Глава 33.
Звездная роль Севы Ярцева.
Всеволода разбудил запах горелого. Он секунду лежал в кровати, пытаясь сообразить, где он находится, а потом вскочил, как был голый, и бросился на кухню.
Сквозь клубы дыма доносились грохот, лязганье металлической посуды и ругательства. От едкого дыма в глазах сразу защипало, и Сева несколько раз моргнул, с усилием всматриваясь в очертания женской фигуры сквозь дымовую завесу. Дым забивал ноздри, было трудно дышать, в горле сразу запершило.
- Кристина, что стряслось?
- Чёрт бы побрал эту яичницу!..
С этими словами Кристина вытряхнула сгоревший завтрак со сковородки в мусорное ведро. Сева прошёл к окну и приоткрыл его, выпуская дым на свободу.
- Хотела тебе завтрак приготовить, но задумалась и упустила момент, - виноватым голосом пожаловалась горе-кулинарка.
Сева улыбнулся: в пеньюаре, накинутом на обнажённое тело, с всклокоченными волосами и этим выражением в глазах его возлюбленная выглядела так смешно и трогательно одновременно, что он улыбнулся и с нежностью поцеловал её в макушку.
- Ерунда! Мне вполне будет достаточно кофе и бутерброда.
- Ну, теперь уж другого выхода нет, - обречённо вздохнула Кристина и помахала кухонным полотенцем, разгоняя остатки дыма.
Всеволод вышел из кухни, чтобы одеться и умыться, а она включила кофемашину и присела на край стула за кухонным столом. Несерьёзный романчик с молодым любовником, к её удивлению, перерос во что-то стабильное и прочное. Ярцев появлялся в её квартире с той пугающей регулярностью, что не оставалось сомнений: для загулов по барам и ночным клубам с молоденькими красотками у него просто не остаётся времени, а скорей всего, и желания. А себя Кристина Эдуардовна ловила на странной мысли, что ей хочется, как простой влюблённой бабе, хочется приготовить ему завтрак. Отсюда и неумелые попытки соорудить яичницу с беконом. Господи, вздыхала Кристина, так дойдёт и до того, что она с радостью и удовольствием будет стирать и гладить ему рубашки!
В кофейную чашку из кофемашины упали последние капли, наполнив просторную кухню аппетитным утренним ароматом. Сева вернулся из ванной и сел за стол, наблюдая за суетящейся хозяйкой квартиры. А та готовила бутерброды, разложив на кухонном столе сырные и мясные деликатесы.
- И о чём же ты так задумалась, радость моя, что допустила скоропостижную гибель целой сковородки яичницы? – с усмешкой спросил он.
- О деле Тамаридзе, о чём же ещё?
- Горячий грузинский парень всё же накатал жалобу в Комитет?
- Да. По моей просьбе.
Сева застыл, не донеся бутерброд до рта, и уставился на Кристину.
- Ты его просила написать жалобу?
- Да. И он выполнил мою просьбу.
Отложив бутерброд обратно на тарелку и отодвинув от себя чашку с кофе, Всеволод облокотился о столешницу и слегка наклонился в сторону собеседницы.
- Зачем тебе это надо, Кристина, объясни.
- Затем, друг мой, что от твоего Астахова пора избавляться. Или ты всю жизнь решил провести в его тени, изображая верного оруженосца Санчо Панса? – она поставила чашку для себя и села напротив возлюбленного.
- Словечко-то какое: избавляться… - покачал головой Сева с сомнением.
- Я привыкла называть вещи своими именами. Ты же, Севочка, только что зубами не скрипишь, если кто-то в твоём присутствии отмечает успехи и достижения Астахова. Только сам Астахов этого и не замечает.
- Не мой же зубовный скрежет толкнул тебя на такой поступок, Кристиночка. Я тебя слишком хорошо знаю. Есть что-то ещё, - Всеволод чуть прищурил серые глаза и с любопытством уставился на возлюбленную.
- Ты прав. Я заварила всю эту кашу не только для того, чтобы угодить тебе, дорогой мой. Я уже довольно долго работаю в клинике и поняла, что с Астаховым нам не по пути. Он, конечно, классный специалист, этого у него не отнять, но… - Кристина задумалась, бессознательно помешивая ложечкой в кофейной чашке и подбирая слова, - он не лоялен ко мне. Да, не лоялен. А чтобы достичь серьёзных целей, к ним надо идти в сопровождении сплочённой команды, не отвлекаясь на мелочи и ерунду. Астахов же, в силу своего неуступчивого характера, всё время будет вставлять мне палки в колёса. Этого я допустить не могу, поэтому буду от него избавляться.
- Но ты же читала заключение патанатома, - неуверенно возразил Сева. – Там даже намёка на вину Глеба нет. И это факт, с которым не поспоришь.
- Какой же ты всё-таки ещё молодой, Севочка, - снисходительно засмеялась Кристина, дав своему собеседнику возможность полюбоваться шикарными белоснежными зубками. – Это же политика! А для политики факты не важны. Важно впечатление, которое сложится о человеке, если факты подать правильно.
