Моя «машинка» окончательно обмякла и выскочила наружу, так и не дав мне возможность испытать оргазмического удовольствия. Такого конфуза я не испытывал ещё ни разу за весь наш почти полугодовой служебный армейский роман с медсестрой Верой. Старший сержант медицинской службы Вера Павловна Воронкова буквально прожгла меня своими зеленоватыми глазами и негромко, натурально шипя, жёстко спросила: «Что с тобой, мальчик?»
Конечно, я, двадцатиоднолетний младший сержант срочной службы, был самым настоящим мальчиком для неё, взрослой тридцатисемилетней женщины. Так уж сложилось, что судьба меня забросила служить в далёкую от моей родной Пензы столицу Советского Азербайджана Баку. Здесь в Чёрном городе – старом районе Баку, в воинской части 03048 мы с ней и «сошлись», как сходятся взрослые люди, когда мне до окончания службы оставалось всего каких-нибудь полгода. Эти полгода наших отношений с самого начала складывались довольно трудно, кроме, пожалуй, первых трёх-четырёх недель, когда я, «лишившись девственности», в эйфории новизны совокуплялся со своей первой женщиной с невероятным азартом и страстным вожделением. Поначалу я практически ежедневно прибегал к ней после отбоя на квартиру, где мы с хорошо искушённой в любовных играх Верой Павловной начали отрабатывать всевозможные «премудрости» интимных отношений между мужчиной и женщиной.
- У меня... свалился почему-то, – отведя глаза в сторону, ответствовал я по прошествии четырёх месяцев наших начинающих откровенно затухать сексуальных отношений.
- Это я вижу. А почему? – продолжала буравить меня она зеленью своих злющих, прищурившихся глаз.
- Не знаю... - промямлил я в ответ.
- Зато я знаю! – повысила голос моя зрелая любовница. Я вскинулся на неё вопросительным взглядом.
- Ты разлюбил меня... Вернее, ты и не любил меня никогда. А сейчас, вижу, и совсем охладел... Надоела, что ли, совсем? Старую бабу скучно стало «пялить», да? – взгляд её смягчился, выражение кругленького миловидного лица сделалось откровенно грустным.
- Да-а... не-ет, почему?.. – продолжал я в смущении мямлить.
- По дому, видать, заскучал... по девочкам?.. Так?! – вопрошала меня эта всё же весьма симпатичная женщина.
Я промолчал, не зная, что ей ответить.
– Сколько тебе осталось служить, аника-воин?
- Я ноябрьского призыва.
Её глаза вскинулись к потолку, пока она считала про себя: «Два месяца, значит...»
- Чуть меньше, надеюсь... и жду, - невольно вздохнув, сказал я.
- Хорошо, когда есть на что надеяться и что-то ждать, - в задумчивости произнесла Вера. Она заложила руки за подушку и снова закатила глаза, уставившись в потолок.
- Ну-у, Веруш, погоди горевать. Сейчас я немного... передохну...
- С чего это ты так устал, сынок?! – презрительно спросила Вера,
не дав мне договорить. – Нет уж, милок, уволь меня от своей немощной любви!..
- Вера, ну-у, пожалуйста, не сердись и-и... прости? Ну, вышло так... нелепо. Я сейчас... исправлю... в смысле, исправлюсь...
- Нет! – вытаращив глаза, рявкнула сержант медицинской службы, будто моряк, обрубивший топором конец причальной верёвки, - Ведь это уже не первый раз, когда у тебя, как у старого импотента - «на полшестого». Не хочешь - хрен с тобой! Но больше терпеть это измывательство над собой я не позволю, запомни это, мальчик!.. А «прости и не сердись» можешь засунуть в свою волосатенькую, крепенькую... жопу! Понял?!
Я ничего не ответил и стал молча одеваться. Вера лежала и наблюдала за мной, ничего не говоря. Когда я оделся и у зеркала надел свою армейскую панаму с заутюженными утюгом краями, она аж причмокнула откровенно восхищённо: «Каков краса-авчик!.. Только тряпка вместо члена почему-то?!»
