Если бы сказку про Волшебную страну написал Гоголь
Предупреждение: все права принадлежат Н. В. Гоголю и А. М. Волкову. В тексте присутствуют дословные выдержки из оригинальных произведений. Данный текст создан не с целью извлечения прибыли.
НОЧЬ ПЕРЕД КОЛДОВСТВОМ ИЛИ ВЕЧЕРА НА ХУТОРЕ БЛИЗ КОГИДЫ
Знаете ли вы жевунскую ночь? О, вы не знаете жевунской ночи!.. Сияет в небе светлый месяц. Небесный свод горит и дышит. Земля вся в серебряном свете; и чуден воздух, и сладок аромат цветущих садов. Неописуемая ночь!.. Впрочем, разговор у нас теперь пойдёт вовсе не о ней.
– Зачем ты пришел ко мне? – так говорила красавица Оксана вошедшему в хату хмурому столяру Жусу. – Разве хочется, чтобы выгнала тебя за порог? Что, сундук мой готов уже?
– Будет готов, мое серденько, после праздника будет готов. Если бы ты знала, сколько возился около него: ни у одной дивчины не будет такого сундука. Досочки положил узорные, каких не клал на наместникову таратайку, когда ходил на работу в Изумрудно мисто. А как будет расписан! Хоть весь Блакитый край обойди, не найдешь такого! Не сердись же на меня! Позволь хоть поговорить, хоть сесть возле тебя! – сказал Жус.
– Садись, – разрешила Оксана, довольно улыбаясь.
– Чудная, ненаглядная Оксана, позволь поцеловать тебя! – произнес ободренный столяр и прижал ее к себе, в намерении схватить поцелуй; но Оксана отклонила свои щеки, находившиеся уже на неприметном расстоянии от губ Жуса, и оттолкнула его.
– Чего тебе еще хочется? Поди прочь, у тебя руки жёстче дубового полена. Да и сам ты пахнешь смолою. Я думаю, меня всю обмарал стружками и опилками.
В тот же миг девушки-подружки заскочили в хату и окружили Оксану. Все наперерыв спешили рассказать красавице что-нибудь новое, словно все они были не жевуньи, а самые что ни на есть разболтливые дивчины из Розовой крайны, жители которой, как всем известно трещат без умолку с утра до ночи. Оксана, казалось, была в совершенном удовольствии и радости, говорила то с той, то с другою и хохотала без умолку.
– Э, Одарка! – сказала веселая красавица, оборотившись к одной из девушек, – У тебя новые черевички! Ах, какие славные! И с бисером! Хорошо тебе, Одарка, у тебя есть такой человек, который все тебе покупает; а мне некому достать такие славные черевички.
– Не тужи, моя ненаглядная Оксана! – подхватил тотчас столяр, – Я тебе достану такие черевички, в каких не всякая чаривныця ходит.
– Ты? – надменно глянула на него Оксана. – Посмотрю я, где ты достанешь черевички, которые могла бы я надеть на свою ногу. Разве что в самом деле принесёшь те серебряные, в которых ходят чаривныци.
– Видишь, какие захотела! – закричала со смехом девичья толпа.
– Да, – продолжала гордо красавица, – будьте все вы свидетельницы: если столяр Жус принесет мне серебряные черевички, какие не зазорно носить самой чаривныце, то вот мое слово, что выйду тот же час за него замуж.
И после таких слов развеселившиеся девушки увели с собою капризную красавицу колядовать на улицах Когиды.
– Смейся, смейся! – с горечью говорил столяр, выходя вслед за ними. – Я сам смеюсь над собою! Думаю, и не могу вздумать, куда девался ум мой. Хоть и впрямь иди и у самого Гудвина его покупай, были бы гроши в гаманце. Она меня не любит, – так что ж? Будто только на всем свете одна Оксана. Видит пан Гуррикап, девчат много славных и без нее в нашей Когиде. Нет, полно, пора перестать дурачиться.
Время, однако, шло, а покоя на сердце всё не было. Маялся Жус, места себе не находил, то в одну сторону направится, то в другую, нигде покоя не было его смущённой душе. Вот что любовь творит с парубками, на беду она, видать, в нашем мире придумана. Никак не мог допреж того спокойный и рассудительный столяр изгнать из понурой головы своей невесёлые мысли; всё стояло перед ним смеющееся лицо Оксаны и звучал её задорный смех.
Черевички, черевички, ах, как же до вас добраться? У кого же вас раздобыть? Пойти, что ли, напиться с горя?
* * *
Долго ли, коротко ли, но какое-то время спустя заметил вдруг объятый смутными мыслями Жус, что он уже не сидит среди хмельных парубков в чинке, попивая горилку с перцем, а шагает уверенным шагом по тому самому шляху, выбрукованному жовтою цеглой, по которому ходил в прошлом году на заработки в Изумрудно мисто, и прошагал, надо сказать, уже довольно далеко, как бы и не с десяток вёрст, почти до самого леса.