- Что значит подать правильно? – переспросил Сева.
- Увидишь. Надо Астахова выставить с такой неприглядной стороны, что его квалификация, как отличного специалиста, будет уже не важна. Понимаешь меня?
- …Кажется, понимаю.
- Поможешь мне? – и пододвинула Севину чашку к нему поближе.
- Чем я-то могу помочь?
- Во-первых, поговори со своим отцом. Он большая шишка в Комитете. Надо, чтобы он чуть-чуть подсуетился и в комиссию попали нужные люди. А во-вторых…
Кристина наклонилась через стол и зашептала с заговорщицким видом, словно опасаясь, что в квартире её могут подслушать посторонние. А информация, доводимая до собеседника, была строго конфиденциальной и секретной. В серых глазах Ярцева вспыхнул и с каждым произнесённым словом всё сильнее разгорался странный огонь. К концу разговора он потерял аппетит, так захватила его открывшаяся перспектива.
- Как же ты умна, радость моя, Кристиночка, - с восторгом произнёс Сева. – Не перестаю удивляться и восхищаться тобой. Ты – королева! И равных тебе нет. Иногда мне хочется все цветы мира сложить к твоим ногам, так ты великолепна.
- Так сложи. Я не против, - усмехнулась Кристина и с довольным видом откинулась на спинку стула.
- Кажется, я придумал, как принести тебе Астахова на блюдечке с голубой каёмочкой! – улыбка Всеволода была радостной и торжествующей.
Прежде чем натянуть джинсы, Глеб сел на низенькую скамеечку в раздевалке рядом со скомканной хирургической робой и всем своим существом, каждой мышцей, каждой клеточкой ощутил сколько же часов он отработал, подменив заболевшего коллегу: целый день, затем отдежурил ночь, а потом ещё день… Жизненные силы почти иссякли. Оставалось одеться и добрести до дома, а потом спать, спать, спать.
- А я думаю, чьи это такие длинные волосатые ноги торчат из-за шкафа! – улыбающаяся физиономия Севы Ярцева показалась над распахнутой металлической дверцей. – Домой собрался?
- А куда ещё? – ответил Глеб, всовывая ногу в штанину.
- И я домой.
Сева открыл персональный шкафчик и тоже стал переодеваться.
- Я тут краем уха сплетню слышал, что Тамаридзе написал-таки телегу на тебя в Комитет, - сообщил он как бы между прочим, но скосил взгляд на товарища, внимательно следя за выражением его лица.
- Ну написал и написал, - Глеб безразлично пожал плечами, поднимаясь со скамейки и застегивая ремень. Про жалобу он знал, но старался не думать о грядущих неприятностях.
- Вишневская сказала, что будет комиссия с разбором полётов.
- Комиссия, так комиссия. Работа у них такая: устраивать комиссии по любой жалобе.
- Не боишься?
- А чего мне бояться, Сева? – Глеб вскинул на друга красные от усталости и перенапряжения глаза. – Самое страшное уже произошло: человек умер. И никакая комиссия страшнее этого быть не может. Ну потрепят нервы, как обычно, отчитаются о проделанной работе и на этом всё закончится.
- А если выговор влепят?
- За что? Ты же читал заключение Зинченко.
- Читал. Но им же для порядка нужно будет кровушку кому-нибудь пустить. Вот влепят тебе выговор, за то, что не умеешь работать с родственниками пациента, что допустил жалобу.
- И правильно сделают, - покорно кивнул Глеб, натягивая на плечи куртку, - я действительно не умею работать с родственниками пациентов. Значит поделом мне!
Астахов закрыл шкафчик на замок и направился к выходу. Но Сева догнал его и дружески обнял за плечи.
- Всё это очень неприятно, дружище, я тебе сочувствую. Рад бы был помочь, да не знаю как, – он нахмурил лоб, вероятно, пытаясь придумать, как помочь старому товарищу. И вдруг лицо его озарила светлая улыбка: - А пойдём-ка, Глебушка, выпьем с тобой пивка в новом баре, что открылся на углу возле метро. Кажется, «Золотая пинта» называется. Я угощаю!
- Сев, я так устал, что мне одного сейчас хочется – спать, – попытался воспротивиться Глеб, но Сева был настойчив.
- Вот пропустим с тобой по кружечке и спать будешь лучше. Проверено на собственном опыте! Тебе расслабиться надо, амиго, нервная система же не железная! Тем более, что комиссия приедет только в пятницу, а сегодня вторник. Расслабишься, потом выспишься и к пятнице будешь во всеоружии для борьбы с занудным чиновничеством.
Ярцев был настойчив, а сил на достойное сопротивление у Глеба не было. Да и почему бы, и в самом деле, не выпить пива, если уже половина отделения оценила его качество в новом баре и напропалую расхваливала это заведение? Он вздохнул и согласился на щедрое предложение старого друга.
