Карина уже второй раз за вечер резко остановилась, распахнув глаза, а по спине и изнутри грудины прокатились волны мятного холодка. Это уже было явно слишком – хотя так и тянуло махнуть рукой на все предосторожности. Словно читая мысли, Герман спохватился и строго спросил:
- Так, у тебя сейчас точно сердце не пошаливает?
- Никак нет! – по-военному отчеканила Карина.
- Смотри мне, если что, пеняй на себя, я твою дурную героическую натуру знаю... – заворчал майор вполголоса.
Он обратил взгляд к реке, и бледный профиль светился на фоне чернильно-акварельного неба.
- Нам нужно что-то, что символизирует предел и переход. Вот мост как раз подойдёт.
Они устремились к Старому мосту у храма Трёх Королей.
- Нужно идти, постепенно ускоряя шаг, а потом сделать скачок, представляя, что взлетаешь в конце полосы, - инструктировал Герман, - руки лучше отводить чуть назад, а пальцы слегка приподнять – я понятия не имею, как это работает, но тогда сопротивление меньше...
Он явно поднаторел в нарушениях границы. Тем временем, они поднялись на Старый мост.
- Но попробуем без всяких прыжков, довольно быстрого шага. И лучше возьми меня за руку. Если что, помогу и вытяну. Приготовься!
Они шли по мосту, ускоряя шаг. Карина посмотрела влево и увидела, что все остальные мосты, подсвеченные огнями, меркнут и тают.
И тут он скомандовал:
- Бежим!
Со сцепленными руками они ринулись вперёд. Воздух быстро сгущался, они бежали по прозрачному коридору, с боков которого всё смазывалось и плыло. И вот – последний рывок!
Карина ощутила удар воздушной волны, и будто бесплотное стекло разлетелось на сотни осколков – её в тот миг отшвырнуло назад, но инерция была больше – а Герман ещё рванул её за собой.
Карина еле удержала равновесие, пробежала ещё несколько шагов и остановилась, переводя дух.
А в следующую секунду обомлела: небоскрёбы стремительно растворялись во мраке, город прижимался к земле и съёживался до двух, трёх этажей. Здания деформировались, а огни беззвучно умирали: теперь улицы были подсвечены лишь газовыми фонарями. Их свет казался призрачным и мутным.
Карина не нашла ничего лучше, чем судорожно вытянуть из сумки телефон, чтобы заснять увиденное. Но экран не реагировал и лаково отсвечивал чернью.
На её глазах метаморфозы происходили и с людьми: вот шла вразвалочку какая-то смуглянка с распущенной чёрной гривой, и вот она подобралась, побелела, и теперь перед ней семенила молодая немка в платье и пальто начала двадцатого века.
Карина ощутила тугое шевеление ткани вокруг собственного тела, и через три секунды её наряд тоже отличался немногим.
Раздалось цоканье копыт, и перед ними проплыл фаэтон. Затем из темноты вынырнули фары, и по булыжной мостовой проехал автомобиль. От ошеломления в голову полезли самые неуместные мысли: «Вот это да, я могла б нарисовать его с натуры, а не лезть за референсом...».
И тут она обмерла и застыла: зазвенело в ушах, как при контузии.
Герман обнял её за плечи и обеспокоенно что-то спрашивал, но Карина онемела и не могла ничего толком ответить. Она была будто погружена в водную толщу и обездвижена, но тут будто прорвало тонкую плёнку, и дикий поток хлынул ей прямо в голову.
Её затопляли выпавшие куда-то мгновения, часы и годы. Не было больше графического дизайнера из Беларуси, она жила здесь – и сейчас ликовала, потому что её муж приехал на побывку с фронта. И целым шлейфом протянулась череда событий: их первая встреча в Упсале, скандальный роман и противостояние с её родителями, а затем всё же победа, и полёт во Франкфурт, и новая родня, и светские выезды, и проводы на фронт. И бесчисленные поцелуи: в мрачном соборе, в чёрном лесу возле баварского имения, на вокзале, в полумраке библиотеки - каждый особенный и памятный.
- Карин, миленькая, ну что? Может, ты что-то вспомнила? Здесь это возможно! – нетерпеливо спросил Герман, легонько пожимая её плечи
- Да, - сдавленным голосом отозвалась она. – Всю нашу жизнь...