- Поищешь хорошенько, наверняка кто-нибудь попадётся с хорошим дрыном. Отколбасит так, аж визжать будешь, как поросёнок! –парировал я в ответ.
- А я уже нашла. Так что можешь не переживать, - ехидно ответила мне Вера.
- Да ну?!.. Верусь, мы же с тобой не чужие люди, - подхватив её ехидный тон, вторил ей я, - как я могу не переживать за тебя?.. Может, помочь чем-нибудь нужно? Ты не стесняйся, тебе я всегда рад буду помочь, только попроси. Всё сделаю, что в моих силах будет!
Вера Павловна посмотрела на меня пристально, да и говорит:
«И то верно. Кто, как не бывший любовник, лучше всех мне организует новое свидание, угу?!»
У меня аж челюсть отвисла от такой неожиданной и нахальной откровенности. Неужели же моя Вера, Веруша, Веруся, Верусёнок говорит это мне всерьёз?! Я вгляделся в её лицо и явственно увидел, что женщина, которую до сегодняшнего дня я считал своей любовницей, нисколько не шутит: во всём её облике читалась полная решимость заменить своего одного молодого партнёра на какого-то другого.
Конечно то, что у неё были мужчины, я не просто знал, а знал их лично. И военврача нашей части, Хачика Арамовича Туманяна, возраст которого был уже далеко за пятьдесят. Может быть, поэтому он не слишком злоупотреблял близостью со своей медсестрой «Верочкой Воронковой – ласточкой и певчей пташкой», как ласково он её называл за привычку напевать популярные лирические песенки. Но иногда, когда его охватывала нестерпимое жгучее желание женщины, он спешно запирал свое медицинское крыло, располагающееся на первом этаже штаба, и удовлетворялся подчинённой ему моей Верой, или своей «пташкой». Вера уже много лет работала в санчасти нашего радиотехнического батальона специального назначения, давно привыкла к редким, но страстным вспышкам похоти военврача, и была совершенно безотказной для своего ласкового начальника. Разумеется, подполковник Туманян был женат, уже начинал стареть, конечно, берёг свою репутацию, поэтому всё-таки был весьма воздержан количественно в своих внезапных, накрывающих его, как ураган, вспышках похотливого желания. Впрочем, старший сержант Воронкова своего шефа всегда только хвалила, а последнее время всё чаще ставила мне его в пример, как мужчину, к которому, надо признаться, я почему-то не испытывал ни малейшего чувства ревности.
Знал я и об её романе с капитаном Хорошиным, который длился до меня аж несколько лет. Но на период начавшихся наших с ней любовных отношений и по причине сильного пьянства капитана этот многолетний роман тогда уже практически сошел на нет. Хотя краткие запои время от времени у него продолжали случаться. Естественно, его в этом пагубном и безумном состоянии опять безудержно тянуло к Вере. Конечно, она пыталась гнать его прочь, но пьяный и настойчивый Хорошин почти всякий раз умудрялся добиться своего. В мою бытность однажды мне даже пришлось полночи прятаться в Вериной кладовке и с острейшим чувством ненависти слушать, как эта нажравшаяся спирта хорошинская свинья с диким смаком тупо пластала мою «бедную, бедную, бедную Верочку».
Ну а до меня у неё был ещё один любовник из «срочников» - сержант 3 роты москвич Гриша Расстанаев, которого в мае нынешнего года отправили на дембель, или, как поправляют нас старшие офицеры, когда мы так говорим, «уволили в запас». Вот тогда я и занял его освободившееся место рядом с Верой на её широкой двуспальной деревянной кровати. И вот, судя по всему, это «свято» место мне предстояло уступить кому-то другому.
- Слушай, импотент, а Харабаджиу Володя из твоей роты? – вдруг неожиданно, с лукавинкой в глазах спросила она.
- Не смеши, Верунь... - недоверчиво сказал я. - Парень он, конечно, славный, добродушный, весёлый. Но он же ростом – метр с кепкой! – с удивлением, глуповато улыбаясь, доложил я ей.
