В течение одной октябрьской недели 1993, я встретила Ельцина три раза. Один раз он неожиданно приехал в институт, где я училась, – ему потребовалось пообщаться со студентами и преподавателями. Буквально на следующий день на Смотровой площадке Ленинских (теперь Воробьёвых) гор, там я продавала матрёшки в свободное от учёбы время, остановился кортеж автомобилей – снова он, Ельцин. Сюда он приехал общаться с туристами и отдыхающими. В следующий раз я просто шла по улице – над толпой удивлённых прохожих возвышался Ельцин.
На этой же неделе произошло ещё одно уникальное событие. Мой муж Алексей первый и последний раз в нашей совместной жизни (в итоге прожили мы в браке тринадцать лет) напился до бессознательного состояния. Алексей был старше меня всего на год, в 1993 году ему шёл двадцать третий год, поженились мы два года назад. Он, конечно, не был идейным трезвенником. Просто по наследству от отца – корейца ему досталась одна странная особенность. Похмелье и все неприятные последствия с ним связанные, наступали у него практически сразу за первой же выпитой рюмкой. То есть Алексей был лишён возможности испытать удовольствие от алкоголя, поэтому и не пил. Но в тот раз он и не собирался испытывать удовольствие, ему всего лишь требовалось проститься с другом.
В итоге оба эти события – мечущийся по городу Ельцин и пьяный муж – оказались для меня связаны между собой. Связала их смерть.
Эта внезапная смерть стала неуместным финалом череды прекрасных мгновений. Финалом, с которым мне сложно смириться до сих пор.
***
Конец июля 1993. До полудня было ещё далеко, а мы уже успели вернуться с «Вернисажа в Измайлово» на Смотровую площадку Воробьёвых гор. Успели выставить на раскладные столы разноцветные ряды купленных на «Вернисаже» матрёшек.
... Этим утром туристов на Смотровой совсем мало. Я лежу на тёплом гранитном парапете, отделяющем площадь от зелёного склона, опоясанного дорожками, местами поросшего деревьями и кустарником. Надо мной устремились в голубое безоблачное небо трамплины для прыжков на лыжах. Ближе невысокий – учебный, чуть дальше высоченный - Большой. Глядя на него каждый раз думаю: Как? Как можно заставить себя, глядя с высоты семидесяти с лишним метров на реку, на стадион за ней, на маленьких людей на земле, с бешенной скоростью рвануться вниз? Я бы не смогла, даже и пробовать бы не стала. Я разлеглась здесь, в метре от земли, на широком гранитном парапете. Очень приятно чувствовать, как тёплый камень греет спину. Глаза слипаются, я почти дремлю на солнышке, словно довольная кошка в кругу желтого света настольной лампы...
Сегодня мы проснулись в четыре часа утра. Так было надо. Каждую пятницу приходилось просыпаться в четыре утра, чтобы успеть на «Верник». Тогда в 1993 году «Вернисаж в Измайлово», «Верник» был особым местом. Это была другая реальность – пристанище людей, которых внешний мир не слишком интересовал, а от его щедрот им требовалось выпить, закусить и покурить. Остальное - излишества. Большинство из них были творцами бесполезных предметов или просто интеллигентными людьми, волею судеб вынужденными продавать их. Результат любого процесса, неспешно протекающего здесь, для аборигенов был не важен. Для них имел смысл лишь сам процесс.
Из внешнего мира в неширокие проходы между прилавками забредали не говорящие по-русски пары с удивленно-извиняющимся выражением европейских лиц. Группами врывались, весело галдя, пожилые корейцы. На мужчинах были жилетки с множеством карманов, поверх которых висели фотокамеры с огромными объективами. Мужчин сопровождали кривоногие женщины в белых панамках. Приходили небольшими компаниями кучерявые щетинистые итальянцы. Все они, торгуясь, платили долларами за бесполезные вещи, сотворённые неуёмной фантазией и нетвердой рукой разного рода умельцев. Эти вещи считались сувенирами. Покупая их, иностранцы обеспечивали выживание этому заповеднику укрывшихся от постперестроечной реальности людей, а к большему местные обитатели и не стремились.
