сдерживая своих рыданий. Все окружили его, присев рядышком, боясь помешать тому, что происходило в душе Ивана, в его сердце, которого коснулось Дыхание Любви Божией. Люба поглаживала его по густым шелковистым волосам и тихо пела псалом «Благослови душе моя Господа!» Её голос мягкий и нежный голубочком летал под сводами пещеры, и казалось, что ему вторили множество таких же тихих и нежных голосов. Витя и Аннушка сидели обнявшись и тихие чистые слёзы Благодати Божией блестели на их глазах, что смотрели и не могли насмотреться на Образ Неупиваемой Чаши Господнего Причастия.
Наконец Иван стих и смог подняться. Его рука сама собой потянулась к тетради, что ждала его прикосновения. Он перевернул толстую корочку и вздрогнул — с обратной стороны корочки вверху большими чёткими буквами было написано: «Богатырёв Тимофей Ильич». Целая гамма чувств отразилась на его лице, так нежданно встретившимся со своим отцом — да, да! именно встретившимся, ибо истинные встречи наши происходят в Духе Истины Господней!
Было видно, что тетрадь эта является продолжением каких-то более ранних записей, коих не было, но кои развивались здесь далее. Иван чуть дрожащим от волнения голосом начал читать вслух:
«Наконец-то мне удалось собрать и обобщить тот многочисленный материал, что складывался годами вокруг сказания о Золотой Чаше. Самое замечательное то, что это сказание самым непосредственным образом связано со Священным Писанием, с Ветхим и Новым Заветом! Чего стоят одни только строки Псалтыри Давидовой: “Чашу Спасения прииму и Имя Господне призову”! Какая поразительная связь образа Золотой Чаши с Именем Господним!
Но далее — далее идёт Новый Завет. Это просто замечательно, что мы прочитываем у наших евангелистов! Вот строки из Евангелия от Матфея: “И приемь Чашу и хвалу воздав, даде им, глаголя: пийте от Нея вси: сия бо есть Кровь Моя Новаго Завета, яже за многия изливаема во оставление грехов”.
А чего стоят строки из первого послания коринфянам Апостола Павла? Это же просто чудо, что мы здесь прочитываем: “Чаша Благословения, юже благословляем, не общение ли Крове Христовы есть; Хлеб, егоже ломим, не общение ли Тела Христова есть”.
Да, вот она разгадка одной из версий сказания о Золотой Чаше, что мне довелось записать в деревеньке Пограничье. Есть в этом сказании одна особен-ность, что его в корне отличает от сказаний о Золотой Чаше из других мест. В этом сказании говорится, что Чаша покоилась на Заповедном Камне. И когда с этого Камня Её путём хитрости и обмана удалось снять, Она потеряла Свою Первоначальную Силу, и с Ней уже сотворили то, что хотели сотворить силы зла.
Долго я ломал голову — что это за Заповедный Камень, на Коем покоилась Золотая Чаша? Но ведь в действительности всё так просто! Заповедный Камень — это Христос! Вот что нам говорит Давид в сто семнадцатом псалме: “Камень егоже не брегоша зиждущии, сей бысть во главу углу. От Господа бысть сей, и есть дивна во очию нашею”.
А пророк Исайя? Вот, вот они, строки о Заповедном Камне: “Сего ради тако глаголет Господь: се Аз полагаю во Основание Сиону Камень многоценен, избран, краеуголен, честен, во основание Ему, и веруяй в Онь не постыдится”.
Вот Оно — Основание Золотой Чаши, и зиждущие Золотую Чашу должны обрести для Неё верное Основание, Кое есть Христос. Что же это за Основание? На всё это Писание даёт ответ, пока же только кратко хочется привести строки из Евангелия от Иоанна: “Глагола ему Иисус: Аз есмь Путь и Истина и Живот: никтоже приидет ко Отцу, токмо Мною”.
Господи, Господи — как велика Милость Твоя ко мне, многогрешному, даровавшему мне Прозрение и указавшему Путь к Отцу. И Путь сей отныне есть Ты, Господь и Бог мой Иисус Христос!»
На этом первая запись оканчивалась, далее шла новая, но для Ивана и всех остальных этого было пока достаточно. Долгое время все молчали. Наконец, Виктор прервал молчание, с тихим вздохом сказав:
— Невероятно!
— Но очевидно! — добавила с улыбкой Аннушка, ещё крепче прижавшись к мужу.
