Я родился 31 мая 1953 года. Значит, в июле 1983 года мне было тридцать лет, один месяц... и сколько-то июльских дней. Сколько, конечно, я уже не помню, да это и не важно. Помню, что июль не был жарким, несколько дней температура воздуха даже опускалась до 13 градусов, но погода была сухой, солнечной и на работу, по причине отсутствия жары, я даже ходил в те дни в своём синтетическом «стеклянном» костюме, сшитом в 1976 году для свадебной церемонии. Этот костюм до сих пор жив, хотя носить его, по причине возрастных изменений моих физических габаритов, уже, разумеется, давным-давно невозможно. Совсем недавно я перебирал старые вещи на предмет утилизации и, обнаружив в шкафу стенки этот тёмно-синий свадебный «реликт», ничтоже сумняшеся повесил его назад. Я уже собирался с лёгким сердцем закончить на этом свою приборку, как вдруг вспомнил, что во внутреннем кармане пиджака должны лежать плотные, нитяной вязки «ёлочкой», светло-коричневые чулочки, оставшиеся мне на память о неожиданной, случайной и... и, должен признаться, совершенно безумной встрече с женщиной. Запустив руку во внутренний карман пиджака, я извлёк из него аккуратно сложенные чулки, пролежавшие с тех пор тридцать... семь лет.
А звали женщину Тоня... Антонина. Ни отчества, ни фамилии, ни даже района нашего областного города, где она проживала, моя память давно уже выбросила из подёрнувшейся сединой головы. Но образ очень скромной, очень тихой и-и, как мне запомнилось, очень простой и ласковой женщины по прошествии тридцати семи лет до сих пор бередит меня воспоминаниями о ней.
Июль – пора отпусков. В нашем большом кабинете, в котором, кроме моего начальника - главного архитектора района, размещалась ещё и архитектурно-производственная группа при нём, состоящая на тот период из двух человек. Меня – старшего архитектора этой группы и моего коллеги – инженера группы, который уже почти месяц находился в отпуске в своей родной деревне Воскресеновке и со дня на день должен был выйти на работу. Ну, а мой шеф в это же время находился с женой Инной в Югославии, где они по путёвке должны были начать вкушать редкие для советского человека радости зарубежного отдыха на Адриатическом море. То есть, в кабинете, как понимаете, я был тогда совершенно один... и откровенно скучал.
Лето, обычно двери кабинетов, где ещё было кому осуществлять административную деятельность, были, как правило, открыты настежь, чтобы, во-первых, лучше слышать шаги приближающихся граждан, и, во-вторых, чтобы показать этим гражданам, что кабинет работает согласно регламенту часов приёма.
Я вышел в коридор и обнаружил, что он был абсолютно пуст. Ни единого человека не сидело на стульях вдоль окон в ожидании приёма. Все двери кабинетов были закрыты наглухо, кроме самого первого на нашем этаже – бухгалтерии, откуда время от времени выбегали молодые женщины с бумагами, чтобы отнести их в соседнее здание, находящееся от нашего исполкома через дорогу, где восседало главное начальство во главе с председателем райисполкома товарищем А.Г.Мельниковым. И ещё там же находился районный комитет Коммунистической партии Советского Союза вплоть до 1991 года, пока продолжалась Горбачевская, будь она проклята, перестройка, приведшая к полной гибели моей родины - Союза Советских Социалистических республик. Естественно в июле 1983 года об этом крахе я знать не знал, ведать не ведал. Просто тихо сидел за столом своего начальника, курил одну сигарету за другой и ждал, когда же, наконец, закончится этот бесконечный и ужасно нудный рабочий день.
- Можно? - я поднял голову и увидел в дверях скромную лет сорока женщину, скромно одетую, тихим, даже слегка дрожащим голосом обратившуюся ко мне. – Мне нужен главный архитектор района.
