Александр Голубов
Письмо датировано 01.04.2016
Итак, все колебания остались позади, но будущее рисовалось весьма смутно. Я даже не был до конца уверен, что мне удастся выехать из Союза, несмотря на легальное разрешение. И поэтому не мог взять с собой многое из того, что хотелось бы взять, чтобы не вызывать излишних подозрений на границе. Кроме того, хотя и было уже объявлено, что Берлинская стена рухнула, но я понимал, что её могут в любой момент восстановить. А тогда придётся пробираться через границу между ГДР и ФРГ, ибо я твёрдо решил не возвращаться, чего бы мне это ни стоило. Поэтому, я взял с собой шерстяной тренировочный костюм, кеды и пару плиток шоколада. Шерстяной костюм мог выручить меня холодными ночами в лесу, а резиновые кеды - спасти от собак, ибо им не удастся взять мой след при переходе границы, так я полагал. Даже весьма приблизительную карту подступов к границе в месте предполагаемого перехода пришлось запоминать в уме; в основном, направление.
К моему большому облегчению таможенный досмотр в поезде на границе с Польшей прошёл благополучно, хотя я и допустил оплошность. Проходил он поздним вечером, если не глубокой ночью и я на верхней полке решил прикинуться спящим, что и вызвало подозрения женщины в форме, производившей досмотр. Мои соседки по купе, молодые женщины - ранние "челноки", были проигнорированы, а всё внимание сконцентрировалось на мне. Она тщательно перерыла мою большую сумку-чемодан и вдруг её внимание привлёк довольно толстый англо-русский словарь, который я взял с собой. Лицо её приняло выражение охотничьей собаки, взявшей след. Она взяла её за корешок и принялась медленно доставать книгу из сумки, следя за моим выражением лица. Когда-то я нашёл совершенно случайно за корешком этого словаря десятирублёвую купюру, неизвестно как там оказавшуюся. Этот словарь, 1954-года выпуска, достался мне от старшего брата Николая, отсидевшего десять лет в мордовских лагерях и Владимирской тюрьме по печально известной 58-й статье с 1956-го по 1966-й год. А учился он в то время, когда его арестовали, в Ставропольском педагогическом институте на факультете иностранных языков. Но сейчас то в нём ничего не было и я это знал. Поэтому не выразил ожидаемого беспокойства, и даже решил пошутить с ней, невинно спросивши: -А что, в книге тоже можно что-то провезти? Тут она стала похожа на собаку, потерявшую след, бросила книгу обратно в сумку и молча вышла из купе с обиженным выражением лица... Как пересекли польско-германскую границу я не запомнил.
И вот, наконец, я в Берлине. Ещё из Москвы я написал Бербель, которая жила в Веймаре, что задержусь в Берлине на три-четыре дня, чтобы она не беспокоилась. За это время я надеялся устроить свои дела, хотя и не представлял, как. В поезде, на подходе к Берлину я познакомился с молодым татарином, который так же, как и я намеревался остаться на Западе и мы решили держаться вместе. У него откуда-то оказался адрес лагеря политических беженцев под Берлином, поэтому мы решили первым делом отправиться туда, чтобы разведать обстановку на месте. Лагерь оказался на опушке леса с чинно прогуливающимися в нём… евреями, и никем другим. Довольно быстро и вежливо они дали нам понять, что нам там ловить нечего, это специальный лагерь, не для всякой шушеры. Хорошо, один из них на прощанье дал нам адрес в Западном Берлине, где принимают любых беженцев и посоветовал отправиться туда.
Первую ночь в Восточном Берлине мы провели на вокзале. На утро мой попутчик решил отправиться к знакомому немцу, от которого имел приглашение, в какой-то другой город. А я решил перебраться в Западный Берлин и попытать счастья по адресу, которым обзавелись у евреев. Татарин дал мне адрес своего немца и попросил меня дать ему знать, что у меня получится. На том и расстались...
Ребята, может вам будут скучны все мои подробности. Но я сейчас просто хочу их запечатлеть для себя, пока они ещё у меня в памяти. Так что, звиняйте...
Не помню, как я впервые попал в Западный Берлин, то ли через участок разрушенной стены у Рейхстага, то ли на метро, которое уже соединилось. Но помню, какое впечатление на меня произвели поезда метро в Западном Берлине, быстрые и, практически, бесшумные. Ну, и сам Западный Берлин, конечно. Казалось, что я попал в город-сад! Так много было зелени и парков. Много позже, когда я исследовал город, я нашёл в одном из парков даже кизил, который я, кроме как дома, в Азербайджане, больше нигде не встречал. А, может быть, это было в Мюнхене, где мне тоже посчастливилось провести беззаботный месяц!
Там же, в Мюнхене, проходя по мосту через реку Изар, которая протекает в центре города, я увидел в реке стайку довольно крупных форелей, настолько чистая вода в реке! В возбуждении, я указал на них первому попавшемуся прохожему, китайцу, который не выказал большого удивления и тут же предупредил меня, что ловить их нельзя...
