Вулкан и пепел рассказ людмила артёмова

               
               Она будила его среди ночи и убеждала, что именно сейчас он обязан запомнить на ходу придумываемый ею рассказ, потому что сама она может уснуть и тот вылетит из её головы. Автоматически вслушиваясь, он, сначала мысленно, в сердцах посылал её в тридесятое царство, но, когда сказительница, наконец, устало умолкала, к своему удивлению, теребил её и требовал пояснить, чем закончилось это её очередное бредовое дело. А утром садился за руль и снова совершенным болваном тащился на работу, проклиная себя за то, что опять позволил так одурачить себя в три часа утра. 
Он устал от её непредсказуемости. Каждая секунда в ожидании  действий…  То восхищаясь необычайности каких-то облезлых кустов у тротуара, она предугадывала в них засланцев других миров, скрупулёзно надзирающих за нашей цивилизацией. То, сидя на кровати и покачивая головой, вытягивая из себя все жилы с чувством, до мурашиков на коже, выводила народную песню. То на ходу придумывала стих, и статуей обмерши у края газона, декларируя его, требовала чтобы  он оценил такую-то строчку особенно. Она, де, главная. От неё все рельсы…   
    Светлана уже семь лет была его женой. И все семь, отматывая годы под единой с нею крышей, он с утра требовал от себя установить порядок ночного отдыха от чирикания этого неугомонного воробышка, но уже вечером, как ослеплённый дурной звездой, оголтело нёсся в их общую обитель.
    И, вдруг, однажды, трёхтысячным тиражом издав сотканную из душевной боли и громады любви к единственному мужчине и окружающему его миру книгу, которая нежданно оказалась раскупленной в течении недели… исчезла, после спровоцированной ею их какой-то уж совсем нереально любовной ночи. 
       Чёрт знает откуда пришло маленькое письмецо с тремя почтовыми штампами: «Кирюша, родной мой, единственный, ты свободен! Своим присутствием держать тебя постоянно на острие ощущений, сил у меня больше нет. А отказаться от потребности соприкосновения с твоей душой – тем паче: не молодею же… Вот такая я несуразная. Ты меня любишь всё меньше и меньше. Я это чувствую. Замечаю как зажигаются звёздочки-огоньки в твоих глазах, когда ты смотришь на других, красивых. Не дожидаться же момента? Ты даже не представляешь, насколько я тебя знаю. Дело в том, что со мною - иной, жить ты не сможешь…  Зачахнешь от скуки. А я хочу ораву детей, домашней толкотни. В тебе всегда бытовала внутренняя потребность с чувством облегчения утром уходить, а вечером нестись ко мне, как к розетке электропитания. Боюсь что, как только ты разглядишь во мне потенциальную мещанку, любви к ней – конец.  Я старалась казаться необыкновенной, интригующей, очаровывающей… Всё! Вулкан иссяк! Пока у тебя остаются воспоминания - зарядные батарейки. На определённое время они сохранят действующий настрой прошедшего времени. Но, однажды у них выйдет срок, и… ты забудешь меня. Поймёшь, что такое – свобода. Скажешь - это моя трусость? Нет, только не трусость. Мне-то батарейки не помогут.  Бросишь (а ведь к этому идёт)– умру от осознания ненужности. Знаю точно. А так…  самонадеянная мечта, что не до конца разлюбил. Есть чем заряжаться всю последующую… Я получила от тебя всё, чего хотела. Не унывай, любимый. Не сокрушайся. Это только в первое время будто потерял чего. Ты достоин твоей пока неосознанной мечты, но она живёт в тебе. Я понимаю, о чём ты бредишь ночами.  Просто, встань утречком на крыльцо и проори : - Я свободе-е-е-е-е-е-е-е-е-ен! Прочувствуй, как это здорово. Знаешь, словно росток в земле. Осенью он завял и умер. А весной с солнечными лучами рождается другой. Новый! Невыразимо прекрасный. Потому что тот - прежний, завял ещё осенью. Мне очень плохо от того, что так случилось с нами. За меня не волнуйся, ты знаешь, плохому с собой я не позволю приключиться. Но солнцу тоже уже не рвать мне душу. А в вечной осени люди часто бывают счастливы. Солнечного лучика тебе по весне! Целую, целую, целую…. 
     Прошло шесть с лишним лет.  От ощущения безвозвратности потери и прошлого и будущего, для самоутверждения и поддержания своего «Я», он подженивался, разводился, бросал на самотёк свои дела и искал её, искал. Такая нигде не значилась и штемпели на конверте не помогали. «То ли ездила по почтамтам и их собирала, аферистка чёртова?»
     Каждый вечер отправлялся в маленький ресторанчик или кафе, где, подчёркивая свою независимость, развалившись на сиденье, присматривался к его посетительницам с взглядом очаровательной ведьмы шестилетней давности. Ничего похожего не усмотрев, приглашал к себе любую, и утром забывал о ней до такой степени, что удивлялся, когда ему при нечаянной встрече напоминали о том, что однажды они вместе отлично провели время. Менял работы.
    И вот сейчас, через годы,  21-го июля, по поступлению в ведомство анонимного заявления о нарушении арендаторами Закона по использованию земель, его занесло в маленький дачный посёлок. Заявитель утверждал, что захватчики роют котлованы и, чуть ли, не строят заводы на не принадлежащих им просторах Отчизны. Прилагались фото котлованов и скопление складированных строительных материалов и конструкций…
    Теперь, оглядев пейзаж, члены  комиссии удивились: в обозримом пространстве никаких рвов, грандиозных строений и складов. И, куда ни кинь взгляд, кроме огромных, лёгких теплиц, нескольких небольших бревенных стоп, да самодельного фанерного туалета ничего не усматривалось. Вокруг лишь стайки четырёх маленьких поселений, отгороженных друг от друга одинаковыми штакетниковыми заборчиками. Садовые домики выглядели обыкновенными, создавая впечатление наскоро возведённых. Правда, при каждом из них ухоженные палисадники и прикрытые навесами лёгкие пространные веранды, из которых во двор спускались лестницы с перильцами.
