Я – наследник великих «музейщиков» - Петра Петровича Иванова, Прасковьи Васильевны Кобзевой, Любови Михайловны Морозовой - директоров Моршанского музея. Не каждый из вас знает, где находится Моршанск, зато коллекции нашего музея известны далеко за пределами города, области, страны. История Моршанского музея, открытого в 1918 году, увлекательна, но есть в ней среди прочих и страницы героические и не только уход сотрудников на фронт. Первый директор музея (и его основатель) Пётр Петрович Иванов до самой своей смерти поддерживал жизнедеятельность музея, правдами и неправдами добывая торф для отопления помещений, чтобы поддерживать температурно-влажностный режим, организовывал выставки для раненых красноармейцев в эвакогоспиталях и занятия для детей, умер от скоротечного лёгочного процесса. Его ученица и преемница Прасковья Васильевна, приняла в 1942 году музей, сохранила все существующие коллекции и пополнила фонд новыми экспонатами. В нескольких строчках не описать вклад этой маленькой скромной женщины в прославление русского духа, в развитие просвещения и культуры. Любовь Михайловна Морозова, которая впоследствии отдала музею более пятидесяти лет своей жизни, в годы войны была ещё девчушкой, но и она вносила свой вклад в дело Победы, добывая торф для отопления, работая на полях, навещая раненых в госпиталях. В память об этих достойных людях мной несколько лет назад была написана статья «Победа в противоборстве культур». Мне хотелось показать, как изменилось сознание немецких солдат за время общения с русскими людьми, как на обломках крепко вбитой в головы захватчиков фашистской идеологии появлялось уважение к русской культуре, искусству, людям. Но эта тема слишком обширна, многогранна и даже, с высоты прожитых лет понимаю и это, спорна. Я не хочу ничего доказывать, в моих планах поделиться с Вами историей о силе искусства и человечности.
В январе 1943 года вся Германия обсуждала Приказ Гитлера о тотальной мобилизации – чрезвычайных мерах для восполнения людских и материальных потерь, понесённых на советско-германском фронте. Под чрезвычайными мерами понимался, в том числе, и призыв в армию художников, архитекторов, флористов, музыкантов, искусствоведов. Когда уходили на фронт научные сотрудники советских музеев, это выглядело несколько иначе. Они шли защищать свою Родину. Немецкие интеллектуалы мирных профессий не понимали, зачем они на фронте и чем могут помочь рейху. Они откровенно не собирались жертвовать своими жизнями ради чуждых им принципов и идей. В плен сдавались при первой же возможности, иногда массово. Таким образом, в лагерь военнопленных №7064, расположенный в Моршанске, в который изначально направлялся только офицерский контингент, попали директор Дрезденской картинной галереи Вальтер Егер, доцент философских наук, заведующий музеем Нижней Саксонии (Ганновер) Герт фон дер Остен и другие пацифистски настроенные персонажи. В свою бытность работы на телевидении я делала программу о лагере военнопленных, мне повезло: были живы люди, работавшие в немцами, а потом и японцами. Санитарный инспектор лагеря Сергей Иванович Милованов, демобилизованный по ранению в конце войны и направленный партией на ответственный пост, рассказывал:
- Я идти на эту работу очень не хотел. Отказывался и сопротивлялся, но мне объяснили, насколько она важна и как мне доверяют, назначая меня смотреть за здоровьем вчерашних врагов. Морально это было очень тяжело. Но потом, когда я понял для себя, что немцы сильно различаются, стало немного легче. Офицеры СС, бывшая элита германской армии были злыми, а вот те, кто на фронт попал после гитлеровского приказа о тотальной мобилизации и воевать с нами не хотели, те были вполне нормальными людьми. Артистов было много среди них, музыкантов, художников, даже учёные были. Сначала умирало много военнопленных. Прибывали они с фронта с дизентерией, обморожениями, воспалениями разными, инфекциями. Очень обидно было поначалу лечить их, недавно стрелявших в нас, следить за их здоровьем, качеством пищи. Им буханка хлеба в пайке полагалась, а местным жителям – половина. Потом стало немного проще, да и пленные, когда обжились, показали себя вполне нормальными людьми. Театральный кружок организовали, спектакли ставили, оркестр собрали - кто на чём играли, на губных гармошках, треугольниках, флейтах, даже скрипка была. Рисовали многие, мебель делали, машины ремонтировали, не все, конечно, нацисты, эсесовцы работу саботировали, вредительствовали даже иногда, но таких немного было, а иные и настоящие фашисты гонор подрастеряли в плену. Да и чего бы им было злиться, ведь не мы к ним полезли, и условия содержания у них не самые плохие были.
