Артхаус

Эдуард Комаров
Воскресным утром 1876 года торговец подержанными плевательницами Джон Спенсер испытал непреодолимое томление в области паха. По случаю выходного богослужения ни один бордель не работал, а руки ветеран армии северян потерял еще при Геттисберге. Между тем, давление плоти неуклонно росло, занимая все больше места в кальсонах и  воображении Джона. Почти за пятьдесят лет, что он топтал землю, столь сильное желание случилось с ним впервые. Был ли тому виной тонизирующий отвар из трав, приготовленный  по  индейскому рецепту, слишком большая чашка горячего шоколада или хорошо видимые из окна хибары Джона толстые щиколотки соседки иудейской веры, выглядывавшие из под длинной юбки всякий  раз, когда бледные руки тянулись вверх, вешая белье на веревку, но с каждой секундой эрекция Джона крепла, а сознание сужалось до точки, пульсирующей похотью.

Джон попробовал отвлечься от навязчивых фантазий и представил как растет пшеница, как стремятся к солнцу стройные, налитые тяжестью колосья… К черту пшеницу. Лучше подумать о том как термиты прогрызают  маленькие аккуратные дырочки… Нет лучше размяться. В надежде, что, заняв тело, он уймет ум, Джон прошелся  по хибаре, служившей домом и магазином, сделал несколько приседаний, попрыгал и даже немного покружился на месте, но лишь разогнал кровь и вожделение, выражавшееся уже практически в жжении между ног. 

Джон  решил погасить огонь страсти ледяной водой, стянул с себя кальсоны и сел голым задом на пол, широко раздвинув ноги, так что ведро почти касалось мошонки, ведь поднять что-либо культями  он бы не смог.  Да он даже протезы не может надеть без своего  помощника, старика Симмонса, который,  как почти все добропорядочные граждане города, был в церкви  на воскресной службе. Ах, если бы Джон тоже пошел сегодня в храм, то ничего этого просто не случилось бы. Но он уже больше десяти лет не пересекал порога божьего дома, с тех пор как утратил веру 2 июля 1863 года, когда  ядро южан снесло голову девятнадцатилетнему Томми.  Его голова раскололась как арбуз, выблевывая месиво из мозгов и костяной крошки на сапоги Томми. Сдулась как воздушный шарик, а ошметки юного, насмешливого лица повисли рваными тряпочками.  И в этот момент Джон утратил веру. Но тогда он этого не понял. Тогда он закрылся от ужаса руками и картечный залп большей частью пришелся в них, а не в голову, что спасло Джону жизнь, но стоило рук. Одну пришлось отхватить чуть ниже локтя, другую почти по самое плечо.  Полностью перебинтованный выше пояса Джон сутками лежал без движения на больничной койке и все думал, что никакой свободной волей нельзя оправдать, что всеблагой и всемогущий позволяет своим созданиям творить такое друг с другом. Разве  любящий родитель останется безучастным, видя, как его дети терзают и рвут друг друга на части?  Не бросится между ними, не попытается проклятиями, увещеваниями и мольбами остановить безумие? Нет,  пастор Гудвил, Бог, живущий на страницах ваших книжек, не имеет отношения к реальности.

Орудуя культями, Джон перевернул ведро, но лишь немного попал на тестикулы, по большей части намочив левую ногу, что никак не отразилось на эрекции, которой можно было забивать сваи моста или на жгучем, всепоглощающем желании. Проклиная все на свете, Джон в отчаянии бросился  ничком на кровать. Шершавая поверхность в соприкосновении с кожей оказалась чертовски приятной. Он немного потерся причинным местом, сделал несколько привычных движений  и, взвыв от предчувствия удовольствия, что принесло бы настоящее удовлетворение,   вскочил обратно. 

Джон судорожно стал думать, чем можно было бы заменить женское лоно. Может смешать в плевательнице подходящего размера крахмал, масло и воду или еще что? Джон забегал, опрокидывая плевательницы и банки, но быстро сдался, поняв, что и тут без помощи рук не обойтись. Он чуть не заплакал от бессилия и, возможно, так и просидел бы целый день жалея себя, если бы  не настойчивость сексуального влечения, толкающая  мужчин на глупости, подвиги и подлости. Китайцы!   Эти нехристи, как говорят, держат не только  опиумную курильню и азартные игры, но и бордель для своих. Вот ответ на его нужды. Надо  только незаметно пробраться в их часть города.

Джон кое-как, не с первой попытки натянул  кальсоны. О  том, чтобы самостоятельно надеть штаны речи даже и не шло. Он зажал в зубах два доллара и, предварительно выглянув наружу, шмыгнул за дверь. Улица   была пустынна, но и в кузне сидел старый индеец, и в аптеке тихой тенью царствовал хозяин-еврей, и дети гоняли обруч и пыль. Прославиться полуголой прогулкой по городу  с эрекцией на половину улицы, не о такой славе он мечтал.   Джон  решил пробираться огородами, благо идти было не так далеко.