— Путь, Истина и Жизнь — и всё это ради Рождения Любви, ради того, чтобы Золотая Чаша внутрь нас была вечно полна Благодатию Божией,— глубоко и задумчиво произнесла Любовь.
— Думается мне,— вступила в разговор Анна,— что как Золотая Чаша не может без Заповедного Камня, что есть Христос, так и Камень не может без Чаши, что рождает Его и выращивает— Они суть едины и неразрывны, что мы и видим в Образе иконы «Неупиваемая Чаша». Но Кто есть Чаша, рождающая Господа? Это Мария! Мария есть та Золотая Чаша Премудрости Божией, что в Новом Веке рождает Сына Божия Иисуса Христа. И стяжаем мы Духа Святого по малым золотым самородкам, дабы приняли души наши Полноту Духа Свято-го, и в Полноте сей, как в Золотой Чаше, родился бы Сын Божий внутрь сердец наших, жаждущих Спасения в Любви и Истине Божией.
— Мать в Сыне, Сын в Матери…— задумчиво произнёс Виктор.— Получается, очень важно, чтобы Чаша Материнства всегда была наполнена Сыном как Жизнью, как Путём, как Истиной, и никогда не была пустой. В этом Её Сила, Кою ничто не сможет одолеть.
— Помните, как сказано в Евангелии от Иоанна,— подал свой голос Иван.— «В Начале было Слово». Кто является нашим Началом? Премудрость Божия. В Премудрости Божией всегда пребывал Сын-Слово, что является нашим Господом Богом Иисусом Христом. Всегда Господь пребывал в Золотой Чаше Матери Своей как Семя Бога-Отца, должное родиться и возрасти в Силе по Духу Божию.
— Ребята, какое счастье быть причастными Деянию Божиему и рождать в себе Любовь! Выше этого нет ничего на свете! — выдохнула из самого сердца своего Любушка. Она приблизилась к иконе «Неупиваемая Чаша» и взяла её в руки. И тут всем открылся за нею узкий ход, что витыми ступеньками уходил вверх.
— Чудеса! — только и смог сказать Виктор.
— Жизнь, мой дорогой Витя, сама Жизнь! — вся в восхищении откликнулась Аннушка.
С замиранием сердца друзья начали медленно и осторожно подниматься по каменным ступеням очень узкого хода. Сперва, после довольно светлой залы стало очень темно, но постепенно откуда-то сверху стал всё более проникать свет, и потоки тёплого воздуха принесли Дыхание Жизни вместе с ароматами цветов и трав, хвои и листьев деревьев, а также звуками шумящей листвы и пением птиц. Наконец, все увидели выход, что голубел необыкновенно прозрачным кусочком неба. Когда друзья вышли, то поразились той величественной панораме, что предстала их взору. Они стояли на вершине утёса-великана, откуда была видна далеко по обе стороны долина реки Золотанки, окружённая мохнатыми, заросшими лесом сопками. Вот слева видны низовья реки, откуда они поднимались всё выше вверх по течению. А справа ещё неизведанное и непознанное, теряющееся в лёгкой дымке, что застилает верховья реки Золотанки, куда отныне лежит их путь. Какие-то мистические, необыкновенные образы принимает дымка, просвечиваемая щедрыми солнечными лучами. Все они собраны в чаше долины и медленно передвигаются, переливаются один в другой, образуя нечто третье, которое через некоторое время тоже исчезает в чём-то новом народившемся, но по-прежнему зыбком и неустойчивом. И лишь едва видная сквозь зыбкую дымку ниточка реки устойчива и светится нежным притягивающим светом, что зовёт вперёд, дабы тайное стало явным.
— А ведь нам всем из этой Чаши предстоит испить, что бы Она ни несла нам, испить с Благодарением Даровавшему нам сию Чашу…— проникновенно произнёс Иван.
А Любушка, что держала в руках своих Священное Писание, открыла его на одной из закладок, открыла и вздрогнула, но, превозмогая дрожь, начала чи-тать: «Тогда глагола им Иисус: прискорбна есть душа Моя до смерти: пождите зде и бдите со Мною. И пришед мало, паде на Лицы Своем, моляся и глаголя: Отче Мой, аще возможно есть, да мимоидет от Мене Чаша сия: обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты».
Все в напряжённом молчании слушали чтение Любушки, а она, перелист-нув страницы, открыла Писание ещё на одной из закладок, прочитывая выде-ленные строки: «Симон же Петр, имый нож, извлече его и удари архиереова раба, и уреза ему ухо десное: бе же имя рабу Малх. Рече убо Иисус Петрови, вонзи нож в ножницу: Чашу, юже даде Мне Отец, не имам ли пити ея».