Некоторое время я рассматривал её, оказавшуюся на просвете в дверном проёме помещения. Наш кабинет во второй половине дня переходил в тень, а со стороны коридора посетительницу подсвечивало с запада июльскоё солнце. Сквозь тёмную блузку с длинным рукавом смутно просвечивало что-то светлое, должно быть, исподнее, а сквозь низ серой юбки, длиной до начала икр, тенью просматривались её ноги, обутые в сандалии на низеньком каблучке. Ничего привлекающего, что могло бы привлечь к ней непристойное внимание и желание обладать этой скромницей, на мой поверхностный взгляд, я не увидел, но, как ни странно, я неожиданно почувствовал где-то внизу живота что-то невыразимое, влекущее к этой женщине. Однако должен признаться, ближе к тридцати годам я заметил, со мной стали происходить в отношениях с женским полом неожиданные непредвиденные осечки. Вроде и женщины попадались красивые, вроде и искренно хотели соединиться со мной, но всё чаще я со стыдом стал фиксировать всё новые и новые провалы моего либидо. Дошло до того, что я ни с кем, кроме моей жены Лидии, не мог совершить нормального горячего и сладостного акта соития, какой возможен между мужчиной и женщиной. Хотя в браке мы пребывали уже седьмой год, и, казалось бы, всё должно было быть наоборот: постепенное охлаждение к супруге и более растущее и жадное желание новых и более молодых женщин. Тем более что моя Лидия была старше меня на восемь лет. Хотя и, нужно признать, при этом отличалась хорошей фигурой, статью, а на лицо, в её тридцать восемь, была ещё довольно красива и привлекательна для мужчин, что я каждый раз отмечал про себя, когда мы вдвоём с ней появлялись на людях. Но всё-таки самое главное, что я считаю важным добавить, в ней было нечто, чего я даже не берусь описать словами, но неизменно вызывало во мне жгучее желание овладеть ею, причём самым похабным и-и... непристойным образом в любом месте, где бы мы ни находились в тот, доведший меня до неистового желания, момент! А если на ней при этом были ещё надеты панталоны с красноватыми или коричневыми хлопчатобумажными чулками, то это обстоятельство в разы усиливало мою жажду жены. Конечно, в начале восьмидесятых прошлого века такое бельё встречалось уже не часто, но, клянусь мамой, как любят говорить наши кавказские мужчины, зимой или в холодную погоду весной и осенью, нередко ещё можно было увидеть, подсмотрев эту, на мой «нездоровый» взгляд, «прелесть» даже на довольно молодых женщинах.
- Главный архитектор в отпуске за границей. На работу
выйдет в начале августа. Если время терпит, приходите... – смотрю в календарь, висевший за моей спиной на стене, и нахожу там нужное число, которое мой начальник - мой однокашник ещё по строительному техникуму собственной рукой обвёл фломастером, - пятого августа.
- Мне нужно узаконить землю... – очень тихо сказала посетительница. – А вы не могли бы проконсультировать, возможно ли это?
- А вы принесли техпаспорт на землевладение? – с взволнованной хрипотцой поинтересовался я в ответ.
Женщина вытащила из-за спины руку, в которой держала небольшой матерчатый мешок-сумку, порылась в нем и извлекла задрипанный, сложенный пополам документ.
- Да вы проходите, не бойтесь! Я не имею привычки поедать просителей, тем более таких приятных и скромных, как вы, - пошутил я, стараясь преодолеть обоюдное волнение и казаться простым и добрым.
Она подошла ко мне и, встав рядом, открыла техпаспорт на нужной странице, то ли случайно, то ли нарочно прижавшись к моему бедру. Электрический разряд пробежал по моему телу от этого прикосновения, обдав меня горячим теплом.
- Наш участок, видите, с этой стороны переходит в низину с овражком, и эту пологую часть низины бывшие владельцы дома, у которых мои родители его впоследствии купили, попросту прихватили себе. Мы, когда покупали домовладение, хотели было узаконить этот самовольный захват, но в Бюро технической инвентаризации нам тогда было отказано. Годы прошли, мой отец умер, мать уже пять лет, как свалил инсульт, а воз, к сожалению, и ныне там... Понимаете? - женщина посмотрела на меня кротко-просительно и, опустив голову, даже отвернулась в сторону входной двери, порозовев от смущения.
- Понимаю, - взволновано вторил я.
И украдкой оглядев её прижавшийся ко мне бок, я вдруг ясно увидел по низу бедра ноги тянувшийся бугорок. Такие бугорки могли образовать только резинки от панталон, которые в нашем городе традиционно почему-то назывались, сколько себя помню с моих младых ногтей, рейтузами.