Изрядно притомившись, он стал понемногу подумывать о ночлеге, потому как не очень ему хотелось идти ночью сквозь глухоманные дубравы. Помнил он по прошлому году, что где-то в этих как раз местах стояла придорожная корчма, называемая «Будынок дроворуба». К тому часу тихая и ясная ночь вступила в свои права; и хотя над лесом висел ясный месяц, дороги, однако ж, не было видно, и вскоре Жус вынужден был признать, что сбился с пути и что ночевать в корчме в этот раз ему не придётся.
– Вот так напасть! – говорил он сам себе. – Правду люди кажут, что дивчины до добра не доведут! Угораздило же меня влюбится в Оксану!
Ещё немного пройдя в полной темноте, он увидел вдали огонёк.
– Хутор! Ей-слово, хутор! – обрадовался Жус и из последних сил поспешил вперёд.
Предположения его не обманули: через некоторе время он подошёл к хутору, состоящему из одной большой хаты, в окнах которой светился тусклый огонёк. Хотел было наш столяр постучать кулаком в двери, просясь на ночлег, но что-то словно остановило его. Осторожно подкравшись к оконцу, он заглянул в хату и вот что предстало его удивлённому взору.
На полу посреди хаты сидела жуткого облика старуха, с крючковатым бородавчатым носом, с острым загибающимся вверх небритым подбородком, и блёклыми глазами навыкате. Облачена она была в поношенное платье, нагольных тулуп без рукавов и кое-как завязанный на затылке платок. Прямо перед ней стояли две деревянные миски: одна была наполнена сметаною, а в другой шевелились чёрные пиявицы и прыгали большие лягухи, называемые в наших краях попросту жабами.
Мысли и глаза столяра невольно устремились на эти тарелки. «Посмотрим, – говорил он сам себе, – неужто будет старуха есть такое кушанье. Это же тебе не галушки и не вареники».
Только что он успел это подумать, старуха разинула рот, поглядела на тарелки и разинула рот. В это время жаба выплеснула из миски, шлепнула в сметану, перевернулась на другую сторону, подскочила вверх и как раз попал ей в рот. Старуха съела и снова разинула рот, и теперь уже пиявица таким же порядком отправилась следом за жабой. На себя старуха только принимала за труд жевать и проглатывать.
«Вишь, какое диво! – подумал кузнец. – И как она только не подавится с такого угощения».
Боязно ему сделалось от увиденной картины и, хотя малый он был не пугливый, засомневался, стоит ли ему проситься на ночлег к подобной хозяйке. Усталость, однако, взяла своё и он, постучавшись, вошёл в хату.
– Здоровеньки булы, – сказал столяр, поклонясь, – А что, бабуся, пустишь меня переночевать?
Старуха резво подхватилась с пола и молча пошла прямо к нему с распростертыми руками.
«Эге-гм! – подумал столяр. – Только нет, голубушка! устарела». Он отодвинулся немного подальше, но старуха, без церемонии, опять прянула к нему.
– Слушай, бабуся! – сказал тогда Жус, – Ты уж, будь добра, не подходи ко мне. Обниматься мне с тобой желания нету.
Но старуха раздвигала руки и ловила его, не говоря ни слова.
Столяру сделалось страшно, особливо когда он заметил, что глаза ее сверкнули каким-то необыкновенным блеском. "Э-ге-ге! – подумал он. – Да это ж та самая ведьма, Бастя Гингеменко, о которой давеча когидовский голова в чинке рассказывал. Угораздило же меня на её хутор как раз выйти».
– Бабуся! что ты? Ступай, ступай себе, оставь меня в покое! – закричал он, отступая к выходу.
Но старуха преградила дорогу, вперила на него сверкающие глаза и снова начала подходить к нему. Тут бы столяру и погибнуть безвременно, да только угодила ему под руку стоявшая у стены кадушка с водой. Не помня себя от страха, подхватил он ту кадушку (а силой, надо заметить, он был вовсе не обделён) да и опрокинул прямо на ведьму. Ходит в наших краях упрямая молва, что супротив ведьминого колдовства ничего вернее не найти, чем чистая родниковая вода. Так оно и получилось.
– Клятый столяр! – гневно восклицала старуха, вертясь и крутясь, и стараясь стянуть с себя намокший тулуп. – Що ты зробыв, негодник! Я же растаю!
Едва пару раз успел моргнуть столяр, глядь, а старуха-то уже почти и впрямь растаяла, как последний снег на мартовском солнце.
