Машина не подлежала ремонту: стабилизатор изрешечён, шасси сломаны, стойки левого крыла тоже, само крыло расколото посредине – там, где самолёт врезался в ясень, рухнув на большой поляне перед самой линией фронта.
С неба, напоминающего бельмо, холодными плевками сыпалась морось, и оттого под ней так болезненно-завораживающе смотрелись ржавые языки пламени. Они вяло лизали продырявленный и расколотый фюзеляж – словно уже насытившись. Обшивка почернела и провалилась в некоторых местах, как сгнившая плоть.
Кроваво-чёрным было и то, что осталось от головы и верхней части тела молодого лётчика. Стоило бы сказать, от его человеческого облика не осталось практически ничего: когда-то – совсем недавно – светло-русые мягкие волосы превратились в пепел, кожа обуглилась и полопалась, как потрескавшаяся под слепым жаром грязь, и даже вязкая желтоватая сукровица вскипела и испарилась – ещё на высоте, а глазницы превратились в пепельно-кровянистое скукоженное месиво.
Впрочем, об этом наблюдатели только догадывались, подходя ближе, равно как и о том, что это именно он, сбитый младший лейтенант Альфред Ленц.
Ему было двадцать. Его фамилия означала «весна». Что ж, эта весна на Сомме стала для него последней.
И умер он той самой смертью, какой страшилось большинство его товарищей, от которой они, обезумев, бежали прямо в ледяные лапы воздуха, а потом в каменные объятия земли – выбрасываясь из своих пылающих машин...
Правда, в одном юному Альфреду повезло: кровь хлестала из его раскромсанного пулемётной очередью туловища вместе с топливом из пробитого бака – с каждой каплей той и другой жидкости жизнь покидала и человека, и машину, и когда к пронизывающе-сырому мёрзлому воздуху примешалась вонь горелого мяса, Ленц уже умер. По крайней мере, был без сознания.
До этого был животный ужас, обрывающий всё внутри в течение доли секунды и одновременно бесконечно долго – вместе с пулями, разрывающими плоть и дробящими кости.
Да, переживание ужаса и резко наступающего небытия оказалось чисто внутренним, вгрызающимся в органы с металлом, но образа у смерти не было – ведь она всегда подкрадывается сзади и сверху, падает камнем, как коршун... Ну, или почти всегда.
Опытные могут этого избежать. Но Ленц был юн, неопытен и растерян. И поэтому – сейчас мёртв.
По характеру повреждений, по той хищности, с которой самолёт подвергся атаке, наблюдатель мог бы сказать, что это почерк их командира, Германа Фалька. Тот недаром заслужил своё прозвище – Рейнский Мясник. Естественно, сейчас это был не он, но лишь один человек из рядов Антанты мог сравниться с ним по почерку...
«Держу пари: Мэннок», - подумал наблюдатель и снова окинул взглядом всю картину.
То, что когда-то было младшим лейтенантом, сейчас напоминало зловещую пародию на сломанную куклу, которая будто служила для молчаливого послания: так будет с каждым.
Изуродованная головня вместо черепа, залитое исчерна-красной липкостью раскуроченное тело, вывернутая под неестественным углом рука. Гарь. Морось. Гангренозные пятна шрапнели в серой дали неба. Смерть. Весна.
- Ну, это закрытый гроб, - пробормотал офицер.
- Н-да, - проронил его товарищ.