Как часто вы плачете? Часто? Пусть даже и нет, но что именно подталкивает вас на освобождение слезы из глубин ваших недр? Что заставляет сбросить оковы и выпустить тяжесть, накопившуюся в груди. Тяжесть, которую с каждым днем все невозможнее и невозможнее тащить, как бы мы ни пытались притвориться, что её и вовсе нет. Да и зачем делать вид? Чтобы не плакать часто? Слишком часто?
***
Мои глаза открылись в доме, в котором без сомнений было уютно и хотелось быть. Мое тело наслаждалось теплом постели, и солнечные лучи так органично добавляли теплых красок в эту пусть и простую, но очень заветную сцену, настолько трепетно желанную сердцем. Мы всегда чувствуем, то ли это место или нет. Рады ли мы окружающим нас стенам или же рады ли они нам. Впрочем, радость вовсе не обязательно синонимично комфорту. А дискомфорт, как заноза, очень чувствителен и время от времени нарывает. Так неприятно, что боль, даже едва примечательная, начинает разрывать сердце. Другое дело, что среди нас распространен и способ игнорировать этот дискомфорт... Эту занозу. Между тем, игнорировать не значит не чувствовать. Это выбор, и некоторые из нас сами делают этот выбор не чувствовать. Сами.
В постели совсем рядом нежится не знакомая моему взору рыжеволосая... муза, сказал бы поэт, но для музы мне чего-то не хватало. Или ей во мне? Возможно, близости. Той близости между двумя душами, которая не видит ни преград, ни границ, ни горизонтов. Я же эти границы видел отчетливо, отчетливо глядя на её лицо, где, как и кирпич покоится в стене, покоился несколько высокомерный и разочарованный, а может быть, сочувственный взгляд. Если в вашей жизни хоть кто-то от вас ожидал нечто большего, чем в итоге вышло, то перед вами нарисована верная картина.
Было дискомфортно от этого и неприятно, но покидать постель (или сцену?) не хотелось. Возможно из-за этого сладкого послевкусия, будто со мной случилось что-то значимое или же во мне произошла какая-то светлая перемена, которые обязательно стоит смаковать настолько долго, насколько это только возможно. Так сильно, как это только допустимо. Непонятно лишь, что именно смаковать!? И почему такое соблазнительное, но в то же самое время разочарованное, миловидное и притягивающее лицо не внушает никакого доверия и не веет никакой близостью — лишь высокомерностью.
***
Лес. Он всегда загадочный и всегда загадочно страшный. Таинственность пугает: стоит вглядеться в сам лес, в его глубину и хочется выть. Хотя выть тоже страшно. А когда приходит ночь — начинается истинная проверка твоей природы. Самый естественный вызов, брошенный самой природой, чтобы проверить твою — человеческую. Кромешная тьма, ветер, запускающий до мурашек жутко скрипучую пляску высоченных танцоров... И воображение пиршествует, ярко и красочно воплощая самое сокровенное из ужасов и фантазий. Фантазий ли?
Мы шли по протоптанной и даже изъезженной тропе, а следовательно, и бояться было нечего. Людьми хоженная, машинами езженная! Не достаточно ли этого для душевного равновесия?
На любом пути, если это только не порочный безвыходный круг, рано или поздно встречается развилка. Чем ближе к ней, тем яснее становилось, что за самой развилкой, а вернее — под ней, где-то внизу, будто в котловане, скрывалось совсем не большое, но оживленное поселение. Лишь только мрачный вид его бросал в дрожь.
По периметру расставлены четыре мощных и высоких столба, на которые по-брутальному натянута колючая проволока. Очевидно, натянута она была не так чтобы бесцельно: на ней висели — или с нее свисали — безжизненные человеческие тела, плотно прижатые друг к другу. Думается, на фабриках так свисают туши крупного рогато скота... Отвратительно и мерзко. Едва справляясь со своим непринятием, я повернулся к своей спутнице... которая на открывавшуюся перспективу отреагировала совершенным безразличием.
Под гирляндой человеческих тел кипела бурная жизнь. И кипела в самом прямом смысле. Люди что-то жарили и варили в огромных засаленных и почерневших от углей жаровнях и кастрюлях. Вполне естественный на лишь первый взгляд процесс пускал еще больший ужас по моим венам: жизнь кипит лишь и только в жаровнях, но не в самих людях, выстроившихся в ряд за получением своей доли жизни. Люди ли это? Человекоподобные?
Один из только что наполнивших свою миску, покачиваясь и с огромным неотесанным усилием, подошел к нам. Его рот зашит грубой нитью, но крови нет и в помине, в его миске болтается отвратительная смесь из мяса и кожи. Вновь с нескрываемым отвращением поворачиваясь к ней, всё также безразлично реагирующей на открывающийся мир, я кричу: "Да это же, человечина! Прямо с кожей! Они ее отдельно жарят! Но зачем!? Зачем и почему они это делают!? Разве нельзя по-другому!?"
Равнодушно, как это только возможно, она, не сводя глаз с выпотрошенного объекта, она вторит: "Они просто не знают, как можно по-другому".
***
Мои глаза вновь открылись. Это была уже другая постель, другие стены и другая женщина рядом со мной. Что это было? Сон? Сон ли?
И кто же все-таки был по правую руку от меня — бестия или проводник?