Глава 34.
Тонкости инквизиции.
Девятая аудитория располагалась на третьем этаже главного корпуса, но была маленькой и неуютной. За все годы учёбы Глеб бывал там всего пару раз и то не на лекциях, а на зачётах, скорее всего, по фармакологии. Потому что, кафедра тоже располагалась в этом здании.
Облачённый в рабочий костюм и халат, он шёл по длинному коридору, освещённому целым рядом высоких окон, и чувствовал странный холодок в животе. Он был хорошим врачом и искренне хотел помочь больному человеку. Он сделал всё, что мог, но медики не всегда выигрывают в борьбе со смертью, потому что они не боги, а лишь их подмастерья. «Разберутся, выяснят, что никто не виноват, пожурят для порядка и отпустят с миром работать дальше» - пытался успокоить себя Глеб, но успокоиться не получалось.
В коридоре перед дверями аудитории уже переминались с ноги на ногу Игорь Хомяков и профессор Казарин. Хомяков был бледен, а Вадим Сергеевич нервно поглядывал на часы.
- Чёрт бы побрал эту комиссию! – воскликнул он, хмуря брови. – Из-за них мне пришлось лекцию отменить. Ведут себя как хозяева жизни, как будто кроме бессмысленных, но эмоциональных жалоб ничего не существует. Неужели нельзя было устроить разборки после рабочего времени? Вот Игорь не пошёл на операцию, которая стояла в графике. Это, по-вашему, нормально? Другие-то пациенты почему должны страдать?
В конце коридора раздались старческие шаркающие шаги. Борясь с одышкой, подошёл доктор Зинченко, непривычно опрятный и благоухающий одеколоном ради такого случая. Казарин пожал ему руку и спросил:
- И вас от работы оторвали, Иван Петрович?
- А как же без меня-то? – усмехнулся старый патанатом и растянул губы в невесёлой улыбке. Невооружённым глазом было видно, что он нервничает, а протянутая профессору рука мелко дрожала. – Я же, если можно так выразиться, главный свидетель. Но ты, Астахов, не дрейфь. Всё это дело выеденного яйца не стоит. Я скажу своё веское слово, не волнуйся.
Зинченко дружески похлопал бывшего ученика по плечу, пытаясь подбодрить. За свою долгую жизнь он неоднократно приходил на такие вот комиссии, давал показания в судах, стараясь быть предельно честным и ответственным. Жизненный опыт настойчиво нашёптывал ему в ухо, что честность далеко не всегда помогает добиться правды, но он отмахнулся от него, как от назойливой мухи.
Бегом, боясь опоздать, примчался Сева Ярцев и встал возле Глеба, словно пытаясь собственной грудью заслонить старого друга от всех невзгод и неприятностей.
- Ну, ты как? – спросил он, заглядывая в его глаза. – Держись, амиго, мы не дадим тебя в обиду, даже не думай!
- Да всё нормально, Сев, не расстреляют же они меня, - Глеб попытался улыбнуться, но на лице только появилась вымученная гримаса.
Послышался цокот начальственных каблуков и в коридоре появилась мадам Вишневская: строгая, подтянутая, с пачкой каких-то документов в руках. Она окинула суровым взглядом собравшихся:
- Ну что, все собрались? Хорошо. А вы-то что здесь делаете, Ярцев? Мне нужны только те, кто участвовал в операции Тамаридзе.
- Я друга пришёл морально поддержать, Кристина Эдуардовна. Это ж не возбраняется? – Сева вытянулся по стойке смирно, будто его вызвал командир из строя.
– Не возбраняется. Надеюсь, про свою работу вы не забыли? – и повернулась к Астахову: - Глеб Александрович, учитывая ваш неуступчивый характер, хочу напомнить, что с членами комиссии рекомендуется разговаривать вежливо, не возражать, не спорить, не дерзить. Это в ваших же интересах. Вы меня поняли?
- Понял, понял, - кивнул Глеб.
Кристина Эдуардовна нахмурилась и вгляделась в лицо своего коллеги пристальнее, принюхалась. Глаза её, только что отливавшие стальным блеском, удивлённо округлились.