- Странно, зимние панталоны – в июле месяце! Мёрзнет она, что ли?!.. – такие мысли молнией мелькнули в моей голове.
Моё сердце заколотилось сильнее, а горло пересохло ещё больше. Я, как под гипнозом, начал оглаживать руками так разволновавшие меня бугорки на юбке женщины и неожиданно, даже для самого себя, издал непроизвольное короткое хрипловатое хрюканье и, взявшись за подол её юбки, задрал его буквально до пояса. Теперь сомнений у меня больше не было: на женщине, пришедшей ко мне в кабинет в июле месяце, были надеты именно рейтузы, или, как более правильно выразиться, бирюзового цвета панталоны с начёсом в три резинки: одна, понятно, на поясе, и две - по низу бёдер. Моя просительница стояла, застыв, учащённо дыша, и не шевелилась. Я нащупал верхнюю резинку её штанишек и стянул их с неё почти до самых колен. Будто ополоумевший я уставился на белую, как чертежная бумага, попу и заворожено созерцал её довольно пухлые и манящие ягодицы.
- Нужно дверь закрыть, - со странным клёкотом в горле прошептала она.
- Да-да, конечно. Сейчас! - я тоже ответил шёпотом и,
осторожно облокотив женщину на стол, бросился закрывать дверь кабинета. Как только щелкнул фиксатор английского замка, я сразу же почувствовал себя в безопасности и мигом поспешил вернуться к моей соблазнительнице, расстёгивая на ходу молнию своих «стеклянных» брюк.
Удивительно, но всё произошло так, как происходило с моей Лидией: я ни на секунду не подумал о том, подведёт меня или нет мой «рабочий инструмент». Я просто видел перед собой желанный объект, источник моей внезапной жажды, и припал к нему, чтобы утолить эту нахлынувшую жажду. Какой-то таймер в моей голове методично отсчитал порядка двадцати толчков - фрикций, и женщина подо мной начала издавать негромкое гоготанье, грудью повалившись на стол и нервно вздрагивая всем своим телом. Я, хорошо помню, как по инерции сделал ещё два-три жёстких толчка и, давя в себе желание зареветь в голос, начал тихо скулить в состоянии убийственного оргазма. Наконец, когда всё было кончено, я повалился на женщину, будто смертельно раненый, абсолютно лишившись сил.
Какое-то время мы просто лежали друг на друге на столе, даже не шевелясь.
- Тебя как зовут? – спросила, не двигаясь, женщина.
Владимир. А тебя? – естественно спросил я в ответ.
Антонина... Тоня, - зачем-то добавила она.
- Если б ты, Тоня, пришла в прошлом году, мы бы тебе безо всяких проблем утвердили твой самозахват. Но теперь, с первого января, городская архитектура нам запретила производить какие-либо операции с землей. Правда-правда, поверь моему слову. У нас даже завязалась с ними борьба на этой почве. Но... областная архитектура вмешалась и постановила, чтобы все земельные вопросы решал город, в смысле городская архитектура. С городом мы не дружим, так что прости, я клянусь, ничем не могу тебе помочь с вашим оврагом. - Тоня продолжала лежать неподвижно, слушая меня, - Но это вовсе не означает, что твоя проблема не решаема. За небольшие деньги - рублей пятьдесят, может, сто - подашь на имя главного архитектора города заявление, и в рабочем порядке они, городская архитектура, подготовят постановление на утверждение твоей самовольной земли. Уверяю, что никаких принципиальных вопросов по ней не возникнет. Овраг – земля бросовая, а конкуренции, как видно из документа, нет никакой. Даю тебе честное пречестное слово... Ты поняла меня, Тоня? Веришь?
- Верю, - ответила она.
Я взял её привычную к работе в земле мозолистую руку и прижался к ней губами. А Тоня в ответ взяла мою мозолистую от штанги ладонь руки и ласково принялась её поглаживать и целовать, откровенно смутив меня своей женской нежностью.
- А почему ты в зимних штанишках летом? – не удержался я от любопытства.
