Денис проснулся со щемящим чувством безысходности. Сон пропал вдруг – вдохнул во сне, выдохнул наяву. Открыл глаза. Несмотря на то, что в спальне царил утренний сумрак, сразу увидел её, сидящую на краю кровати. Не узнав, отпрянул.
- Дэн, ты чего? Это же я. Привет.
- Настюш, - узнал Денис жену. – Ты вернулась, - облегченно выдохнул. – А чего ночью-то?
- Вообще-то уже утро. Светает, - сказала Настя. – Не то, чтобы вернулась, зашла просто. Мы же договорились тогда. Помнишь? А я не люблю обещания нарушать. Не забыл?
- О чём? О том, что обещания нарушать не любишь?
- Ну, ты даёшь! Нет, конечно. Вспоминай! Или совсем память пропил?
- Да не пью я больше, как ты ушла, так и не пью… почти, - привычно соврал Денис.
Настя отстранённо улыбалась, переводя взгляд с мужчины на пустую бутылку из-под вина, валявшуюся у самых её ног. Сумрак, царивший в комнате, и неожиданно накатившее волнение скрыли от Дениса странности в облике жены. Но всё же он их почувствовал, каким-то необъяснимым образом. Денис ощутил усиливающее беспокойство - к гнетущей безысходности, с которой он проснулся, прибавилось нехорошее предчувствие.
На протяжении череды дней, составивших вместе полгода без Насти, и в каждый из этих дней в отдельности, Денис не допускал мысли, что жена не вернётся к нему. Он ждал, он звал, и он верил, что, в конце концов, она придет. Нельзя же счастливый десятилетий брак в одну минуту уничтожить навсегда. Уничтожить без существенной (с его точки зрения) причины.
Их совместная жизнь не стала унылой. Настя не влюбилась в другого. Не узнала о его изменах – их попросту не было - жене Денис не изменял. Не этой. Первой – да – изменял, случалось, но Насте – никогда. Ничего из того, что нельзя было бы пережить вместе, не произошло.
А ушла Настя только из-за того, что Денис позволял себе выпивать. Время от времени. Не каждый день. Даже не каждый месяц. Но если уж доходил ход, то – да – случался запой. Несколько дней из календаря Дениса выпадали, и примерно столько же уходило на восстановление по окончании пьянки.
Началось это давно, задолго до знакомства с Настей. И сюрпризом для неё не было – Денис не скрывал своих привычек. Да. Должно было прекратиться с началом их совместной жизни. Он обещал. Но не прекратилось, несмотря на твёрдую решимость Дениса выполнить обещание.
Из его календаря эти дни выпадали бесследно. Его память прятала их, засовывая под покров суеты и забот, которые были до них или случились после. А в календаре Насти эти дни, как раз, оставались. Для неё они не были незаметными, напротив, в её календаре они выделялись жирной красно-коричневой вонючей окантовкой, которая со временем начала наползать на другие (преимущественно счастливые) дни и отравлять их ожиданием следующего запоя, приближающегося под обещания больше не пить и просьбы о прощении.
Настя ждала почти десять лет, которые пролетели очень быстро. Как-то неожиданно быстро. Но полгода назад Настя, когда ей как-то вдруг исполнилось сорок - ушла. Она удивилась, как легко оказалось уйти – ни детей, ни спорного имущества у них с мужем не было. Оказалось, что для неё уйти было гораздо легче, чем постоянно думать об этом и не уходить.
Денису, напротив, уход Насти дался тяжело. Он любил жену, любил только её, любил по-настоящему. Сильнее любить он просто не умел. Денис, на самом деле, был готов умереть ради жены. Мог бы, не задумываясь закрыть её своей грудью от вражьей пули, мог бы глотку зубами перегрызть кому угодно, но отказаться от выпивки, не мог. А если говорить откровенно, то не видел в этом необходимости.
Денис, конечно, понимал, что жена переживает из-за его пьянства, но её трагических оценок не разделял, хотя каждый раз исправно просил прощения и обещал больше не пить. Обещал почти искренне - в ту минуту, когда его губы шептали, кричали, выговаривали обещания и просьбы о прощении, он думал, что так и будет. «Никогда больше» - говорил он. Однако где-то в глубине души, там, куда не хочется заглядывать, там стыдливо притаилось понимание: сразу после того как его в очередной раз отпустит, после того как прекратится отчаянное сердцебиение, перестанет выкручивать мышцы, утихнет головная боль, очередное «никогда» потеряет всякий смысл – растает, забудется. А потом родится следующее «никогда», чтобы этим свеженьким «никогда» успокоить, обнадёжить, обрадовать любимую женщину.