- Астахов, вы что, пили вчера?..
Глеб сглотнул и опустил голову.
- Так получилось, Кристина Эдуардовна. Я же не знал, что комиссия будет сегодня. Я думал, что в пятницу…
- Он думал!.. – всплеснула руками Вишневская, чуть не выронив документы. – Вы с ума сошли, Астахов! Вы же сами себя под монастырь подвели, а заодно и нас всех! Думаете, в комиссии будут исключительно слепые, глухие и лишённые обоняния люди, и они не заметят, что вы с похмелья?..
Глебу захотелось провалиться сквозь землю или раствориться в воздухе, причём немедленно, потому что по коридору уже раздавались шаги членов комиссии. Четыре человека железной поступью, чеканя шаг как на плацу, шли к дверям аудитории, где возле окна сгрудились вызванные на экзекуцию.
Вишневская встрепенулась и зашептала громко, так чтобы услышали все коллеги:
- Астахов, я запрещаю даже открывать рот перед комиссией. Молчите! Что бы они не говорили, просто молчите, заклинаю вас! Иначе они растерзают вас на месте, и я не смогу вас защитить. Просто молчите и предоставьте всё мне.
Глеб покорно кивнул, чувствуя, как внутри всё каменеет от нервного напряжения. А четверо человек уже подходили к ним. Впереди троих солидных мужчин в строгих костюмах с ничего не выражающими лицами шла дама лет шестидесяти. Лицо её без малейших следов макияжа было суровым и одухотворённым. Такой же, как у её спутников, строгий костюм и короткая мужская стрижка подчеркивали в её облике полное отсутствие женственности и мягкости. Бесцветные глаза сияли фанатичным огнём. В памяти сразу всплыли кадры советской кинохроники с какого-нибудь партийного съезда.
- Здравствуйте, Зинаида Васильевна, - заискивающим голосом поздоровалась Вишневская, - здравствуйте, господа. Прошу сюда!
Она распахнула двери аудитории и посторонилась, пропуская членов комиссии.
- Знаю я эту стерву Иванцову, - шепнул на ухо Глебу Вадим Сергеевич, - подозреваю, что отец её в тридцать седьмом участвовал в расстрельных тройках. Непонятно только, что она в медицине делает. Ей бы в Верховном суде заседать.
Холодок в животе Глеба стал неумолимо разрастаться.
Первым на беседу вызвали Казарина, не иначе как из уважения к профессорскому званию. Его зычный голос, привычный читать лекции вот в таких же аудиториях, доносился через закрытые двери, но разобрать слова было невозможно.
Вадим Сергеевич вышел спустя минут семь, раздражённо хлопнул дверью и зашагал по коридору прочь, бросив на ходу:
- Инквизиторы! Меня, профессора, доктора наук, допрашивали, как нашкодившего мальчишку! Чёрт бы их всех побрал…
Он ушёл, даже не взглянув на Глеба. А тот почувствовал ватную слабость в ногах.
Следующим вошёл в аудиторию доктор Зинченко. Сева из любопытства подошёл и прижался ухом к дверной щели. Но как он не напрягал слух, расслышать так ничего и не сумел.
Патологоанатом вышел спустя десять минут. Лицо его покрывала нездоровая бледность, отчего красные прожилки на носу и щеках казались ярче и назойливо лезли в глаза. Иван Петрович подошёл к Астахову и положил ему руку на плечо:
- Держись, парень, - сказал он тихо. – Они, конечно, сволочи, каких поискать, но насмерть не убьют. Нет у них таких полномочий. А я подтвердил всё, что написано в моём заключении. Так что - держись!
Он кивнул на прощание и побрёл по коридору к лестнице, доставая на ходу из внутреннего кармана пиджака металлическую фляжку и прикладывая её к губам. Только что пережитое нервное напряжение надо было как-то снять, сгладить, пока не поднялось давление или не случился приступ стенокардии.
Словно девочка на побегушках из дверей выглянула Кристина Эдуардовна и позвала:
- Хомяков!