     - Ух, ты, домишки-то  у всех практически однотипные, вера-а-анды… Жестяные табли-и-ички с номерами домов… Надо же, ба-ры какие. Единые забо-о-орчики с пиками… Такого не видал.. От кого защищаться собрались?  И тут же вспомнил о кляузе.
 Несмотря на то, что жильцы о проверке были предупреждены - вокруг ни души. Мол, самостоятельно оглядитесь, определитесь во мнениях. А ведь их нашли и звонком предупреждали о своём приезде. Коллеги-«комиссары» разбрелись по трём соседним «стаям».   
          Он сразу наткнулся на двух ребят: девчонку и мальчишку лет шести, сидящих под деревцем рябины на скамье у калитки старшей по этой группе домишек.  Детвора, видно, была двойней, так как, невзирая на разность полов, оказалась очень похожими друг на друга.
- Привет, молодые люди. -  он удивился их совершенному городскому обличию, невзирая на такую глубинность жития, прямо таки – дыровность, и полному отсутствию даже намёка на деревенскую доброжелательность.
 - Привет, если не шутите. - Девчонка старательно делала вид, что ей до него дела нет.
Несколько оторопев от ответа, он таки решил держать марку, - Ну и что здесь сидим с утра? Где родители?
- Где хотим, там сидим. – И, дёрнув головой, она  приказала в смиренности пребывающему рядом брату: - Пойдём в дом.
Инспектор замер от неожиданности: «такая мелюзга с этакими амбициями?».
Брат поднялся и озарил инспектора взором, от которого земля под ногами дохнула на него кострищем инквизиции. Где-то он видел такой взгляд… А… да, на картине «Нечаянная встреча» или «Нежданная», что-то в этом роде.
- Когда я вырасту, я всех вас найду, будете знать.
 - Ты что?! Кто раскрывает свои планы заранее? – Сестра дёрнула брата за край футболки, и они растаяли за кустами сирени в глубине двора.
Где-то похожее он тоже уже слышал. «То ли – мультики, то ли – что? И кто родители такого кошмара?»
 Озадаченный непредсказуемостью возможности дальнейших действий взрослых, (уж если дети…) вслед за малолетним  мстителями, он решительно шагнул за калитку.
 Мам, один уже пришёл, - ядовитая девчонка верещала где-то внутри дома.
 «А-а-а,  значит это разведка», - понял он. С такими ухо нужно держать востро. Сейчас проверим, чего и где они строить планируют».
 - И кто здесь «мам»? Я из Комитета по земельным ресурсам, по вопросу исполнения условий арендных соглашений. Вот моё удостоверение. – Он вертел головой в середине то ли просторной прихожей, то ли комнаты, никого в ней не обнаружив. 
Увидев в углу открытый люк в погреб, хохотнув, добавил, - За оружием, что ли, спустились?
В проёме дверей, ведущих в комнатушку направо, как бы прикрывая его собой, бодрячком торчали обладатели боевого настроя. Подняв взгляд выше их голов, на стене комнаты за  дверью, проверяющий, вдруг... узрел свою свадебную фотографию. Тогда, надрываясь от натуги, он тащил Светку на руках. Та, как вечно всё в ней, неуклюже свесив с его рук ноги, была совершенно не транспортабельна. Более того, от ветра её фата прилипла к его лицу, и дороги перед собой он не мог видеть по определению. Прямо в эту же минуту, они свалились со ступеней Загса и сидели на свадьбе с фингалами на лбу.
 Будто навсегда остановилось время. Законодатель медленно опустил взгляд от стены к лицам детей. Вот почему они сразу показались ему знакомыми давным-давно. Голову на отрез, он даже знал, как их зовут. Сына – собственным «посмертным» именем почившего в геройстве лётчика или космонавта, то есть Кириллом. А маленькую командиршу, наверняка, именем рано погибшей матери Светланы -  Евдокией.
- Ну что, Кирьян и Дусевна, познакомимся, - у него стучали челюсти.
- Ни в коем случае, - голос за спиной был так долго жданный, что свело пальцы рук. Он хотел обернуться, но не смог: не пережил бы своей ошибки…
Почему-то осип, и, подняв, руки вверх, типа: «сдаюсь», хрипло выдавил: - Хотя-б, звонком из автомата… Самонадеянный идиот, как я не догадался, что ты возьмёшь материнскую фамилию.
- Никаких звонков. И объяснять никому ничего не нужно. - продолжил голос, - Наш папа погиб в экспедиции на Северном полюсе. Я такое сотворю, такое …
 - У-у-у… Какой была – такой осталась.
Его трясло. Казалось, ещё мгновение, и душа сумасшедшим взъерошенным воробьём вы-скочит из груди. Выдохнул, - Я даже знаю что.
И, обращаясь к маленьким, в недоумении застывшим в дверях фигуркам, добавил: - Дети, подайте мне скорее стул…,  пожалуйста, скорее.
   За спиной раздался грохот возвращения на место погребного люка. Страшно испугавшись разрыва бешено трепыхающегося в груди сердца и того что сейчас она извергнет из себя очередную непоправимую чушь, превозмогая боль и свой восторг, опережая её, он взревел неожиданно прорезавшемся голосом, - Я ваш папа-а-а-а-а-а…!