Но мы – молодые энергичные проныры – мы такими не были – мы не принадлежали к этому углубившемуся в самоё себя миру. Здесь, на Вернисаже, нас не жаловали. Нас воспринимали, как подростков в музее – слишком шумных, излишне настойчивых, и не способных ценить то, что действительно ценно. Нас называли перекупщиками. Нас терпели здесь лишь по пятницам, до обеда.
Пятницы на Вернисаже были особенными, они преображали это место. Пятницы считались оптовым днём. Затемно приезжали «мастера». Большинство из них жили в Сергиевом Посаде. Мастера, как и мы, были временным элементом в системе Вернисажа. Но их уважали. Во-первых, потому, что мастера – это соль земли. А во-вторых, из-за того, что многие завсегдатаи Вернисажа уже давно ничего не создавали сами, так же как и мы, закупали матрёшки у мастеров, хотя перекупщиками при этом не считались.
С матрёшками, как с симпатичными женщинами, – одни нарасхват, а другие, вроде бы, ничем не хуже, но никак хозяина давно купленным мужским тапочкам не дождутся. Чтобы добыть именно первых и требовалось приезжать затемно. Зябнуть в предутреннем тумане, прикуривать сигарету от хилой свечи на ближайшем прилавке, слушая ругань (считалось плохой приметой прикуривать от свечи), а потом бродить в клубах дыма анаши и самогонного перегара между рядами и, ожидая прибытия знакомых мастеров, рассматривать в свете фонарика матрёшки.
... На «Вернике» всё прошло удачно – закупились быстро и по большей части тем, чем хотели. Довольная, я лежу на широком гранитном парапете позади наших столиков и сквозь полузакрытые веки смотрю, как Олег в вразвалочку переходит дорогу, направляясь к нам от остановки троллейбуса – лицо его сосредоточено, в руке газета. Увидев, что мы уже приехали, он ускоряет шаг и улыбается. Мне приятно смотреть на Олега – аккуратный и собранный, он часто улыбается, по-доброму щуря серые глаза, и каким-то очень мужским жестом откидывает с лица светлую прядь чёлки. Олег среднего роста – широкоплечий, в меру коренастый. Он очень внимательно относится к одежде – всегда умеет подобрать то, что ему действительно идёт. Сегодня он одет в голубые джинсы и зеленоватую рубашку Levi’s, с закатанными до локтей рукавами...
Муж опять куда-то ушёл. Он не любил подолгу задерживаться у столиков. Он не умел и не хотел быть продавцом матрёшек, поэтому отдуваться у столов приходилось мне. Но тут было ради чего терпеть - то, что зарабатывал муж за целый месяц, ремонтируя помещение аэропорта Шереметьево в бригаде своего отца, Смотровая давала нам за день. Конечно, ничего она никому просто так не давала – ежедневно приходилось добывать наши несколько десятков долларов в жёсткой конкурентной борьбе. Но меня это устраивало – здесь мы с мужем были вместе, здесь муж не так уставал, как на стройке. Здесь бывало интересно - сюда нелёгкая заносила много странных людей, а они генерировали вокруг себя неожиданные ситуации.
Мужем я восхищалась. Он умел ладить с серьёзными мужчинами, от которых, так или иначе, зависел. Он ладил с ментами, которым мы платили деньги, чтобы выставлять здесь, на Смотровой, свои столики. Он ладил с бандитами, хотя им мы деньги не платили. Он ладил с людьми, назвавшими себя «администрация», с управой Раменки, он умел приструнить конкурентов, которые, бывало, нарушали неписанные правила Смотровой. Мог нарушить их сам и не поплатиться за это.