Не знаю, как описать все мои перипетии в Берлине. Помню, что я начал себя плохо чувствовать. Я и уезжал то из Москвы больным. Как начал кашлять в середине сентября, когда начались дожди в Москве, так и не переставал до самого отъезда, !8-го июня 1990-го года.
А в Берлине усталость дала себя знать, поднялась температура и я отправился в ближайший полицейский участок, где и попросил убежища и врача. Забрали у меня паспорт и попросили подождать. Через полчаса вынесли паспорт и направление в какой-то лагерь на другом конце Берлина, где и будет врач. Как я добрался туда вместе с группой румынов, которых также послали туда, я помню плохо. Помню, что в конце концов румыны сжалились надо мною и помогали мне тащить мою сумку, на которую у меня уже больше не было сил. В лагере нас быстро приписали, поставили на довольствие, а врач будет утром, сказали. Помню, как я пошёл получать довольствие вскоре после прибытия вечером, которое выдавал какой-то негр из беженцев, пристроившийся работать в лагере. Он надавал мне столько продовольствия, что я его спросил: -Это что, и на завтра тоже? На что он мне весьма небрежно, если не презрительно, заметил: -Какой завтра?! Сегодня!...
Лагерь помещался в старинной средневековой тюрьме с метровой толщины кирпичными стенами, правда, тяжёлые массивные железные двери с камер заключения были сняты. В остальном же, ни дать, ни взять, какой-нибудь Шлиссельбург в Петропавловской крепости в Ленинграде с металлическими сетками в пролётах между этажами, чтобы заключённый, не дай Бог, не выпал и не покончил жизнь самоубийством.
Отлежавшись несколько дней и отъевшись, я отправился в Веймар, навестить Бербель и сообщить им о моём поступке. Я знал, что им за мой поступок не будет ничего грозить и поэтому не чувствовал за собой большой вины. Они с мужем отнеслись к моему сообщению довольно спокойно, хотя и не вполне одобрили его. Много позже проездом в отпуск в Австрию на своей машине с детьми они заезжали ко мне в Баварию, где я жил больше года. И потом, уже из Америки я с ней переписывался до самой её смерти от рака в 2003-м году. Она всё не могла понять, как это я решился на такой поступок, оставить Родину!
Я, наверное, и сам никогда до конца не пойму, как я решился на такой поступок, но тогда у меня не было сомнений в правильности моего выбора. Во-первых, после того, как я уехал из Азербайджана после школы, места, где я родился, я уже оторвался от Родины и Москва так и не стала для меня второй родиной, я тяготился в ней и поэтому мне было легко уезжать из неё. Ну, и во-вторых, было ещё много других причин, о некоторых из них даже не рассказать...
Ну, а главное, наверно, это то, что у меня по большому счёту не было другого выбора. Работая в институте, проводя опыты со льдом в морозильной камере, я серьёзно подпортил своё здоровье, стал всё чаще и чаще болеть бронхитом. У меня даже находили эмфизему, кроме хронического бронхита. Было у меня и воспаление лёгких...
Да и климат московский мне не шёл на пользу. И когда я заболел бронхитом уже в сентябре, когда только начались дожди, передо мной вдруг как бы опустился занавес. Я перестал видеть вдаль больше, чем на год-полтора. Я почувствовал, что если я и переживу ещё эту зиму, то следующую уже вряд-ли. Я вдруг ощутил, что жизнь моя подошла к концу, а столько было планов и надежд; и ничего то я не успел осуществить, а уже пришла пора и умирать…
Я уже давно чувствовал, что мне надо решительно поменять жизнь. Ко льду я уже давно охладел, да и климат надо менять. И я делал попытки изменить свою жизнь, нашёл обмен своей комнаты на двухкомнатную квартиру в кирпичном доме в центре Краснодара, где жила моя мать и другие родственники. Но, пытаясь найти там работу, я почувствовал нездоровый политический климат там и понял, что я там не приживусь. Поэтому, от обмена пришлось отказаться. Но и в Москве дела шли всё хуже и хуже, вы все это знаете лучше меня, вы пережили эту "перестройку”.
А, в отличие от вас, я остро чувствовал, что я её не переживу, не по мне была она. Я чувствовал, что я первый кандидат на увольнение с работы по сокращению штатов. Инженером я себя уже не считал, а работать физически у меня уже не было сил. А надо было ещё кормить семью, где жена была больная, инвалид 2-й группы, и не могла работать. И что они будут делать без меня, когда я умру через год-полтора?...
Вот я и пришёл к выводу, что мне надо попытаться изменить жизнь кардинально. Только тогда у меня появлялся какой-то шанс. Правда, при этом было больше шансов за то, что я пропаду. Но пропадал я в любом случае через год -полтора. А если попытаться, то светил какой-то призрачный шанс…
Вот, почему мне было легко решиться на этот шаг, потому, что у меня не было другого выхода! И жена согласилась со мной в конце концов, когда я ей обрисовал всё, как есть. Много у меня было дрязг и недоразумений с женой, но такую жену, которая всё поймёт и согласится отпустить мужа на край света под честное слово, ещё поискать!"
На снимке: 1977 год. Автор в Находке на студенческой практике, подрабатывая сварщиком в бригаде шабашников.
Продолжение следует...