Он перевалился через соседский забор, куницей прошелестел среди капусты и томатов, нырнул в щель, ведущую на другой участок и замер в невысокой траве. Миссис Дэйзи, как всегда, покачивалась в кресле на заднем крыльце с неизменным вязанием на коленях и  заряженным ружьем, прислоненным к стене, с которым она не расставалась со смерти мужа, словно ружье — единственное, что связывало  ее с этим светом. Миссис Дейзи перестала улыбаться, когда ее старший сын погиб от пули южан. Поседела в один день, когда единственная дочь исчезла в вихре индейского налета.  Почти перестала есть, глядя как источается и угасает от опиума ее младший. Наконец, она осталась одна с мужем, картежником и алкоголиком, поколачивавшим ее  после каждой неудачной партии в покер или удачной попойки.  В один из таких дней миссис Дейзи смыла кровь с лица, поправила шляпку и молча разрядила оба ствола в пьяную тушу мужа. Как молвят слухи, пауза между выстрелами составила не меньше тридцати секунд.  И теперь почти целыми днями она сидела, глядя  подслеповатыми глазами в горизонт, готовая стрелять в любой момент. Джон любил миссис Дейзи, купившую у него пять плевательниц, но сейчас их встреча не сулила ничего хорошего.   Не выпуская денег изо  рта, Джон лег на бок и пополз сквозь заросли и кусты  навстречу желаемой цели. Передвигаться на животе он не мог по известным причинам. 

Оказавшись во владениях мистера Шульца, Джон наконец расслабился и встал в полный рост.  Старый скряга был столь же невыносим и одинок, сколь набожен и в этот час непременно  находился в церкви.  Джону оставалось всего ничего: пустырь, да железнодорожный  мост над бурным потоком, рядом с которым  однажды  повесили плантатора-южанина, готовившего его пожог.  А за мостом уже китайцы. Волна радостного предвкушения прокатилась по телу Джона, как вдруг за спиной послышалось негромкое рычание.  Он обернулся. Огромный пес   Шульца непонятной породы, про которого он совсем забыл,  скалился, обнажая страшные клыки.  Джон попятился. Собака тоже сделала пару шагов. Джон что-то прочитал в глазах пса и они стартовали одновременно. Забор у Шульца был высоким, из крепких,  обрезных досок, но Джон взлетел на него с прытью молодого чемпиона, лишь в самом конце  нелепо зацепившись за верх и повиснув на кальсонах. Ткань треснула, оставшись на заборе, и Джон рухнул в грязь пустыря, выпустив деньги изо рта. Ветер подхватил их и понес в сторону моста.

Голый и грязный Джон лежал в луже,   испытывая новый, острейший приступ вожделения, вызванный пережитым страхом. Краем зрения он разглядел маленькую норку, наполовину заполненную жижей.  На мгновенье он даже подумал засунуть туда свой…, но образ пиявок и змей привел его в чувство. Внезапно бедро пронзила острая боль. Джон повернул голову и увидел мальчишек,  нашедших новое развлечение на пустыре — кидаться камнями в пьяного бродягу. Джон вскочил на ноги.  С одной стороны его ждала собака, с другой мальчишки.  С третьей -  центральная дорога в городе. Оставалось только попробовать как можно быстрее пробежать по ней до дома, пока жители не покинули церковь и не наполнили улицу воскресной суетой.  И Джон побежал. Побежал так быстро, как даже не бегал   от контратаки южан в битве при Булл-Ран. Мальчишки бежали за ним, свистя, улюлюкая и продолжая швырять камни. Один из них сильно задел  колено. Джон запнулся и рухнул на землю, ударившись головой.

Первое, что он увидел, придя в себя,  - кусок  невероятно синего неба. И сюртуки. И шляпки и зонты. И десятки глаз с разным выражением разглядывавших его грязное, голое тело и крепкий, большой член, стоящий будто всем назло.

- Видишь? Я не виноват, - закончил свой рассказ Джон.

- Кхе, кхе. Да я -то что, мистер Спенсер. Кхе, кхе, - старик Симмонс помогал ему одеться в последний раз. - Я-то ладно. Но моя старуха. Это маленький город. Вам, наверное, стоит куда-то переехать. Простите.

- Я понимаю. Иди.

К вечеру весь город знал историю Джона. За каждым столом и стаканом мусолили детали и смаковали подробности. А Джон раздумывал как бы ему получше убить себя. Жить после этого дня  ему было совершенно незачем, да и не на что. Больше никто никогда ничего  у него не купит. Как он, калека с незаслуженно плохой репутацией,  обеспечит себя? Нет. Нужно было сделать это еще десять лет назад, когда Сьюзи отказалась, смущаясь,  принять его  увечным. И зачем он только влачил это жалкое существование? Надо пойти как стемнеет и броситься в реку. Самый подходящий способ для калеки, неспособного нормально  застрелиться   или повеситься. Как только стемнеет.

Внезапно в дверь постучали. Кого там еще несет?

- Открыто.

- Добрый вечер, мистер Спенсер, - в хибару, пыхтя сигарой, вкатился круглый со всех сторон издатель местной газеты.

- Что вам надо? Эксклюзивный материал? Интервью? Подите к черту.

- Подождите сердиться.  Не буду скрывать, что пришел сюда  из-за ваших сегодняшних похождений.

- Пользуетесь тем, что я не могу вытолкать вас взашей?

- Человек я уже не совсем молодой. Как и вы. И в нашем возрасте  бывает,  что мужская сила сдает и подводит. И вот если бы существовал гарантированный, я повторяю гарантированный способ...

- К чему вы клоните?

- У меня к вам деловое предложение,  мистер Спенсер. Давайте называть это партнерством.

Джон мгновенно все понял и жизнь перестала быть столь уж невыносимой. В конце концов, Америка страна возможностей для упорных и предприимчивых.