Нельзя сказать, что я любила продавать матрёшки. Напротив, каждый раз утром, глядя на пустую Смотровую, где сегодня обязательно надо было заработать сумму, позволяющую, хотя бы, окупить столы, мне хотелось вернуться домой и спрятаться там под кровать. Но вопреки этому, продавать матрёшки у меня получалось. Мне помогала моя природа. Розовощёкая, зеленоглазая, круглолицая – я очень походила на мои матрёшки. Общительная и улыбчивая – я внушала доверие незнакомым людям любой национальности. В конце концов, я стала воспринимать процесс продажи, как соревнование, появившийся азарт примирил меня с этим занятием.
- I think you wanna get some doll? – этой фразе научил меня Олег. Он окончил английскую спецшколу, потом работал в Irish House на Новом Арбате. Английский он знал гораздо лучше меня. Лучше почти всех обычно присутствующих на Смотровой людей, кроме английских и американских туристов.
– Traditional Russian dolls, please! – от этой фразы Олег пытался отучить меня, он считал её глупой. К тому моменту матрёшке не исполнилось и ста лет. Её прообразом стала японская игрушка, привезённая женой Саввы Мамонтова. Поэтому, если разобраться, не слишком-то традиционной была эта кукла, но отучить меня Олег так и не смог.
Как бы хорошо я не продавали матрёшки, я не могла этим заниматься постоянно. Я училась, а мужа одного «в лавке» оставлять было бесполезно – у него почти ничего не покупали. Нам нужен был продавец, а Олегу нужна была работа. Он из-за какой-то тёмной истории ушел из Irish House, денег у него не было совсем, зато были родители и жена, которая ухаживала за маленькой дочкой. Когда-то был и старший брат, но он погиб в Афганистане.
... - Привет, добрая женщина, - говорит Олег. Он всех женщин называет «добрая женщина», а мужчин «милый человек». – Справились без меня? – это он про «Верник», куда в этот раз не смог поехать с нами. – А где милый человек ходит? – это про мужа.
Я приподнимаю голову, делаю неопределённый взмах рукой от себя. Это значит – «Справились. Кто ж его знает, где он там ходит». Делаю короткий взмах на себя. Это значит – «Помоги подняться, хочу сесть». Хотя, конечно, никакой помощи мне не требуется. Мне всего двадцать один год. Я – спортсменка в совсем недалёком прошлом – проворная и гибкая. Могу в одно мгновение вскочить на ноги, а в следующее оказаться на другом краю Смотровой. Мне просто хочется дотронуться до руки Олега. Он мне нравится, но я сама себе в этом не сознаюсь. Я пытаюсь спрятать от себя эту симпатию. Она – табу. Я люблю мужа. Я люблю его, так как любят адепты своего религиозного вождя. Я им восхищаюсь. Я готова умереть ради него, да чего там, я готова убить ради него. Мои желания – это его желания, моё счастье – видеть его довольным.
Но... отчего-то до слёз хочется прикоснуться пальцами к обнажённому запястью Олега. Олег подставляет мне жилистую руку, я кладу на неё ладонь, ощущая своей кожей каждый волосок на его руке. Опираюсь, сажусь. Отрывисто вдыхаю – из-за того, что ловлю его долгий взгляд, на долю секунды перехватывает дыхание . Его серые глаза – совсем рядом. Узкие губы – уже без улыбки. Чувствую тягучий пряный запах недавно выпитого крепкого алкоголя.
- Пойду Алексея поищу, - говорит Олег. Я пожимаю плечами: «Иди, конечно»….
С детства ненавижу запах алкоголя. Эту ненависть передала мне по наследству моя подруга детства – сиамская кошка Лада. Она атаковала всех, кто был пьян, каждого до кого могла добраться. Мне до сих пор сложно спокойно говорить с людьми, от которых пахнет алкоголем. Но тогда этот ненавистный запах, исходивший от Олега, казался мне вполне приемлемым и даже успокаивающим - только тогда и только от него.
- Послушай, а ведь Олег, по-моему, частенько выпивает, - в один из дней сказала мне соседка Татьяна, когда я приехала из института.
Олег сидел позади столов в раскладном полосатом кресле. Алексея, как обычно, не было рядом.