Игорь вздрогнул, почувствовав, как застучало сердце, и пошёл на зов.
Аудитория номер девять давно ждала ремонта. Ряды старых скамеек с откидными столиками, выкрашенные чёрной краской и густо покрытые «наскальными росписями» студенческого фольклора, ступенями поднимались вверх. Возле небольшой облезлой трибуны стоял вполне новый, покрытый лаком стол, за которым и разместились члены комиссии. С краю стола поближе к Зинаиде Васильевне Иванцовой скромно сидела Вишневская, сверля Хомякова пронзительным взглядом.
- Игорь Константинович, - произнесла глава комиссии, и Хомяков почувствовал, как его ноги прирастают к полу, - что вы можете сказать о докторе Астахове?
Игорь сглотнул и выдавил из себя сиплым голосом:
- Ничего.
- Ну, как же ничего? – усмехнулась строгая дама, а Хомякову от страха померещилось между её бледных губ раздвоенное змеиное жало. – Вы же не первый год с ним вместе работаете, даже учились на одном курсе, как сообщила нам Кристина Эдуардовна. Это так?
- Да, так.
- Что вы можете сказать об Астахове, как о человеке?
Игорь вспомнил, как накануне вечером разговаривал с Севой Ярцевым, и тот попросил его о странной услуге, напомнив, что благодаря его протекции Хомяков ныне допущен до большинства платных операций. Отчего его зарплата существенно выросла, позволяя без больших усилий выплачивать взносы по ипотеке. Сева по секрету сообщил кое-какую интересную информацию. Хомяков полночи не спал, думал, анализировал, пытаясь найти способ проскользнуть между Сциллой студенческой дружбы и Харибдой благосклонности начальства. Вывод был неутешительный: приходилось выбирать что-то одно.
- Ничего особенного, - ответил Хомяков, с усилием выпрямляя спину. – На мой взгляд, доктор Астахов ничем не отличается от остальных сотрудников клиники.
- А до нас вот дошли слухи, что Глеб Александрович любит выпить, - и покосилась в сторону Кристины Эдуардовны, - что не является редкостью, к сожалению, в хирургической среде. Вам приходилось видеть Астахова пьяным, Игорь Константинович?
- Приходилось, - честно кивнул Хомяков, вспомнив новогодние корпоративы.
- Значит вы подтверждаете, что Астахов не стеснялся появляться в нетрезвом виде перед своими коллегами?
- Подтверждаю.
- А в день, когда делали операцию… Тамаридзе Вахтангу Георгиевичу, - строгая дама, близоруко щурясь, заглянула в разложенные перед ней бумаги, видимо, вспоминая фамилию потерпевшего, - он был тоже нетрезв?
Хомяков снова сглотнул липкий противный комок, застрявший в горле, и выложил всё, как на духу, стараясь не погрешить против правды.
- Не могу точно сказать, был ли нетрезв в день операции Астахов. Я занимался своим делом, давал наркоз больному. Мне некогда следить за другими врачами. Но точно могу сказать, что сильно пьяным он не был, на ногах стоял твёрдо, не шатался.
- Хорошо, Игорь Константинович. А не припоминаете ли вы какие-то случаи, когда доктор Астахов сильно выпивал?
- Конечно, припоминаю. На всяких праздниках, когда отмечают дни рождения, юбилеи. Он никогда не отказывается, если его приглашают в пивбар товарищи. Глеб вообще выпить не дурак! Да это и понятно: у него родителей лишили родительских прав из-за пьянства. Он сам вырос в детдоме. А генетика дело такое, вы же сами знаете…
Члены комиссии зашептались между собой, понимающе качая головами.
- Ну что ж, - заключила Зинаида Васильевна, - благодарим вас, Игорь Константинович, за помощь. Можете быть свободны.
Хомяков, почтительно кланяясь, выскочил за дверь и с облегчением выдохнул: он был уверен, что сказал правду. Совесть его была чиста и спокойна, а душа ликовала от того, что у его непосредственного начальства нет повода отстранять его от кормушки.
- Ну, как прошло? – перехватил его на пороге Сева Ярцев, заглядывая в глаза.