- Зато у него, как ты говорил, «дрын», на зависть крупный и очень, очень чуткий. Только прикоснулась – и сразу получился «полуночный стояк», не то, что у тебя!..
- А как?.. В смысле, где ты его... могла?.. – растеряно спросил я несогласованным, так и незаконченным вопросом.
- Он к Туманяну нашему обратился с потёртостью в паху, которую получил во время кросса 6 км... Бегали? – с ухмылкой спросила эта бессовестная женщина.
- Бегали. И оба не добежали: я ногу стёр, а он – яйца.
- Ну а я его яйца лечила! – и Вера звонко и счастливо рассмеялась.
- Как?.. В смысле, чем?.. последовал выдавший мою растерянность вопрос.
- Вазелином и легкими втираниями! – и она откровенно захохотала, потешаясь надо мной.
Невероятно, но я вдруг почувствовал совершенно неожиданное для себя возбуждение, наш диалог вызвал в моём нутре жаркий прилив похоти. Я даже был вынужден повернуться к Вере так, чтоб ей не стала заметна моя «необычная» реакция на тему нашего разговора.
- Ты куда пошёл?! – грубоватый вопрос остановил моё движение к выходу из её спальни.
- Так э-э... в роту, – неуверенно ответил я.
- «Так э-э...» когда Владимира-то приведёшь? – прямо, откровенно передразнивая меня, спросила Вера.
- А когда тебе... надо? – с деланным равнодушием ответствовал я.
- Завтра сможешь?
- Постараюсь.
- Извести меня тогда, если уговоришь его придти?
- Ладно.
- Обещаешь?! – повысила она голос, сверкнув своим зелёными.
- Ты же знаешь, я - человек подневольный. Может всё что угодно случиться, «нам не дано предугадать...», как писал Тютчев.
- У-уй... Пообещай хотя бы, что будешь стараться?! – настырно требовала она. И я ясно увидел, что «мою» Веру всерьёз охватила жажда Вовы Харабаджиу, парня из молдавского города Бельцы, которого молдавская природа одарила, по её словам, «крупным и чутким дрыном».
Разумеется, «сходить в гости» к медсестре Вере девятнадцатилетнего парня долго уговаривать не пришлось, так как ещё очень свежи были воспоминания Владимира о чудесном лечении его натёртой промежности. После обеда я заскочил в санчасть и, скрывая своё нервное, лихорадящее меня возбуждение сводника, сообщил Воронковой, что приведу к ней сегодня после отбоя её нового любовника. Вера внимательно посмотрела на меня и, заметив, что со мной что-то не так, участливо спросила: «А ты чего весь дёргаешься, как в лихорадке? Не заболел, случаем?»
- Нет, я абсолютно здоров... Просто мне... жалко тебя... отдавать, - тихо и откровенно ответил я, жалостливо заглядывая ей в глаза. Вера открыто встретила мой взгляд, недолго задумчиво осмотрела меня сверху донизу и с лёгкой ухмылкой заявила: «Маленький, его бросают... - ещё немного подумала и добавила, – Иди ко мне, я тебя поцелую на прощание?»
Я с жаром бросился и жадно прильнул к ней всем телом, присосавшись к губам Веры с жадностью, с какой присасывался к ней ещё в начале нашего романа. Почувствовав, через одежду моё внезапное и сильное желание женщины, старший сержант Воронкова с удивлением откровенно пощупала меня и счастливо засмеялась.
- Ладно, сынуля, я подумаю, что для тебя можно сделать... Но не сегодня! Ты понял, меня?!
- Есть, товарищ старший сержант! – я игриво козырнул по-военному и, молниеносно опустившись на корточки и сунув голову ей под юбку, присосавшись к её прохладным ляжкам. Она засмеялась, крепко прижав к себе мою буйную головушку.