После интервью с Сергеем Ивановичем в книге «Военнопленные в СССР.1939-1956. Документы и материала» (издательство «Логос», 2000г.) я нашла Приказ НКВД СССР от 5 октября 1944 года №0219 об организации оздоровительных отделений при лагерях НКВД для военнопленных. В этом приказе в пункте 1.б говорилось: «Моршанский лагерь НКВД №64 реорганизовать в лечебно-оздоровительный лагерь для военнопленных, больных туберкулёзом». Не знаю, был ли выполнен этот приказ или что-то помешало, но о человечности и гуманности в отношении к военнопленным говорит факт существования в лагере культурной группы. Эта культурная группа могла посещать музей, о чём в наших фондах имеются документальные свидетельства. Например, перевод отчёта Герта фон дер Остена о посещении музея.
«Вы предложили мне доложить Вам о моих впечатлениях при посещении Моршанского музея впервые 25.08.1947.
Он действительно достоин внимания и содержит сокровища, так что посещение его не только для военнопленного, но для меня как специалиста в области истории искусства весьма интересно и продуктивно».
Составитель этого отчёта немецкий историк искусства, профессор университета, доцент философских наук Герт фон дер Остен, до войны заведовавший музеем Нижней Саксонии в городе Ганновере, мобилизованный по известному приказу фюрера от 1943 года, вернувшись на родину после пребывания в плену, написал несколько работ, тему которых подсказали коллекции Моршанского музея. С 1960 по 1975 гг. он возглавлял музей Кёльна, музей Вальрафа-Ричарца, преподавал, публиковал свои работы, атрибутировал один из экспонатов Моршанского музея, увиденный им как раз во время того известного посещения:
«Прежде всего меня порадовали два выставленных там же в витрине рельефа, сюжета истории Марии /Иоахим и Анна в Золотых вратах, рождение Марии/ высокого качества художественной обработки как и сохранности. Они безо всякого сомнения около 1520 года вышли из мастерской скульптора Ханса Лейнбергера, творившего в Ландехуте /Нижняя Бавария/. Он был одним из первых мастеров своего времени. Я могу доказать это своё мнение на основании моего специального труда об этом периоде искусства с достаточной ясностью».
Экспонат, описываемый историком искусства, недавно в рамках федерального проекта отправился на реставрацию в Москву. Его солидный возраст позволяет говорить о достойном хранении. Это косвенно подтверждается в отчёте:
«Мне трудно описать Вам своё изумление, найти в столь сравнительно маленьком городе столь сравнительно богатую коллекцию как русского, так и западного искусства. При этом нужно принять во внимание, что этот музей основан после Октябрьской революции /между прочим заметить: в очень подходящем и удачном помещении/. Отрадно заметить, что в столь критическое и боевое время нашлись культурные труженики, собравшие и сохранившие столь ценные сокровища».
Как знаток искусства, историк искусства, Герт фон дер Остен сделал несколько открытий в музее:
«Во втором зале сейчас справа от входа в витрине под №9 находится рельеф орехового дерева папы Григория 1. Он обозначен как итальянская работа14 столетия, но по моему мнению быть должна приписана группе работ резьбы по дереву, находящихся в Лондоне в музее Виктории и Альберта – изображение четырёх апостолов-евангелистов / как изображения воспроизведённые в работе В.К. Хабихта «Нижнесаксонское искусство в Англии/ Их до недавно изданного моего труда считали «нижне-саксонскими» /Хильдесхемскими/ работами. В моём исследовании /в общем ещё не законченном/ нужно вывести заключение, что их пока ограниченно придётся определить лишь как «северо-немецкие» времени 1500-1510 гг.
В этой же самой вышеозначенной витрине выставлен бронзовый крест – распятие, которое считаю не итальянским, но немецкой /Нюрнбергской?/ работой времени около 1400 г.»
Если учесть, что создание именно этой экспозиции, о которой идёт речь в отчёте, происходило во время Великой Отечественной войны, начато при Петре Петровиче Иванове, закончено уже при Прасковье Васильевне, то виден масштаб свершения этих скромных людей, сотрудников провинциального музея, его героических директоров.
«Что, наконец, касается впечатления от посещения на моих сотоварищей, то они были очень обрадованы, удивлены и сильное получили впечатление.
Поэтому я пожелал бы многим пленным того же. Этим, я уверен, создался бы вклад в обоюдное понимание для нас русского народа, уважения к его культурно-созидательным силам и работам взаимного соотношения, как это наглядно показано в музее». Завершающая фраза мне показалась несколько странной и немного несогласованной, но, возможно, предложение, выстроенное цветисто искусствоведом, оказалось сложным для перевода и поэтому получилось несколько угловатым. Суть в другом. Когда представитель вражеской стороны воздаёт хвалы провинциальному музею на территории противника (где сам автор находится в плену), говорит, как радует его «удачно и ловко построенная организации экспонатов», это дорогого стоит. Причём, отзыв этот написан был не для русских, не для музейной книги отзывов, а для соотечественников-немцев. Значит, прав был директор музея Иванов, продолжавший гнуть свою линию, а ведь многое и многие были против него. Его ругали за несоответствие интересам времени, штат музея в начале войны сократили на восемь человек, пытались даже передать помещения музея на нужды военных. Перед этим из фондов музея изъяли предметы из драгметаллов как «излишние ценности» (оклады икон, кресты, потиры, одних золотых и платиновых монет более чем тринадцать кг). Но подвижник от просвещения Петр Петрович Иванов не останавливался. В сложном 1941-м, году непонятном и страшном, музей открывает выставку «Борьба русского народа за свою независимость». В день её посещают по 100-120 человек. Даже когда штата музея уменьшается до самого Иванова, сторожа и собаки Букет, работа продолжается. Температура в залах едва достигает плюсовых отметок на термометре. Тем не менее, выставку в итоге посетило тридцать пять тысяч человек. Это ли не подвиг провинциальных музейщиков?! Это ли не вклад в противоборство культур воюющих сторон?!