- Я правду сказал, только правду!
- Это самое главное, - утешил его Сева и дружелюбно улыбнулся.
А Глеб, с трудом сдерживая внутреннюю дрожь, замер возле двери в ожидании своей очереди.
Тем временем Кристина Эдуардовна нашептывала на ушко главе комиссии:
- Увы, Зинаида Васильевна, слова доктора Хомякова могу только подтвердить. Несмотря на то, что Астахов очень хороший хирург, просто один из лучших в нашей клинике, и он не безгрешен. Тяжёлая наследственность, частые подношения благодарных пациентов способствуют, так сказать… Я с этим всеми силами борюсь, но… сами понимаете. Молодёжь нынче своевольная и упрямая. Я очень переживаю за доктора Астахова и понимаю, что человек вырос без родительского присмотра и контроля. Ему сейчас совершенно необходимо, чтобы кто-то вернул его в жёсткие рамки, чтобы направил на правильный путь. Дайте, так сказать, свои материнские наставления…
Зинаида Васильевна уставилась на Вишневскую возмущённым взглядом. Она никогда не была замужем и детей не имела, посвятив свою жизнь работе.
- Материнские? Да бог с вами, Кристина Эдуардовна! Мы не в детском саду и не в школе! А у вас тут в университете, как я посмотрю, к слабостям сотрудников относятся весьма лояльно. Один доктор Зинченко чего стоит! Возмутительно просто! Я бы его давно уже отправила на пенсию. Не церемонится с вашими обнаглевшими хирургами надо, а мозги вправлять самым решительным образом! – и стукнула кулаком по столу для пущей убедительности.
- Угу, - кивнула Кристина Эдуардовна, полностью соглашаясь, - вы совершенно правы, Зинаида Васильевна.
- Давайте сюда вашего Астахова!
Кристина вскочила и метнулась к дверям, чуть не сломав каблук в щели рассохшегося паркета.
- Астахов! – рявкнула она громко, и добавила шёпотом в ухо Глебу: - помни, что надо молчать несмотря ни на что.
Глеб застыл перед столом, постаравшись отодвинуться от суровых членов комиссии как можно дальше и не зная, куда деть руки. На него с неприкрытой ненавистью смотрели четыре пары глаз, как будто он совершил преступление против человечности. Он ожидал детальных вопросов по ходу операции, после которой умер бедный Тамаридзе. Но вопросов не последовало. Незнакомые люди в строгих костюмах молча сверлили его холодными взглядами, словно он был дефектным музейным экспонатом, неизвестно как оказавшимся на приличной выставке, и требовалось экспертное заключение, чтобы этот экспонат изъять и уничтожить.
- И это будущее нашей медицины, господа! – раздался гневный голос дамы в строгом костюме. – Вы посмотрите на него: с виду вполне приличный, интеллигентный человек, а на самом деле индивид с полностью разложившимися моральными принципами и устоями в душе. Государство вложило в него огромные деньги, обучив, выведя в люди. А в ответ что? Пьянство на работе и моральное разложение!
Голос набирал силу и гремел, отражаясь от стен аудитории и поднимаясь к полотку. «О ком это она?» - растерянно подумал Глеб. Очень захотелось обернуться и увидеть того, кто вызвал весь этот праведный гнев. Но взгляды сидящих за столом продолжали колоть его, как штыки революционных винтовок.
- Страна, правительство, президент делает всё возможное, чтобы поднять уровень нашего здравоохранения, а такие, как доктор Астахов тянут его на дно! И это не допустимо. Сегодня он пришёл с похмельной головой на работу и дрожащими руками взялся за скальпель, а завтра зарежет больного! Вы этого хотите?!
Пылающий взгляд обернулся к сжавшейся в испуганный комок Кристине Эдуардовне.
- Нет, не хотим, - потрясла головой Вишневская, хлопая ресницами.
- Так принимайте превентивные меры, уважаемая Кристина Эдуардовна. Это вы распустили подчинённых. Это вы позволяете им так себя вести. Мы – руководители – обязаны быть бдительными и строгими. С нас спросит народ за произвол и беззакония, творящиеся в здравоохранении. И что мы ответим народу?