Давая обещания, которым сам почти верил, Денис всё же чувствовал, что в следующий раз, когда придёт время, он опять не станет отказываться от выпивки. Да, не станет. Но вовсе не из-за прихоти, эгоизма или сумасбродства. Нет. Денис объяснял себе (и Насте пытался объяснить), что время от времени уходить в непродолжительные запои – жизненная необходимость. С точки зрения Дениса, ни ему, ни Насте это сильно не вредило. Наоборот, его нервная система была устроена так, что она нуждалась в периодическом сбросе накопившегося эмоционального мусора. Для того всё и делалось – напиться до полной отключки, довести до коллапса нервную систему, в нём спалить то, что корёжило и коверкало, а потом вернуться. Не сразу, не без страданий и боли, но вернуться обновленным и готовым дальше участвовать в упорной возне в тумане, которую называют жизнь. Даже находить в этом известное удовольствие. Нужно было лишь стереть очередным «никогда» беспокойство и разочарование с лица и из сердца любимой жены.
И вот однажды это верное средство не сработало. Закончился, видимо, его срок действия. Настя не поверила очередному «никогда» и ушла. Денис скучал без неё каждый день, каждую ночь, каждый час, каждый вздох. Он звонил, караулил на улице, писал письма и сообщения. Всё зря – Настя не отвечала на письма, на улице отворачивалась и уходила, телефонную трубку не брала.
Но этим сумеречным утром она пришла сама. Однако свербящее нехорошее чувство заглушило радость в его душе. И было ещё что-то, что мешало ему радоваться встрече с женой – та самая тревожная перемена, которую он почувствовал в Насте.
- Настюшь, а ты ведь вернулась домой? Да? Ко мне, да? – спросил Денис.
- Чем ты слушаешь, Дэн? Я же сказала. Я не вернулась, я пришла, как обещала. Как мы договаривались. Ну, вспоминай.
Денис вспомнить никак не мог – за последние полгода они пары слов друг другу не сказали, точнее не сказала она. Он – говорил, но она не отвечала, даже не дослушала ни разу. Иногда, когда он звонил по домашнему телефону, его дослушивала мама Насти, она и отвечала, и сочувствовала, но дочь к телефону никогда не звала. Так о чём же он с Настей мог договориться и когда?
Настя смотрела на него с задумчивой полуулыбкой и заплетала волосы в длинную косу, перекинутую через левое плечо. Правое её запястье обхватывала толстая зелёная резинка для волос, похожая на пушистую гусеницу. Денис нахмурился: «А когда это волосы такие длинные отрасти успели?». Настя подмигнула ему, продолжая улыбаться. Денис вспомнил, что когда они с Настей познакомились, десять лет назад, такие волосы у неё и были – длинные каштановые косы. Потом она отрезала их. И волосы стали обычные – не длинные и не короткие, прямые, казались немного глянцевыми, если не прятались в хвостике на затылке. Когда произошла эта перемена, Денис не запомнил – ему было все равно, какую она носила причёску. Настя нравилась ему любая.
Глядя на косу, которую Настя старательно стягивала резинкой для волос, Денис вспомнил как однажды, много лет назад, они переезжали в очередную квартиру. Ещё и вещи не начали разбирать, как Настя потащила его за новыми обоями, чтобы навсегда изгнать из спальни вычурные вензеля - кое-где потёртые, кое-где замасленные, оттого ещё более отвратительные. В тот же день, уже вечером, принялись клеить новые обои. Денис не видел, как это произошло, но Настя, расстилая очередной рулон обоев, умудрилась спихнуть со стремянки (куда она же его и поставила за минуту до этого) ведёрко с разведённым в нём клеем для обоев. Клей пролился на спину и волосы. Пришлось вместе отмывать Настины косы от клея. В ванной Денис сам стягивал с них похожие на гусениц зелёные резинки.
Волосы они отмыли. Но Настя там же в ванной, приняла решение косы отрезать. Денис подумал тогда, что назавтра это решение забудется, и косы останутся. Жалко было их резать, да ещё из-за ерунды. Вдруг что-то зловеще зашуршало в спальне, прервав их весёлую возню. Там было темно, пока отмывались от клея - совсем стемнело. Вслед за шелестом в темноте что-то упало с глухим звуком.