Татьяна продавала янтарь за соседним столиком. Ей было около сорока, в прошлой жизни она работала учителем. Но обстоятельства этой прошлой жизни не позволили ей работать бесплатно, а учителям почти ничего не платили. Кто-то из самых далёких от образования знакомых привёл ее сюда, на Смотровую. Сначала ей было очень трудно внутренне согласиться со своей новой ролью, она чувствовала себя униженной, она стеснялась своего нового положения – положения уличной торговки.
Я же не ощущала себя уличной торговкой, скорее чувствовала, что я в игре. Занятие это было временное. Я здесь, чтобы помочь мужу, это во-первых, а во-вторых, для того чтобы подтянуть английский, пообщаться с иностранцами. С фирм;й – с европейцами и американцами. Тогда казалось, что они могут сообщить нам, что-то, что понять было необходимо, на том языке, который обязательно следовало знать. Но первый месяц, я всё же стеснялась говорить знакомым о нашей торговле на Смотровой. Вскоре это прошло, наоборот, появилась задорная гордость моим положением, я начала испытывать своеобразное удовольствие от этой игры.
У Татьяны стеснение, вызванное новым местом работы, прошло ещё быстрее. В первый же день ей повезло – торговля шла очень бойко и она неплохо заработала. Она смотрела на долларовые купюры – в пересчёте на рубли, они составляли такую сумму, которую ей давно не приходилось держать в руках. Татьяна стала вспоминать, какие долги надо отдать в первую очередь, что следует купить, не откладывая. Потом вдруг она поняла, что такую же сумму она сможет заработать завтра, и послезавтра, и потом. Поняла, что она и отдаст долги и купит то, что потребуется. А в это вечер она пошла в Irish House на Новом Арбате и набрала дорогой еды, той от которой уже успела отвыкнуть и той, которую ещё не успела попробовать. Видя, как радуются, её дети и родители деликатесам, она совершенно перестала стесняться своего нового положения, стеснятся, того, что теперь она – уличная торговка.
- В смысле: она любит выпить, этим стоит воспользоваться – попыталась пошутить я.
Татьяна пожала плечами.
- Вы ему, все же, деньги доверяете... – сказала она.
Я посмотрела в сторону наших столов - Олег работал. Немолодая хорошо одетая английская пара заинтересовалась самой дорогой нашей матрёшкой. Заинтересоваться было чем, матрёшка получилась изысканная – красивое лукавое личико, золотые замысловатые золотые узоры кокошника. Их делали, наклеивая на дерево тончайший лист золотого цвета – поталь. Естественно, что матрёшка была настолько же красивая, насколько и дорогая. Чтобы продать её требовалось не меньше мастерства, чем для того, чтобы изготовить.
Общаясь с потенциальными покупателями, Олег держался с достоинством, на равных, чего нельзя было сказать о подавляющем большинстве других продавцов Смотровой – частенько перед иностранцами заискивали и лебезили. Было видно, что этой паре туристов, как и многим до них, было действительно интересно слушать то, что говорил Олег. А он подробно описывал процесс изготовления такой матрёшки.
Возможно, услышав его рассказ, мастер, сделавший её, сам бы удивился, насколько непросто далась ему эта вещь. Но мастер этого не слышал. Иностранцы же слушали с интересом, многозначительно кивая головами в паузах. Потом Олег перешёл на сюжеты сказок, изображённых на передниках матрёшек. Когда он закончил с третьим местом, дама с умилением посмотрела на Олега, потом отрывисто взглянула на джентльмена, и тот полез за портмоне. Ждавший их поодаль шофер ухмыльнулся. А я уже протягивала Олегу самый приличный из наших пластиковых пакетов, чтобы упаковать, приобретённый англичанами шедевр прикладного творчества, чем, безо всякой иронии, и была купленная ими матрёшка.
- Ладно, Тань, разберёмся, - махнула я рукой, она пожала плечами.