Всё в том же всеобщем молчании Любушка открыла ещё одну из закладок. Это оказалось первое послание Апостола Павла к коринфянам. Просветлевшим голосом Любушка прочитала выстраданные самою Жизнью строки Апостола Павла: «Аз бо приях от Господа, еже и предах вам, яко Господь Иисус в нощь, в нюже предан бываше, приемлю Хлеб, и благодарив преломи, и рече: приимите, ядите, сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое: сие творите в Мое воспоминание. Такожде и Чашу по вечери, глаголя: сия Чаша Новый Завет есть в Моей Крови: сие творите, елижды аще пиете, в Мое воспоминание. Елижды бо аще ясте Хлеб сей и Чашу сию пиете, смерть Господню возвещаете, дондеже приидет».
Любушка приостановилась на мгновение, но вдруг лицо её стало серьёз-ным, и она продолжила читать более глубоким, призывающим к вниманию голосом: «Тем же иже аще яст Хлеб сей или пиет Чашу Господню недостойне, повинен будет Телу и Крови Господни. Да искушает же человек себе, и тако от Хлеба да яст и от Чаши да пиет. Ядый бо и пияй недостойне, суд себе яст и пиет, не рассуждая Тела Господня».
Любушка закончила чтение и закрыла Священное Писание.
— Братцы вы мои! — вдруг воскликнул Виктор.— Так ведь Чаша-то сия уже есть, и, пия из Неё с Достоинством, мы и обретаем Её капля за каплей в сердце своём как Свет Учения Христова! И умираем в Нём, и воскресаем Силою Духа Христова! Господи, дай силы не отвергнуть Чаши Благословенной, что бы Она ни несла нам! Дай силы испить всё до капельки, достойно Имени Твоего Святого, Господи Иисусе Христе!
Виктор закрыл лицо руками и заплакал. Нежно прижималась к нему Аннушка, гладя своего мужа как малого ребёнка с материнскою Любовью. А Иван, распрямившись, сказал:
— Вся жизнь наша как Чаша сия, кою должны мы испить. И коли достойно прожили мы жизнь свою, то и испили Чашу, предложенную нам Господом. И пусть Чаша жизни нашей совершенно мала по сравнению с Чашей Господней, но в Чистоте Любви Божией она неизмеримо высока, ибо дарует нам Испитие сие Жизнь Вечную Господа и Бога нашего Иисуса Христа, и в малом сём пребывает Господь Духом Уст Своих. Думаю я всё о трудах батюшки моего Тимофея Ильича. Разве не Чаша то, из Коей пил он всю жизнь Воды Покаяния Христова? Разве это не Крестный Путь, Коий должно пройти ежией душе Мира Божиего, дабы в страданиях и муках крестных родить в сердце Младенца Непорочного? Думается мне, что всё это так. И то, что начал он, продолжили мы, тот шаг, что он совершил, стал отправной точкой нашего пути. А наш общий шаг послужит тем, кто пойдёт вслед за нами, кого призовёт к шагу сему Господь Иисус Христос и Матерь Божия.
— Ваня, смотри! — прикоснулась к его плечу Любушка. Взгляды всех обратились в сторону верховьев Золотанки. В сей гигантской Чаше, что вся была освещена вечерними лучами солнца, в нежно-золотой дымке вдруг явственно проступил Образ Голубя, парящего над светлой ниточкой реки, что сейчас так напомнила всем пуповину, что связывает Матерь с зародившимся во чреве Её Младенцем. Голубь парил и не таял, как прежние образы, но всё более подымался ввысь, пока не слился с солнечными лучами, став невидимым в их сиянии.
— Мама! — как-то разом из всех уст вылетело единое Слово, что малым-малым голубочком полетело в то сияние, где пребывал сейчас Дух Святой, Дух, что рождал сейчас в сердцах детских, яко в Чаше Благословенной, Младенца Благодати — того Богатыря, что Силою Жизни, рождённой в Дыхании Любви и Истины, победит идола, сотворенного во тьме невежества лукавыми умами.
Мама — Золотая Чаша, понёсшая в Себе Кровь Нового Завета, принимала в Себя малых детушек, дабы Сын Божий во всей Полноте Духа Своего вошёл в мир, ждущий Рождения Свыше. Аминь.