- А вдруг в этой квартире водятся приведения? – спросила Настя. – Она же старая, вдруг тут умер кто-то и так и ходит тут? Вдруг…
- Кусок с правой стены отвалился, - сообщил Денис, когда вернулся в ванную к Насте. – Лучше бы уж приведения твои бродили. Они бы нам про клад рассказали, и мы бы новую квартиру купили с хорошим ремонтом. А так всю правую стену клеить заново придётся, только давай уж завтра…
Денис очнулся от воспоминаний и присмотрелся внимательнее к жене, сидящей на краю кровати. В полумраке её фигура казалась объёмным голографическим изображением – под её тяжестью не приминался матрац кровати, а сама она была видна ярче и резче, чем предметы в комнате. Их контуры размывал утренний полумрак, а фигура жены, напротив, выделялась, словно очерченная тонким светящимся контуром.
- Твою мать, допился до приведений… - прошептал мужчина и потянулся к прикроватной лампе, чтобы включить её.
- Не надо, - остановила его Настя. – Вспомнил?
И тут Денис действительно вспомнил. В тот же день, когда они клеили обои, точнее в ту ночь, они притащили из спальни в гостиную матрац. Занимались на нём любовью, курили и снова занимались – не могли оторваться друг от друга. В то время им было сложно выпустить друг друга из объятий. Денис почти уже заснул, когда Настя сказала ему: «Давай пообещаем друг другу, что тот, кто первый умрет, будет приходить к тому, кто останется, чтобы было не так тоскливо ждать. Если я умру раньше, то я точно буду приходить. Под утро». Сонный Денис пробормотал: «А вот это уже угроза», и согласился.
Дениса затрясло. Ему стало холодно и жарко одновременно. Безысходность, с которой он проснулся, набухла и взорвалась внутри, превратив душу в ошметки, их разметало по сумеречной комнате. Никаких чувств, кроме опустошения и ощущения невосполнимой утраты не осталось. Он подумал, что надо бы спросить, как это случилось. Тут же понял, что не сможет произнести ни слова, да и не хочет он этого знать. Он уже знал всё, что надо было, чтобы жизнь окончательно потеряла смысл.
Денис обхватил голову рукам, зарычал и уткнулся в подушку. Когда он отдышался и поднял голову, Насти уже не было. На улице почти совсем рассвело. Денис решил что, прежде всего надо проститься с женой, надо помочь её матери с похоронами. Потом, завтра утром или позже – всё равно когда – надо дождаться появления Насти, а потом он уже решит, как ему быть дальше. Быть ли?
Побритый, причёсанный, одетый в приличный тёмный костюм Денис подходил к подъезду дома, где жила Настя. Он ничего не видел вокруг себя, никого не замечал – перед глазами, сменяя друг друга, плыли разноцветные пятна: люди, машины, деревья. Дениса словно вёл внутренний навигатор. Этот навигатор не давал Денису налетать на препятствия, сталкиваться с прохожими, он диктовал, где повернуть, на какой остановке выйти. Но у самого Настиного подъезда навигатор дал сбой, и Денис ударился о чье-то плечо.
- Ой, Денис? - знакомый голос выдернул его из туманного морока.
- Настя! Ты… ты не умерла? Ты живая?! – счастье с огромной силой ворвалось в грудь, вытеснив оттуда весь воздух. В первый момент было тяжело вздохнуть. А потом Денис почувствовал такую легкость, что казалось, стоило лишь как следует оттолкнуться – взлетит.
- Ты что несёшь? Совсем уже, – Настя вздохнула и пошла прочь.
- Настя, - Денис догнал жену и взял её за руку. – Я… я такой ужас пережил. У меня глюк был. Сон такой... Не пью больше. Правда. Клянусь всем, всем, чем только можно и нельзя. Больше я не буду пить. Никогда!
- Можешь обманывать себя и дальше. Меня это больше не касается, - спокойно сказала Настя и выдернула свою руку из руки растерявшегося Дениса. – Оставь меня в покое.
Вдруг весь огромный мир, от одного только Настиного «Ой», озарившийся сказочным многоцветным фейерверком, схлопнулся до размера подушечек пальцев, которые всё ещё чувствовали тепло её руки. Через долю секунды мир умер, а Денис не понимая, зачем жить дальше, смотрел невидящими глазами вслед неторопливо идущей к метро женщине, ставшей ещё более чужой, чем в его страшном сне.