Чуть понятнее стала обстановка в 1943 году. Успехи на фронтах вселяли надежду, Наркомпрос уже не критикует музей, а соглашается, что проделан огромный и важный труд: инвентаризация фондов, помощь агитпункту, передвижные выставки в госпиталях, лекции, планомерная лабораторная работа и занятия с детьми. Когда Германия призывала своих искусствоведов в армию, русский провинциальный музей, напротив, упрочил свои позиции и даже расширился. Кроме ученицы Иванова, Прасковьи Васильевны Кобзевой, заступившей на столь ответственное место после смерти учителя в 1942 году, в штат музея добавлены две ставки научных сотрудников, художник-оформитель и четыре технических служащих. Произведён ремонт и покраска крыши, побелено и начало отапливаться служебное помещение. Весной 1943 года при музее создан кружок юных натуралистов. Более трёхсот ребят занимались краеведением и сбором лекарственных растений для Главного аптекоуправления РСФСР, только за первый сезон музей сдал 55 кг (уже высушенных) трав. Музей готовил выставки в воинской части №158, в рабочих клубах, в городском театре, пулемётно-миномётном училище. Всего за годы войны было оформлено около семидесяти передвижных выставок.
К концу войны музей работал почти в обычном режиме и демонстрировал посетителям не только патриотические и агитационные выставки, но и постоянную экспозицию художественного отдела, о котором военнопленный (историк искусства) Герт фон дер Остен отзывался:
«…для посетителя удивительно, сколько здесь собрано немецкого и итальянского художественного ремесла, очень хорошие фаянсы и фарфоры, зеркала итальянского раннего ренессанса с тонкими рамками слоновой кости, портреты миниатюры из камней, металлов и глин, рисунки-портреты времен т.н. «назарян» в дорогих ценных рамках, превосходные крупные полотна-портреты и мебель 18 и 19 столетия, отчасти с искусными инкрустациями-вложениями…»
Всё то, что описывал выше в своём отчёте Герт фон дер Остен, было для него отрадно видеть, эти произведения искусства ему, как эксперту, явились старыми знакомыми в новом месте, а вот русское искусство, которое тоже было представлено в художественном отделе, стало для него открытием, откровением. « Последних двух залах находится русское искусство с 19 столетия по настоящее время. Просмотреть эти экспонаты для меня было особенно поучительно, так как специально ведь русского искусства не достаёт в наших родных музеях, и поэтому практически не изучено. Мне особенно запомнились два отличных лесных пейзажа И.И. Шишкина, прекрасный ландшафт-пейзаж с дубами Дубовского и превосходный труд Поленова. Из новых советстких художников замечательны работы И. Грабаря «Лесопильщицы», Туржанского «Женщины в огородном поле» и Кузнецов с портретом Сталина». О церковном искусстве он добавил: «Может быть, эта группа сможет быть увеличена в течение времени, ибо показывает самобытное в историческом развитии здешнего искусства», «церковные облачения и замечательные работы резьбы по дереву высокого качества…, народные костюмы славян…снова позволяют высказаться основным чертам русского народного искусства».
Я не планирую приводить в своей статье весь отзыв целиком – это шесть листов машинописного текста, я хочу показать, что все труды провинциальных музейщиков были не зря, всё – не зря. В великом противоборстве армий и культур во время Великой Отечественной войны свою лепту в битву за умы внесли и скромные сотрудники маленького Моршанского музея. Первой наградой им стало признание. Оно дороже одобрения местных властей и даже Наркомпроса тем, что его, это самое признание и уважение, зафиксировали в документах враги (пусть и вчерашние). Раньше мне казалось это победой в противоборстве культур, сейчас – победой искусства, человечности, исторической честности и справедливости. А ещё вектором для вечной памяти…
Моршанск, 1947-2020 гг.
Герт фон дерт Остен – историк искусства, др., доцент философских наук, заведующий областным музеем Ганновера (исторический музей, музей Земли Нижняя Саксония). Военнопленный лагеря №7064. После ВОВ вернулся в Германию. С 1960-1975 гг. генеральный директор музея Кёльна и директор музея Вальрафа-Ричарца. Профессор истории искусств Кёльнского университета.
Вальтер Егер – руководитель культурной группы лагеря военнопленных №7064, предположительно директор Дрезденской картинной галереи. Сведений, подтверждающих или опровергающих эту запись, сделанную на отчёте рукой П.В. Кобзевой, не имеется.