Предисловие и пролог к роману "Аккорд"
Среди почитателей так называемой вменяемой русской литературы, представители которой награждаются премиями и провозглашаются прорабами современного литературного строительства, бытует мнение, что любовь есть назойливая и неудобная часть тех причудливых и не всегда адекватных переживаний, которые испытывают ее философски настроенные герои, силой надуманных обстоятельств делающие выбор между добром и злом. Другими словами, деяния невнятного, нездорового героя, для которого любовь вторична, либо густо замешана на перверсиях, и есть, по их мнению, желанный вектор современного литературного процесса. Любовные же переживания нормальных людей считаются делом обыденным и за отсутствием гнильцы интереса не представляют. По этой причине произведения о любви названы "любовными романами", зачислены в разряд второсортных и отправлены на одну полку с криминальным чтивом.
На самом же деле познание и самопознание человека возможно только через любовь, а вся полнота мира открывается ему не в философских размышлениях, а в любви. Об этом говорят традиции русской литературы от "Евгения Онегина" до "Мастера и Маргариты" и даже приснопамятная "Лолита" свидетельствует о том же. Любовные страдания куда искреннее, продуктивнее и глубже того слипшегося конгломерата низких чувств, которые сопровождают натужную борьбу человека за существование. Не говоря уже о том, что если любовные деяния (как, например, выбор Отелло) и не всегда этичны, то корысти в них куда меньше, чем в борьбе за власть и богатство. Именно эти соображения заставляют меня настаивать на сингулярной природе любви, именно исходя из них, спешу посильным мне способом воздать должное началу всех начал, из которого возникли и расцвели человеческие чувства, фантазии, искусства, добродетели, пороки и сам Космос.
О чувствах можно говорить медицинским языком, можно уличным или эстрадным, а можно просто угрюмо молчать. Мой герой исповедуется на языке любви, то есть, на языке иллюзий и самообмана. Говоря словами Сартра, "он понимает, что он - человек, впервые дающий имя тому, что еще не было названо или не осмеливалось произнести свое имя. Он знает, что вынуждает возникнуть слово "любовь" и слово "ненависть", и что вместе с этими словами придут и ненависть и любовь между людьми, которые еще не выразили своих чувств". Его внимание к интимным, пододеяльным, составляющим подводную часть любовного айсберга подробностям могло бы показаться болезненным, если бы не диктовалось желанием выразить свое чувство во всей его энциклопедической полноте. Пытаясь справиться с этой весьма непростой задачей, он пускается в эротические изыски, щеголяя порой рискованным красноречием там, где оно, казалось бы, неуместно. Что поделаешь - те, кто пишут об этом вопреки мнению незадачливого героя Льва Толстого (половая страсть, как бы она ни была обставлена, есть зло, страшное зло, с которым надо бороться, а не поощрять) вынуждены считаться с тем, о чем более двухсот семидесяти лет назад говорил Джон Клеланд, автор знаменитой "Фанни Хил": "Приходится отыскивать золотую середину между тошнотворной грубостью скабрезных, просторечных и непристойных выражений и смехотворной нелепостью жеманных метафор и пышных иносказаний".
У природы с ее далеко идущими видами на человечество для его совершенствования есть два инструмента - мужчина и женщина. По большому счету из всех их отношений природе важны только сексуальные, а из их талантов и навыков - способность к совокуплениям. Стремясь одушевить и облагородить их физиологический цинизм, человечество придумало любовь и ею, как одеждой прикрыло наготу репродуктивного рабства. Половой акт - это кульминация половых отношений и оргазм - его апогей. Странно, что люди стесняются этого синтетического состояния, сравнимого разве что с погружением в прорубь. Описать его во всей его художественной полноте и силе до сих пор не удавалось никому. Не удивительно, если учесть, что взаимная любовь, прирастая рано или поздно близостью, обретает новое качество и чтобы выразить его нужны могучие средства. О книге соитий упоминал в конце своей жизни В.Набоков. Надеясь "найти наконец выражение тому, что так редко удается передать современным описаниям соития", он утверждал что "на самой высокой полке, при самом скверном освещении, но она уже существует, как существует чудотворство и смерть..." Существует, но еще не написана, добавлю я. И этот роман - один из ее черновиков. Тем же побагровевшим от негодования читателям, кого покоробит неуместная, по их мнению (целомудренная, по-моему), откровенность романа, спешу напомнить высказывание Ф.Ницше: "Искусство, каким его исповедует художник - это покушение на все и всяческие стыдливости".
Итак, да здравствует любовь, и да не обвинят нас в злоупотреблении словоупотреблением!
Пролог
Я склоняюсь над клавиатурой прожитых лет и погружаю в нее пальцы памяти. Ми-бемоль, си-бемоль, ре-бемоль, соль, до, фа, соль, ля, ре: Нина, Натали, Люси, Ирен, Софи, Лара, Лина, Лера, Ника. Мои самые близкие, самые звучные женщины из тех, кого вместили четыре (надеюсь, не последние) октавы моей жизни. Вслушайтесь вместе со мной в этот полновесный, причудливый аккорд. Слышите, слышите гармонию моего мужания? Неужели не слышите? Что ж, возможно, для неразборчивого уха аккорд и впрямь звучит неладно, и почитатели Мюзеты, Жаннетты, Жоржеты сочтут его сложный строй беспородным, а те, у кого нет моего слуха, и вовсе назовут меня плохим композитором. Тогда уж плохим танцором, ибо вынужден признать, что с некоторых пор звучащие во мне женщины вместо того чтобы способствовать, только мешают моему вальсу. Согласитесь: для вальсирующего мужчины, каким я пока являюсь, такая неприятность что-то вроде порванных на видном месте штанов - способна только смущать и отвлекать. А потому я намерен вмешаться.
Я хочу освободить моих милых наложниц от безликости гаремного сожительства, избавить от общих мест и пометить каждую из них той краской и тем значением, которых она заслуживает. Возможно, отделив их друг от друга, оживив и прислушавшись, я смогу устранить диссонанс их сложения. Вопрос лишь в том, допустимо ли в этом случае (а если да, то в какой степени) принимать в расчет нравы, режимы, состояние умов, технический прогресс, лунный свет, солнечную активность и тому подобные примеси, красители и катализаторы жизни, что способны вмешиваться в химию чистой любви, а стало быть, влиять на высоту, тембр и длительность наших отношений с женщинами. Иными словами, возможно ли выделить и описать метафизическую суть райской иллюзии, в которую под влиянием женского начала впадает здоровый гетеросексуал, где бы и когда бы он ни жил и ни звучал, и так ли уж существенна при этом температура наружного воздуха и отсутствие ответной иллюзии?
Опасаться тут, как мне кажется, следует только одного: поскольку вход в хранилища моей памяти другим заказан, мне не избежать соблазна фальсификации. В самом деле: выставляя свою историю в выгодном для себя свете, я ничем не рискую, ибо вероятность того, что все, с кем я когда-либо имел дело, соберутся в одном месте и опровергнут мои небылицы, ничтожно мала, а это делает нотный стан памяти падким до фальши. Не удивлюсь, если суммарный результат окажется совсем не тем, на который я рассчитываю.
Итак, слушаем неутихающий вопль распяленных пальцев и с пониманием относимся к басовитым оговоркам вдохновения.
(Полный текст романа: https://www.litres.ru/solin/