Подхватился Жус, выскочил из хаты и ну бежать куда глаза глядят, радуясь про себя о таком чудесном спасении. Ночь едва перевалила за половину, месяц скрылся за деревьями; где жовтый шлях? где родная Когида? куда ноги направить? Не думал о том столяр, бежал и бежал, даже про черевички забыл, а ведь можно было, дождавшись ведьминой погибели, по её хате пошарить, по сундукам пошукать, вдруг бы да и отыскал желаемое. Куда там! Уноси ноги, пока цел!
Да только не такова была та ведьма, чтобы запросто позволить ему спастись, ведь на то она и называлася зла чаривныця. Вода в кадушке на столярову беду давно застоялась и не имела уже той силы, что прежде. Воспрянула ведьма, отряхнулася, скинула мокрый тулуп, переоделась во всё сухое и кинулась в погоню, так уж ей теперь жгло в бездушной груди, так уж хотелось отомстить за своё нечаянное растворение.
Очень скоро догнала она беглеца и вскочила с быстротою кошки к нему на спину, ударила его метлой по боку, и он, подпрыгивая, как верховой конь, понес ее на плечах своих. Все это случилось так быстро, что столяр, злякавшись, едва смог опомниться и схватить обеими руками себя за колени, желая удержать ноги; но они, к величайшему изумлению его, подымались против воли и производили скачки быстрее марранского прыгуна. Когда перед ними открылась ровная лощина, а в стороне потянулся черный, как уголь, лес, тогда только сказал он сам в себе: «Как бы не пропасть мне с концами от таких ведьмовых скачек».
Жус, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным перестуком звенят чоботы каблуками по жёлтому кирпичу; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли; и, косясь, постораниваются редкие путники и бросаются в испуге прочь с дороги... не то медведи, не то саблезубые тигры, не то вовсе якие-то людожеры. А он всё скачет и скачет, неся на своих широких плечах хохочущую от дикого восторга косматую Бастю Гингеменко, жуткую чаривныцу, о которой все слыхали, но никто не видал, а те, кто видал, сгинули бесследно.
И какая же ведьма, скажи на милость, не любит быстрой езды?..
Обращенный месячный серп светлел на небе. Робкое полночное сияние, как сквозное покрывало, ложилось легко и дымилось на земле. Леса, луга, небо, долины – все, казалось, как будто спало с открытыми глазами. Ветер хоть бы раз вспорхнул где-нибудь. Тени от дерев и кустов, как кометы, острыми клинами падали на отлогую равнину. Такая была ночь, когда столяр Онфим Жус несся по полям и лесам во всю прыть. Пот катился с него градом. Ему чуялось, как будто сердца уже вовсе не было у него, и он со страхом хватался за него рукою. Шаг его начинал становиться ленивее, ведьма всё слабее держалась на спине.
«Хорошо же!» – подумал про себя Жус и наконец с быстротою молнии выпрыгнул из-под старухи и вскочил, в свою очередь, к ней на спину. Старуха взвизгнула и мелким, дробным шагом побежала так быстро, что всадник едва мог переводить дух свой. Земля чуть мелькала под ним. Все было ясно при месячном, хотя и неполном свете. И только тут заметил столяр на ведьминых ногах серебряные черевички; они-то и придавали ей неописуемой прыти, так что пыль вилась позади столбом.
Двое сидящих у ворот придорожной корчмы пожилых жевунов проводили скачущего на старухиных закорках столяра задумчивыми взглядами. «Вишь ты, – сказал один другому, – вон какая резвая ведьма! Что ты думаешь, доскачет она, если б случилось, до Большой реки, или не доскачет?» «Не всякая ведьма доскачет до реки, – отвечал другой. – Но эта, я думаю, доскачет. Вишь, яка прыткая». «А до Изумрудного миста я, думаю, не доскачет?» «До Изумрудного не доскачет», – отвечал другой. Этим разговор и закончился.
Надолго, между тем, старухи не хватило. «Ох, не могу больше!» – произнесла она в изнеможении и упала на землю.
Рассвет уже загорался, и блестели вдали травяной зеленью чудесные главы городских башен. Почти до самого Гудвина доскакали они в эту ночь. Впору было идти, просить у Велыкого и Жахлывого «мозок, серце и смиливисть». Впрочем, ума и отваги у столяра и без того хватало, да и сердце в груди стучало исправно. Жус глянул на страшную старуху; она была боса, и с ног её слетели чудесные серебряные черевички. Подхватил их столяр в обе руки и бросился скорее прочь, пока ведьма не опамятовала. «А всё ж добре, шо я на тот хутор заглянул, – говорил он себе. – Видать, сама судьба привела меня туда».
* * *
Был уже поздний вечер следующего дня, когда наш столяр добрался до родного села. Вся Когида гуляла, отмечая праздник, парубки и дивчины, звеня колокольчиками, шумной толпой ходили от дома к дому; жевунский народ ликовал и веселился, не зная заботы и не ведая печали.
