В те годы мы были молодые, голодные и счастливые...
*****
У нас почти нет денег. Зима еще долго продлится. Как мы будем жить до весны?
Наступает новый день.
Сквозь сон слышу, как муж проснулся, тихонько затопил печь и ушел во двор хозяйствовать. Мне во вторую смену, поэтому я могу еще поспать.
Солнечный лучик ползет по подушке и наконец-то доползает до моего лица. Нехотя открываю глаза. Передо мной стоит муж и серьезно на меня смотрит:
- Кашку будешь?
Я сажусь в кровати и поправляю сползшую лямочку сорочки. Сладко потягиваюсь всем телом и улыбаюсь, глядя в его стальные глаза:
- Какууую? – по-детски тяну слова.
- Пшениииичку, - подыгрывает он мне. Будто я не знаю, что у нас осталась только пшеничка. И больше крупы нет. Никакой.
- И с чем у нас сегодня каааашка? – продолжаю задавать шкодливо-капризным голосом каверзные вопросы. Почему бы мне не поиграть в принцессу, которая еще не выбрала, трюфели ей отведать на завтрак или рябчиков?
- С тремя изюминками для тебя.
- Ох! - я в искреннем изумлении и, как положено принцессе, радостно хлопаю в ладоши и смеюсь.
Конечно, он где-то нашел три изюминки! Какой он у меня молодец! И как сильно я его люблю!
Он ставит тарелку на стол и садится рядом со мной на кровать. От него пахнет морозом, дровами, печкой и кашей. Он обнимает меня и нежно целует в макушку. Холодный!
Пододвигает тарелку, ставит ее передо мной и гладит по голове:
- Ешь, моя хорошая!
- А ты?
- А я Мишу сейчас разбужу, и мы тоже будем есть.
Странный он у меня. Многие отцы о детях пекутся больше, чем о женах. А он всё мне да мне. Вот и сейчас не хочет, чтобы Миша расстраивался про изюминки... Я начинаю есть.
- Миииш! Мишаняяя! – он гладит сына своей большой ладонью, а потом начинает его щекотать бородой и усами.
Миша улыбается, обнимает его за шею, не открывая глаз, и выныривает из постели, подхваченный большими ручищами отца, висит на нём как обезьянка.
- Сын, поехали за кашей, - командует отец. Миша послушно взгромождается ему на шею и притворно продолжая жмурить глаза, чинно едет в кухоньку.
Обратно они возвращаются так же, только отец еще несет две тарелки и на секунду притормаживает, придерживая ногой дверь, чтобы кошка, слегка запорошенная снежинками, успела прошмыгнуть в комнату.
Мужчины садятся за стол. Я смотрю на них и улыбаюсь. Мои мужчины!
- Надо вас угостить, мои хорошие. Давайте делиться! - я кладу им по одной изюминке в тарелки.
- Ооо! Изюм, - восхищенно произносит сын, кладет ягодку в рот и закрывает глаза от удовольствия.
Мы с мужем взглядываем друг на друга как влюбленные подростки, и, рассмеявшись, опускаем глаза в тарелки, продолжая трапезу. Воспоминания о прошедшей ночи заставляют меня покраснеть… Я стыдливо поправляю прядь и сползшую снова лямочку сорочки.
В этот момент сын вдруг перестаёт есть и слегка отодвигает тарелку. Я с удивлением поднимаю на него глаза. Муж тоже. Сын смотрит на меня, потом долго - на отца. И вдруг с жаром произносит:
- Папочка! Я тебя тааак сильно люблю!!! Тааак сильно! – и дотянувшись, изо всех сил обнимает отца за шею. Потом отпускает его, быстро поворачивается ко мне, чмокает меня в руку и зарывается в мои коленки. Я глажу его по вихрастой голове.
У нас крупа еще есть. И даже три картофелины остались. Прорвемся! Мы ж богачи!