... До этого дня, я ничего не знала о Свидетелях Иеговы. Сегодня я приезжаю на Смотровую из института после двух пар, на остальные идти было не обязательно. Первое, что вижу на дороге вдоль Смотровой стоят туристические автобусы – очень много – один за одним, кое-где даже в два ряда. Такого их количества я и не припомню. Бывало два одновременно, редко – три. Едва приблизилась к столам, сразу попала в круговорот – эти туристы хотят посмотреть, у этих надо взять деньги, этим – завернуть купленное. Ещё надо расставить другие матрёшки взамен проданным. Надо найти сдачу, потому что расплачиваются крупными купюрам. А сдачи больше нет. Ни у кого из соседей. Ладно, давайте вот эти матрёшки и брошку янтарную с того стола, вот за эту бумажку. Танюш, сколько брошка эта? Поняла. Ну, ладно, можно дешевле, но только матрешки вот те, а не эти. Брошка, понимаете, очень ценная, с неё не скинут. Татьяна улыбается. Опять собирать, паковать. Не упустить других покупателей – показать, взять деньги, запаковать. А автобусы все едут и едут. Уже вечер. Надо же! Вдруг кончились матрёшки. Почти всё, что можно было продать – продали. Уехали автобусы. Уфф. Конгресс Свидетелей Иеговы. Москва, 27 июля 1993 года.
С трудом затолкав деньги в поясные сумки и карманы, наконец-то, выдохнули. Смотрим друг на друга.
- Что это было, вообще?
- Это Свидетели Иеговы.
- А кто такие эти Свидетели Иеговы?
- Это секта такая, американская...
- Да?
Сколько же мы сегодня заработали? Много, считать не обязательно, потом посчитаем. Для того чтобы начать радоваться не надо считать. Это уже не важно, о деньгах мы больше не думаем. Мы просто радуемся – нам хорошо друг с другом. Сегодня вторник, до пятницы можно не работать, все равно продавать нечего. Все почти продали. Проголодались – только сейчас это поняли. Целый день не евши. Внизу в основании Большого трамплина, там, где раньше были комнаты для хранения инвентаря и спортивные раздевалки, сейчас работает кафе – по- настоящему вкусная домашняя еда. Вниз идти довольно долго, но как же весело и приятно – там почти лес, там совсем другой воздух, там нет толпы, там нас накормят...
... Возвращаемся назад из кафе, все время в горку – поднимаемся по грунтовой дорожке – шириной в метр, вокруг деревья и кусты, она нас выведет на перпендикулярную ей асфальтовую дорогу, та тоже пешеходная (хотя и машины по ней ездят, бывает), расположена ниже улицы Косыгина, параллельно ей. Она горизонтальная, по ней идти несколько сотен метров, а потом лестница – широкая, гранитная в три пролета. И мы на Смотровой. Не успели мы выйти на асфальтовую дорогу, начинается дождик. Теплый редкий летний дождик.
- Ой, там же товар. Намокнет. Побежали собирать.
Несколько капель матрёшкам не повредит, но мочить их все же не стоит. Мне не идётся спокойно – я бегу. И не из-за матрёшек, конечно, просто рвётся что-то из меня, просто хочет обнять весь зеленый с серым мир вокруг.
- Не догоните.
Муж махнул рукой. Олег – нет. Бежит следом.
- Не догонишь ты её. Она же спортсменка, - смеётся Алексей.
- Я догоню. Я не спортсмен что ли?
Догнал, уже у лестницы. Схватил за руку. Я остановилась. Вверх бежать тяжеловато. Оба сквозь смех тяжело дышим. Ждем Алексея, он догоняет нас неторопливой трусцой.
- И куда было так торопиться? Собирать то нечего, продали ж всё.
Мы смеёмся. Смеёмся не из-за того, что Алексей удачно пошутил. Просто хочется смеяться – на душе легко, дышать легко – дождь прибил всю пыль, жить легко – удача с нами. Мы поднимаемся по лестнице. Я хватаю их за руки Алексея и Олега и тащу их наверх. Чувствую, как радость, выплеснувшая из моей души наружу, разносится вместе с радужными каплями дождя вокруг – налево к зданию Университета, направо к реке и за реку к Лужникам, вверх – на самую верхушку трамплина, и даже «золотым мозгам» здания Президиума РАН досталось...