Это было странное состояние. И самая большая странность заключалась в естественности. Карина не чувствовала, что превратилась в другого человека или что в неё кто-то вселился. Нет. Она стала собой. Всего лишь собой настоящей.
И ей перестал казаться тёмным новый Франкфурт, его огоньки показались не такими яркими, но красивыми, как менее броские, но более изысканные цветы. И по улицам города хотелось пройтись - причём и ради любопытства, и для радости узнавания. Наверное, здание Оперы не изменилось, но над ним не нависают башни из стекла и стали. А как в центре? Приятно было бы увидеть, что среди классических зданий не торчат никакие коробки. А возле вокзала публика, наверное, совсем другая, да и всех этих неказистых лавчонок нет. А может, есть, но просто по-другому выглядят? Стоп, а что, если это верно и насчёт домов терпимости?!
От непрошеных мыслей Карина развеселилась и молча прыснула.
- Ну что, освоилась? – ободряюще спросил Герман.
- Ага! Это что, и есть промежуточный рубеж?
Перед последним словом она запнулась: оно звучало слишком по-военному, а город выглядел мирно.
- Да, именно, - подтвердил Герман. - Это пространство между Иным миром и миром живых. Тесно прилегает к области сновидений. Но живым сюда пробраться не так уж просто. Хотя есть ведь отдельные люди, наделённые даром, как ты...
Покраснев от досады, Карина перебила:
- Герман, какой там дар! Как я ни билась, у меня ничего не получалось!
- Ух, это всё чиновничьи происки! Вот черти! – выругался майор, чуть не скаля зубы в бессильной злости. – А ещё Небесной Канцелярией называются! Это они тебя не пускают, как пить дать. А всё, чтоб я, дескать, о земных глупостях не думал! Собаки бешеные! Ну, и добьётесь, что я дезертирую! Чёрта вам лысого, а не служба! Ох... – шумно выдохнул он. - Прости, голубушка. Накипело.
Виновато глянув на Карину, Герман присмирел. Видя, как он негодует, она лишь покачала головой. Всё было очень и очень непросто: в отпущенные полчаса точно не разобраться...
Они шли старинными улочками мимо собора Святого Варфоломея, который здесь не подсвечивался, а утыкался в небо чёрным сталагмитом. Затем вышли на широкую Берлинер-штрассе. Её дома смотрелись гораздо приятнее, чем век спустя: вместо отвесных и безликих серо-белых пустот – «нормальные» карнизы, арки, русты, пилястры.
Карина чаще заявляла о любви к современной архитектуре и скандинавскому стилю, и все хвалили её вкус. Но ей ничто так не согревало душу, как исторические здания, особенно – облик городов начала двадцатого века.
Она мало кому об этом говорила. Может, потому, что «слишком личное»? А может, потому что «скучная вычурная старина». Но ведь если вдуматься, совсем недавняя. Что такое в историческом масштабе сотня лет?
Идя под руку с майором Фальком, она могла сказать как на духу: всего ничего.
- Послушай, Герман, а в этом странном месте жизнь вообще идёт? – спросила Карина.
Она слегка нахмурилась: во-первых, подол платья мешал при ходьбе, во-вторых, она не могла сообразить, как получше сформулировать вопрос. Но Герман понял и задумчиво ответил:
- Как тебе сказать? Похоже, идёт, но не движется. Впрочем, то же самое и там, где я сейчас живу.
Пускай всё окружающее напоминало всего лишь зацикленную киноплёнку или ожившую картину, было приятно находиться внутри. И ничто не казалось ни мёртвенным, ни жутким.
А испугаться всё-таки пришлось.
Карина уловила неестественное движение где-то в толпе. Послышались возгласы и вскрики, мужчины шарахались, дамы всплёскивали руками – но кто-то даже не успевал среагировать. А прямо к ним мчалось нечто: размером с собаку, неразличимое, смазанное – Карина похолодела, вспомнив об астральных сущностях.
Но несущееся чудовище выскочило на простор и обрело форму: пёстрое, длинное, поджарое до костистости. Не успела Карина опомниться, как к ним подскочил гепард. Животное резко замерло, хотя глаза его так и горели, а бока вздымались, и сказало:
- Р-р-мау.