- Честно говоря, я даже не подумала, что они зимние. Что – нашла в комоде, в том и пошла, - простодушно ответила Тоня. – Сегодня с утра погода до тринадцати градусов опускалась. Я даже чулки надела.
- Зачем же сняла-то?.. – спросил я и погладил её по ляжке бедра.
- Я подумала, что в рейтузах и чулках, буду, наверно совсем, как деревенская бабёнка. Ну и в туалете вашем, внизу, сняла.
- Глупенькая, - сказал с нежностью я, и чмокнул Тоню в ягодицу.
- А тебе рейтузы нравятся?
- Честно?
- Конечно!
- Очень нравятся, до безумия!.. И чулки, и рейтузы.
Полежали какое-то время, помолчали.
- А ты женат? – признаться, я ожидал от неё подобный вопрос, поэтому ответил, не размышляя. - Женат. Сыну 31 августа исполнится семь лет.
- Значит, в первый класс пойдёт?
- Да. Но год он уже проучился в нулевом классе. Сейчас с шести лет начинают обучение.
- Как я отстала от жизни! - задумчиво воскликнула Тоня.
Полежали, помолчали ещё. Я поцеловал Тоню с засосом в ягодицу, ощутив на своих губах солоноватый вкус.
- Ты – ласковый, - сказала она утвердительно.
А твой муж разве тебя не ласкает? – парировал я своим вопросом, пытаясь разузнать о её семейном положении.
- Если б тут было посветлее, я бы тебе показала, как он меня ласкал!
- Что?.. Бил тебя?!
Она помолчала, перебирая в памяти свою былую жизнь, и, улегшись на спину, наконец, ответила:
- И бил... и извращённо насиловал меня, и даже вот, если видишь... – она вытянула подбородок, показывая мне на своей шее недлинный шрам с поперечными шрамчиками, – даже горло пытался мне перерезать по пьянке.
- А короткие шрамчики поперёк – это следы ниток, что ли?
- Ага, от ниток. В больнице скорой помощи меня потом зашивали.
- Бедняжка!..
Я обнял Антонину и крепко прижал к себе, испытывая к ней острое, невыразимое чувство жалости.
- Надеюсь, эту суку, этого допившегося скота посадили?!! – с гневом и яростью воскликнул я.
Она прижала свою ладонь к моим губам и прошептала:
- Тише. Твои соседи могут услышать, - и, поцеловав меня в губы, добавила, - Пока шло следствие, моего мужа убили сокамерники во время какой-то пустой ссоры.
- Надеюсь, сейчас ты не печалишься о нём?! – зло спросил я.
- Я печалюсь только о том, что мы не встретились с тобою раньше.
- Не думаю, чтобы это что-то могло изменить в нашей с тобой судьбе, - изрёк я и строго посмотрел на Тоню, как бы показывая, что я мужчина серьёзный и подобные женские фантазии не по мне.
С любовью и нежностью, светившейся у неё в глазах, она долго смотрела на меня, а потом спросила:
- Ты не проводишь меня домой?
- Прости, жена в отпуске. Я не смогу ей потом соврать, где был так долго... Не умею, почему-то, - зачем-то прекрасно соврал я Тоне, потому что моя «желанная» жена вместе с нашим мальчишкой находилась в гостях у её родителей в Вадинском районе - это в 150 километрах от нашего областного центра.
Антонина порылась в своей затрапезной сумке и вытащила из неё светло-коричневые чулочки, вязаные «ёлочкой», сдёрнула с них чёрные самодельные резинки для держания и, снова аккуратно сложив чулки, протянула мне:
- Вот, возьми на память... обо мне.
- Спасибо, - взял и, прижав к носу, с голосом втянул в себя их запах. Потом вытащил из бокового кармана со строгим рисунком
тщательно выстиранный и выглаженный женой носовой платок и отдал его Тоне:
- А это тебе от меня.
До конца рабочего дня оставалось полчаса. Новое внезапное и жадное желание судорогой передёрнуло моё тело. Не пытаясь бороться с ним, я перевернул и повалил животом на стол мою, подаренную мне судьбой Антонину. В последний в нашей с ней жизни раз.
Больше мы с ней никогда-никогда не встречались.
07.08.20.