– Ай! – вскрикнула Оксана увидев столяра, и вперила с изумлением и радостью в него ясные очи. – Ты вернулся?
– Погляди, какие я тебе принес черевички! – сказал Жус, – те самые, которые и чаривныци носить не зазорно.
– Всё-таки принёс черевички! – говорила она, махая руками и не сводя с протянутого подарка очей, – Где же ты их раздобыл, такие справные?
Кузнец подошел ближе и вложил ей в руки черевички.
– Ах! – вскрикнула вновь Оксана. – Это же!.. Мама, подь сюды! Глянь, каким подарунком меня столяр обрадовал!
Тут же из задней хаты показалась Солоха, её мать. Вид она имела усталый и нездоровый, и даже платок на голове сбился набок, чего прежде никогда не бывало. Солоха эта, надобно сказать, славилась среди когидских баб, как сильная гадалка и знахарка, а мужики её откровенно побаивались, полагая, что она может навести на них порчу и сглаз.
Увидев сначала Жуса, а затем и серебряные черевички, Солоха вскрикнула и схватилась за сердце.
– Черевички мои принёс, негодник? Прощення просить пришёл?
Трепет пробежал по жилам у Жуса: пред ним обнаружилась вдруг вовсе не Солоха, которую он прежде знал, а кто-то совсем иной. И что-то страшно знакомое показалось в лице оксаниной матери.
– Ведьма! – вскрикнул он не своим голосом.
Это была та самая ведьма, на которой он скакал прошедшей ночью, только сменившая облик на более молодой.
– Попался! – прохрипела ведьма, выставив перед собой скрюченные руки. – Теперь не уйдёшь! Женить тебя будем!
– Попался! – проговорила и Оксана, точно так же выставив свои руки и исказив лицо, в котором не осталось уже ни следа от юной красоты. – Так станешь ты отныне моим мужем!
Глядел на них бедняга Жус, и хладный страх сжимал его сердце. Ни в коем разе не желал он иметь в тёщах жуткую Бастю Гингеменко, притворяющуюся перед всем селом добродушной Солохой, и ясно видел на её примере, какой страшной ведьмой сделается со временем прекрасная Оксана. Любовь его тут же сгинула без следа, и одного он желал – поскорее убраться из этой хаты на вольную волю.
Он попятился к выходу, но вокруг него уже объявилось множество мертвецов с бледными лицами: был среди них и дроворуб Остап Зализный, коего в прошлом годе придавило насмерть упавшим дубом, был и запорожский козак Лев Боягузлывый, сгинувший от лихоманки, были и деревянные зубастые дуболомы, вытесанные его собственными руками для сельской ребятни. Все они преграждали ему путь и пытались схватить за одежду. Однако он тоже был силён и до свободы ему оставалось всего немного.
– Мама, он зараз убежит! – отчаянно вскричала Оксана.
– Помогите мне, слуги! – громовым голосом объявила Солоха. – Приведите Страшилу!
– Приведите Страшилу! Ступайте за Страшилой! – раздались возгласы мертвецов. – Страшилу, Страшилу сюда!
И вдруг настала тишина; послышалось вдали волчье завыванье, и скоро раздались тяжелые шаги; взглянув искоса, увидел Жус, что ведут какого-то приземистого, рыхлого, косолапого человека. То было городне опудало, иначе чучело. Всё оно было в рваной дерюге и пучки соломы торчали из прорех во все стороны. На большой тряпичной голове его сидела соломенная шлапа. Тяжело передвигал оно ноги, поминутно оступаясь. С ужасом заметил Жус, что лицо было у чучела совершенно безглазое. Его привели под руки и прямо поставили к тому месту, где стоял столяр.
– Нарисуйте мне глаза! Я его не вижу! – сказал шуршащим голосом Страшила – и все сонмище кинулось рисовать ему глаза углём.
«Не гляди!» – шепнул какой-то внутренний голос столяру. Не вытерпел он и глянул. Прямо в жуткие намалёванные кое-как угольные очи.
– Вижу! – закричал Страшила и уставил на него руку в рваной рукавице. – Замри на месте!
Слабость охватила все члены Жуса, он не имел больше сил сопротивляться.
– Ты мой! – торжествующе объявила Оксана, бросаясь ему на грудь. – Мой навеки!
И белый свет померк перед глазами бедного столяра.
– Свадьба! Свадьба! Весилля! – вскричал Страшила и все мертвецы дружным хором затянули:
Стара ві, стара відьма як халера,
А ще хо, а ще хоче кавалера.
Дурний сто, дурний столяр як пеньок,
А ще хо, а ще хоче до дівок.
Ой біда, ой біда, біда, біда,
А я ві, а я відьма молода.