С юности я люблю фантастику, не перестаю её любить и сейчас, хотя сейчас, возможно, любовь эта успела преобразоваться в привычку с оттенком ностальгии. В одной из книг, горячо любимых мной в юности, на планете некогда подвергшейся колонизации землянами, жили небольшие драконы, они были размером с ящерицу. Они умели летать, но главное, что они умели перемещаться во времени - ныряли в прошлое всего на несколько дней назад. Стоило хозяину представить место и время, где должен был оказаться дракончик, и он выныривал там.
Начиная со второй недели октября 1993 года мне ничего не хотелось сильнее, чем иметь такого дракончика. Я бы написала записку и послала бы моего дракончика к Олегу. Туда на остановку троллейбуса, куда он убежал 3 октября вечером. Я точно помнила время и очень хорошо представляла себе место. Тогда, в шесть вечера, мы начали собирать матрешки в сумки, готовясь ехать домой. Остановка была на противоположном от нас краю Смотровой.
... Неспешно, слева в моё поле зрение вплывает старенький троллейбус. Я, прижимая к себе нижнюю половину матрёшки, запихиваю в неё остальные места, сложенные одно в другое. Алексей, нагнувшись, застёгивает уже собранную сумку. Олег ставит завернутую в пакет собранную матрёшку на стол.
- О, мой троллейбус. Я побежал, ладно?
- Давай, до завтра...
Троллейбус того маршрута шел почти до самого дома Олега. Не было нужды выходить на Киевском вокзале. Он и не собирался, поэтому торопился на этот троллейбус. Я знаю - он ехал домой. Его семья вернулась с дачи, где они провели все лето, от него перестало пахнуть по утрам алкоголем, дома его ждала рыженькая маленькая дочка. Но Олег почему-то вышел на Киевском вокзале.
Мой второй дракончик полетел бы туда, на ту остановку. Место представить было не сложно, время рассчитать тоже. Теперь каждый раз, когда я шла по тем же улицам, по которым мы проходили вместе всего-то несколько дней назад, когда я видела те же здания, чувствовала, те же запахи, слышала те же звуки, каждый раз было мучительно больно – ничего уже не изменить. Нет дракончиков, способных нырять через время, ничего нельзя исправить, даже самый краткий миг уже не прожить заново. Погибшие друзья, как бы ни несправедлива была их смерть, умерли навсегда.
Почему Олег вышел из троллейбуса на Киевском, зачем познакомился с каким-то парнем из Харькова, что заставило его поехать в тот вечер, 3 октября 1993 года, в Останкино? Когда там начался ад, когда начали убивать друг друга, когда вооруженные люди, кого бы они не поддерживали, начали стрелять по толпе людей безоружных, что заставило Олега не уйти, не спрятаться? Что заставило его остаться под огнём и вытаскивать из-под обстрела других?
... Конец июля 1993 года. Втроём, Олег, Алексей и я, едем в метро. Едем из центра на Филёвский парк, там живет Олег. Поезд выныривает из тоннеля – Филёвская линия по большей части надземная. За окнами вагона яркая зелень плывёт на фоне голубого неба и облезлых построек.
- Я, наверное, в Югославию поеду, - говорит Олег.
- Зачем? – удивляюсь я.
- А у него там торговля была с югославами, оптика вроде, да? – говорит Алексей.
- Какая торговля? Там же война!
- Ну, да была...Но я на войну...
-Зачем? – теперь я удивлена по-настоящему. – На войне же убивают.
-Понимаешь, там друзья. Им надо помочь, – тихо говорит Олег, Алексей его уже не слушает, если речь не о бизнесе – ему не интересно.
- Мы твои друзья. Нам нужна твоя помощь. Помоги нам, - так же тихо говорю я, глядя Олегу в глаза...
Я не смогла заставить себя пойти на похороны Олега, не смогла заставить себя увидеть его мертвым. Я ни разу не была на кладбище, где он лежит рядом со старшим братом, погибшим в Афгане. Но все эти годы я помню о нем и знаю, что забыть не смогу.