По средам перед ужином нам в части крутили кино. Всегда. Все два года службы. В тот день привезли англо-итальянскую картину «Ромео и Джульетта» Франко Дзеффирелли. Юная и трепетная милашка Оливия Хасси, игравшая Джульетту, меня ещё в Пензе трогала до слёз. Поэтому я не смог удержаться, чтобы в четвёртый раз ни посмотреть уже хорошо знакомый фильм, который меня, «армейского дедушку», отвлёк бы от переживаний по поводу передачи моей женщины «молодому», «саллабону», или «пухнарю» - уже не помню, как мы называли в том далёком 1974 году солдат-срочников, прослуживших первые полгода. И уж, конечно, если б не настойчивое требование Веры Володи Харабаджиу с его «дрыном», я бы никогда не уступил свою первую женщину молодому парнишке, которому лишь предстояло, как говорится, ещё служить да служить... Но чего только не сделаешь ради женщины?!.. И для женщины.
Итак, без пятнадцати одиннадцать мы с Харабаджиу постучались в обшарпанную дверь Воронковой. Она, сияющая своим немудрёным золотишком - серёжками и простенькой цепочкой с кулончиком на шее, в коротеньком расклешенном лёгоньком платьице, сквозь которое просвечивали белый лиф и трусы, распахнув перед нашими носами дверь, стояла в беленьких туфельках и улыбалась своими аккуратными зубками.
- Здрасте, - первым поздоровался Вова и широко улыбнулся. Действительно, несмотря на небольшой рост, он был улыбчивым от природы и чертовски обаятельным.
- Прошу, проходите, - то ли Володьку, то ли нас обоих так неопределённо пригласила Вера. Харабаджиу посторонился и жестом предложил мне войти первым.
- Давай-давай, - я положил руку ему на спину и слегка подтолкнул, - здесь тебя ждут, а не меня.
У Вовы в глазах мелькнул лёгкий испуг, он чуть-чуть поколебался и решился войти в квартиру, а я остался стоять на лестнице.
- Вова, вот тебе шлёпанцы, так что ботинки можешь снять. Пусть ноги отдохнут немного, - захлопотала над ним Вера.
- Спасибо, - он покрутился в малюсенькой прихожей и, увидев табурет, сел на него и стал переобуваться.
- А ты чего стоишь? - вопрос Веры был адресован мне.
- Третий, по-моему, тут лишний. Не так ли, товарищ старший сержант? – обратился я к Воронковой на голубом глазу.
- Дон, кончай придуриваться, ты чё меня тут бросить затеял, что ли?! - уже испуганно вопрошал обладатель «крупного дрына», сидящий на табурете в одном ботинке.
Вера, увидев его искренний испуг, моментально поняла, что её свидание на грани срыва, и, как говорится, на лету сменила тактику: «Ты никогда не говорил, что парни тебя Доном кличут».
- Да повода как-то не было, Веруш, - ответил я мягко и вкрадчиво.
- Ладно, Дон, заходи. Я перцы потушила с бараньим фаршем, накормлю тебя... беднягу! - она явно злилась, но всё-таки старалась не показать виду.
Два часа пролетели незаметно. Мы с Вовой наелись, хорошенько выпили неплохого азербайджанского вина, а главное, под пустые разговоры, сальные анекдотики и скабрёзные шуточки новый кандидат в любовники моей Веры наконец-то расслабился. Он без конца смеялся, тискал, щипал её за попку, чмокал в щёчки и всё чаще начал подолгу засасывать мою... теперь уже свою Верушу в губы. Короче, было очевидно, что Вова Харабаджиу созрел для полового акта. Я вылез из-за стола и молча направился из кухни, где проходила наша трапеза. Ни Вера, ни Вова даже ни спросили, куда я направляюсь, так уж им обоим не терпелось остаться один на один и совокупиться. Я надел в прихожке свои ботинки, открыл дверь и прислушался. Из кухни до моего уха, это я услышал ясно, донеслись лёгкие размеренные шлепки. Я сразу догадался об их природе, всё понял и даже живо представил, как новый любовник там со страстью и азартом стал насаживать Веру на свой замечательный «дрын». Скорее всего, она стояла облокотившись о стол, а Вовка, пристроившись сзади, «пялил» её методично и очень жадно. Дико возбудившись услышанными звуками, я громко хлопнул дверью и-и... тихонечко прошёл в кладовку, где я в своё время прятался от капитана Хорошина. Моё сердце стучало, как пулемёт «Максим» в фильме «Чапаев», когда Анка-пулемётчица била из него по атакующим каппелевцам.