Пивной бар «Золотая пинта» встретил новых посетителей полупустым в этот час, но уютным залом. За длинными деревянными столами так и виделись шумные, весёлые компании что-то отмечающие под плеск янтарного напитка в прозрачных кружках. С потолка свисали на тяжёлых цепях дизайнерские светильники в виде тележных колёс с россыпями свечей по краям. На стенах висели старые чёрно-белые фотографии, отправляющие зрителей в начало прошлого века к скачкам на ипподроме и военным парадам.
При чём здесь уланский полк в парадном строю и пиво, Глеб не понял, но усевшись в уголок за стол, с благодарностью принял от официанта большую кружку с шапкой белой пены. Надо думать, решил про себя Глеб, что уланы после парада расслаблялись вот в таких же заведениях, как «золотая пинта».
Атмосфера в зале была уютной и расслабляющей, пиво крепким и вкусным. Лёгкое опьянение на голодный желудок, да под выматывающую душу и тело усталость, вдруг дало о себе знать и невольно потянуло на откровения.
- Самое неприятное во всём этом, Сева, - делился наболевшим Глеб через полчаса, прихлёбывая из кружки и похрустывая солёными сухариками, - что старик Тамаридзе в самом деле был чудесным, замечательным дедом. От него исходило такое душевное тепло, что можно было греться, как у печки. Я и грелся без зазрения совести! Он со мной по душам разговаривал, как с собственным внуком, приглашал в Грузию, обещал домашним вином угостить… Я какое-то необъяснимое родство с ним ощущал.
- Понимаю, - кивнул Сева и незаметно подозвал официанта, что-то шепнул тому на ухо. Официант улыбнулся, а спустя пару минут принёс две новые полные кружки и графинчик с прозрачной жидкостью.
- Ты что это заказал? – поинтересовался Глеб.
- Водочки чуть-чуть, - Сева плеснул в кружки из графинчика.
- Сева, это «ёрш» называется, очень крепкая штука. И шутить с ним не стоит.
- Перестань, Астахов, как маленький! Ты что - не русский? А у русских есть поговорка: «пиво без водки – деньги на ветер». Я же говорю: мы по чуть-чуть. Пей давай, не кривляйся, как барышня, - и настойчиво пододвинул кружку к товарищу.
- Ты ж за рулём, Сева!
- Ничего, возьму такси. У меня есть тост, - и поднял кружку над головой: - за то, чтоб все гады сдохли!
Друзья сдвинули тяжёлые сосуды с пенной жидкостью и чокнулись, расплескав немного на стол. Почувствовав желание друга выслушать и понять, Глеб разоткровенничался и всё говорил, говорил, всё более заплетающимся языком, жалуясь на несправедливость судьбы, раз за разом лишающий его, сироту, добрых людей, к которым влекло его сердце и тянула душа. Незаметно для себя он выпил ещё одну кружку, не обратив внимание на то, сколько водки подливал и подливал в неё друг. Не заметил он и того, что сам Сева почти не пил, так слегка прикладывался к кружке, скорее делая вид, что пьёт. Но душевная боль, терзавшая его после внезапной смерти Вахтанга Георгиевича, стала отпускать, то ли растворяясь в хмельном напитке, то ли тая под взглядом серых глаз старого доброго товарища.
Просидели они в баре часа три. Севе и правда пришлось вызывать такси, чтобы отвезти домой еле державшегося на ногах друга. Добравшись до родного дивана, Глеб рухнул на него, не раздеваясь, и тут же погрузился в глубокий омут сна без всяких сновидений.
А разбудил его неожиданный звонок телефона. С трудом продрав глаза, Глеб сел, спустив ноги с дивана, и посмотрел на часы. Было восемь утра. А мобильник надрывался бравурным маршем.
- Алло! – хриплым со сна голосом произнёс Глеб, даже не посмотрев на экран телефона.
- Глеб Александрович, - ворвался вихрем в больную с похмелья голову голос Вишневской, - хочу вас предупредить, что комиссия по жалобе Гиви Тамаридзе назначена на сегодня на десять часов утра. Господа из Комитета приедут к нам в Университет. Разбор жалобы будет проходить в девятой аудитории в главном корпусе. Прошу не опаздывать! – и в трубке раздались гудки отбоя.
- Как сегодня? – запоздало пробормотал Глеб и посмотрел на зажатый в ладони телефон. – Говорили же, что в пятницу…
Нехорошее предчувствие возникло в душе, едва он посмотрел на себя в зеркало: следы похмелья не смыть никакой водой, не сгладить никакими таблетками за оставшиеся неполные два часа до экзекуции. Голова гудела, а во рту раскинулась пустыня Сахара так, что он разом выпил половину графина воды. И зачем он только так вчера напился? В середине рабочей недели он никогда в жизни себе такого не позволял! А тут вдруг… И так невовремя! Глеб тяжело вздохнул, стараясь двигаться осторожно, чтобы не так гудела голова, выпил таблетку аспирина на всякий случай и полез под ледяной душ, в глубине души сомневаясь в эффективности принимаемых мер.
http://proza.ru/2020/10/01/1608