Майор так и просиял – он кинулся трепать и гладить кошку по пушистому загривку и приговаривал:
- Ай ты кисонька, ай ты умничка! Нашла меня! Ты ж моя девочка! Карин, только не говори, что не помнишь Хильду! – обратился он к своей спутнице.
Та только изумлённо покачала головой и нервно кашлянула. Она разглядела у самки гепарда плетёный ошейник. Конечно, этот зверь ей был знаком – Карина ведь сама его нарисовала, вот только не подозревала, что он существует в реальности.
Когда она изображала своего героя и продумывала всё, что с ним связано, показалось, что неплохо бы Фальку иметь питомца. Не только мило, но исторически колоритно: многие лётчики в первую мировую держали у себя животных. Частенько эти любимцы становились талисманами подразделения. В большинстве своём это были собаки – стоило вспомнить дога Морица, что принадлежал Рихтгофену. А французская эскадрилья Лафайет отличилась: там держали львов. Карина поступила остроумно и «подарила» Фальку гепарда – нечто среднее между большой кошкой и элегантной борзой (включая нрав, как то описано у Брема). Имя она выбрала древнегерманское, означающее «битва». А вообще-то, идею подала Стамбровская, описав в своей книге старинную охоту с гепардами.
Карина рассказывала, а пятнистая Хильда ходила вокруг да около, ворчала и подставляла лоб и щёки под ласки. Герман только головой покачал:
- Вот, а ты говоришь, что никакого дара! Ты видишь очень многое. А вообще-то, ничего удивительного, - прибавил он, - кошки недаром проводники между мирами.
- И поэтому она прибежала сюда?
- Конечно. Она уже третий раз это проделывает, хоть я и наказывал ей не ходить за мной по пятам.
С этими словами он погрозил пальцем своей любимице, и та тоненько мяукнула.
- Бог её знает, то ли ей просто скучно, то ли хочет меня защитить – но я не уверен, что она бы справилась с пограничными псами, там ведь настоящие адские твари. Но опасность чует хорошо, всегда меня предупреждает.
- И сейчас? – настороженно спросила Карина.
- Хм... да, может статься...
Мурлыканье гепарда перешло в тревожное утробное рычание. Хильда прижала уши, ощетинила холку и подняла морду к небу – туда же перевёл взгляд и Герман. Карина невольно вспомнила кота из блокадного Ленинграда, что чуял бомбёжку задолго до начала налёта. На секунду ей почудилось, будто в небе мелькнула какая-то не то трасса, не то зигзаг бледно-синего оттенка.
- Прости, Карин, - угрюмо проронил майор, - но зря я тебя сюда привёл. Дело всё-таки неладно, бежим обратно к мосту!
Словно по команде, хищная кошка припустила по Берлинер-штрассе, будто показывая дорогу, а за ней бросились они вдвоём. На бегу Карина заметила, что фигуры людей будто начинают кое-где расплываться и просвечивать.
Воздух опять сгущался, начинал гудеть и подрагивать.
Когда показался Старый мост, Карина, задыхаясь, посмела-таки выкрикнуть:
- Но что происходит?!
- Разрыв! В общем, я не то место выбрал для перехода!.. Теперь уж начнётся!.. Поднажми!
У неё уже кололо в боку и саднило в горле, наряд казался пыточными оковами – но гудение и вибрация усиливались, контуры и прямые линии плыли, огни заплясали и содрогнулись.
Они взбежали на мост и долетели до середины, и тут мощный толчок воздушной стеной ударил между ними – руки их разорвались, и они разлетелись в разные стороны.
- Карин! – с отчаянием крикнул Фальк. – Беги! Не поминай лихом! Береги себя!
Он пытался встать, но всё больше расплывался в дрожащем, будто раскалённом, мареве – и прощался будто навсегда. Карина чуть не задохнулась от горечи и надрывно прокричала:
- Герман, попробуй встать! Иди сюда! Дай руку!
Но мост дико трясся, как при землетрясении - казалось, он вот-вот рухнет. Хильды и след простыл. И всё было зря – как ни тянулась Карина, её пригвождало неизвестной силой к камню, а Германа оттаскивало, словно затягивая смерчем. И его слова исчезали в рёве стихии. Уже бледный, полупрозрачный, он сделал последнее движение в сторону Карины – но воздух с оглушительным гулом содрогнулся в последний раз, и пропало всё.
Весь мир выключился и рухнул в черноту.