- Да, что? – тонким неуверенным голоском вдруг поддакнул один из членов комиссии так неожиданно, что все посмотрели на него с удивлением, точно внезапно заговорил каменный истукан.
Иванцова перевела суровый взгляд на проштрафившегося доктора, столбом стоящего посреди аудитории, бледного и растерянного. В её крови ещё бурлила комсомольская юность, то и дело вот на таких же собраниях аукалась советская эпоха, прорываясь нерастраченным пафосом. Если бы не катастрофа 90-х, Зинаида Васильевна непременно сделала бы головокружительную партийную карьеру. И её трубному гласу с замирающими сердцами благоговейно внимали бы депутаты съездов и партконференций.
- Мне стыдно, что в наши ряды затесался такой, как вы, Астахов! Вам не место в рядах пламенных борцов за здоровье российского народа! Это моё мнение. Что вы можете мне возразить?
Все молчали и смотрели на него. Глеб только раскрыл рот, чтобы попытаться себя защитить от чудовищно несправедливых обвинений, но тут же наткнулся на предупреждающий жест Вишневской: та, угрожающе сдвинув брови, прижала палец к губам. И Глеб промолчал.
- Вот, - по-своему истолковала молчание обвиняемого Зинаида Васильевна, - сказать-то вам, Астахов, нечего. На мой взгляд, господа, всё ясно.
Дама решительно захлопнула папку с документами, лежащую на столе, и холодно взглянула на Глеба.
- Можете идти, позор российской медицины!
Ощутив последнюю фразу как плевок в лицо, Глеб повернулся и молча вышел. В голове стоял такой гул, словно он случайно оказался на взлётном поле аэродрома. Обвинения, обрушившиеся на него, были столь нелепыми и несправедливыми, что он не мог даже толком осознать их, не то, что принять. У окна его подхватил под локоть Сева.
- Ну, как ты? – участливо поинтересовался верный друг.
- Чувствую себя букашкой, попавшей под гусеницы танка новейшей системы «Армата».
Сева подтолкнул Глеба к окну и заслонил собой, потому что из дверей аудитории строем вышли инквизиторы из Комитета по здравоохранению. Не взглянув в сторону осуждённого, они торжественно прошествовали по коридору всем своим видом выражая чувство удовлетворения от выполненного долга.
Последней вышла Вишневская и, закрывая двери на замок, бросила через плечо:
- Астахов, жду вас в своём кабинете через двадцать минут!
Глеб смотрел в окно, где под весело зеленеющими деревьями спешили куда-то компании студентов. Мир рухнул. Долгие годы Глеб искренне пытался помогать больным людям, переживал из-за каждой оплошности, учился, стараясь к минимому свести любые неудачи. А выяснилось, что он – последняя сволочь, мерзавец, пятнающий честь мундира. Компания чиновников, даже не попытавшись вникнуть в происходящее, действуя по принципу «больной всегда прав», привычно заклеймила врача. Горечь и обида заполнили душу. Как пережить эту чудовищную несправедливость? Только старый верный друг мог понять и поддержать в трудную минуту. Друг, с которым уже съел не один пуд соли.
Глеб поднял глаза и в отражении стекла наткнулся на взгляд Севы… Ярцев, глядя в спину товарищу, не успел стереть с лица выражение торжества и превосходства. Глеб вздрогнул, словно на него выплеснули ведро ледяной воды, и медленно повернулся к Всеволоду.
- Севка, - тихо произнёс он, - а ведь ты меня специально вчера напоил. Знал, что комиссия будет сегодня и специально напоил. Подставить решил.
Мелькнувшая на мгновение в серых глазах растерянность была красноречивее всяких слов. Но Сева взял себя в руки и попытался возразить.
- Вот только не надо всё на меня сваливать. Пил ты, дружище, сам по собственной воле.
- Был дружище, да весь вышел, - обронил Глеб, повернулся спиной к бывшему другу и быстро зашагал по коридору к лестнице.
http://proza.ru/2020/10/03/320