Первой, напевая песенку Полада Бюль-Бюль оглы «Долалай», пробежала мимо кладовки в туалет Вера, потом следом сбегал облегчиться уже сам Вова. А потом они оба перебрались в спаленку с деревянной кроватью, где о чём-то весело болтали и громко смеялись. Я напряжённо вслушивался, хотя и не разбирал ни единого слова, но настроение счастья, в котором они пребывали, чувствовалось мне в кладовке очень явственно. Я томился и буквально изнывал от похоти к Вере.
Вскоре говор и весёлый смех в спальне стих, которые опять сменились размеренными шлепочками, доносящимися до моего уха гораздо хуже, чем из кухни, но всё-таки довольно различимо.
- На второй «заход» пошёл, - мысленно отметил я про себя.
Потом был второй «заход» Веры в туалет, затем – Вовы. Потом был снова бубнящий говор со смехом, доносящийся из спальни, который как-то незаметно ввёл меня в странное состояние дремоты, причём похоть не отпускала меня ни на секунду. Я натурально задремал, при этом моя «машинка», продолжала оставаться на взводе, в боевой готовности к совокуплению.
- Нет, Вер, завтра я иду в караул разводящим. Завтра никак не получится. Прости, - голос Харабаджиу в прихожке вернул меня через какое-то время к действительности.
В щель дверного проёма кладовки была хорошо видна часть коридорчика и прихожая, в которой Вера в одних трусах и шлёпанцах провожала Вову Харабаджиу в роту. Долгий прощальный поцелуй в засос, во время которого Вова начал было возбуждаться, уже ухватился рукой за голую грудь своей любовницы и стал её немилосердно тискать.
- Ну, всё-всё, хватит! – женщина оттолкнула от себя нового любовника с его жадными ручками, - А то я чувствую, у тебя опять будет «нестерпимое желание всадить своего орла». Она развернула его и, подталкивая в спину, вытолкала мальчишку за дверь, где он, обернувшись, успел чмокнуть Веру в щёку, и его грубые армейские ботинки застучали по ступенькам лестницы подъезда.
- Выходи! – до меня не сразу дошло, что строгая команда старшего сержанта Воронковой относится ко мне. – Долго ты будешь там кочевряжится, Дон?!.. А, Дон?!
Я вышел из тёмной кладовки, невольно жмурясь от света.
- И кому только пришло в голову дать тебе такую кликуху? – с интересам спросила Вера.
- Не знаю... Кто-то из молдаван, кажется Мыцу... Хотя не уверен, что он первый... Не знаю, короче, – ответил я.
- Ладно, пойдём?
- Куда?..
- В спальню.
- Зачем? – глупее вопроса, наверно, невозможно было задать.
Вера посмотрела на меня, как на идиота, по-хозяйски пощупала меня между ног через армейские штаны, которые солдаты обычно заглаживали так, что грубые штанцы с манжетами на пуговицах выглядели, как будто бы обыкновенные брюки: «Надо же, как вашего брата лечит от импотенции конкуренция! – глубокомысленно с блудливой улыбочкой произнесла она. И мы пошли в её спальню, где эта похотливая и ненасытная женщина полночи заставляла меня делать стыдные и даже унизительные для мужчины вещи, которые я тогда, сорок шесть лет тому назад, безропотно и, честно признаться, с наслаждением выполнял.
А через несколько дней, по настоятельному требованию Веры, я уговорил Харабаджиу на вечеринку втроём, то есть, выражаясь современным языковым порно термином, о котором в семидесятых годах прошлого века мы и знать не знали, и ведать не ведали, - на МЖМ. Или, попросту говоря, на «групповуху» втроём: мужчина – женщина – мужчина.
Интересно, кроме меня, жив ли кто-либо сейчас из нашего давнего, случайного, порочного... никогда бы не сложившегося на долгое время треугольника?..
03.06.20.