(В основе реальные события)
Отчего ж так горько на родной землице стоять?! Аж дышать больно! Солнце, вон, по глазам светом бьет, будто с ума сошло, а муторно на душе, как в дождливый день...
Тихо, на погосте-то. Давно рвалась сюда, да не досуг выбраться. Здоровьюшко уж не то! Ох, не то! Простите меня, дорогие, папа, мама.
Нога недавно болела, думала не выкарабкаться мне — нарывала нога-то. От уколов. Сама в бедро их себе ставила, неудачно, видно, попала. Но слава Богу, обошлось, хожу вот. К вам побывать приехала. Траву вдоль оградки сейчас уберу, могилки прополю. Как вы тут без меня? Скучали, небось?
Помню, мам, как вы с отцом нагоняя давали, если ужин не готов был. Сейчас смешно, а тогда, в детстве, не весело — кому ж тумаков получать хочется?! Бить не били, конечно, но строжили будь здоров!Хоть и маленькая, а спрос, как со взрослой. Велика ли была, а за хлебом в соседнюю деревню без малого три километра, потом к бабушке, она на пасеке жила — еще три, да обратно! Трава выше меня, в перелесках страшно, а я иду. Куда денешься? Вам-то некогда: с утра до ночи на ферме да на полях. Детки сами по себе росли. У всех так и мы не исключение. Теперь вот лежите-полеживаете.
Когда постарше стала на сенокосы ходила, на ферму. Помню, мам, как ты с тетей Машей песни пела. Выйдем сено ворошить с двух сторон и тут же песня польется. Протяжная. Нехитрый мотив в самую душу заглядывает...
Нам погулять охота была, а никак — мы ж с братом и сестрой понимали, трудно вам без нашей-то помощи. И все ж вольготно было. В деревне народу! Летом — особенно. В зной в речных бочагах бултыхались…
Пап, помнишь, как мне, любимице своей, из магазина вафельки на своем тракторе привозил и спрессованное какао? Какая то была вкуснотища!
Муравьи, вон, у оградки обосновались. Надо бы их извести отсюда. Иль веселее с ними, а, мам, пап?..
Помните, как дом в городе купили, когда я сюда перебралась? Не хотелось мне в деревне-то. Вы — следом. В портнихи меня прочили, а не послушалась. Подалась в продавцы. И ведь надо ж — всю жизнь по-за прилавками! Ноги-то вот и бунтуют, устали, видно.
Как же мне вас не хватает! Поговорить бы, посоветоваться. Помнишь, мам, как все в округе пироги твои любили? Даже сейчас знакомых встречаю, вспоминают их и горюют, что уж не напечешь больше вкуснятины такой. Сколько вы для меня сделали! Спасибо вам за все, мои хорошие...
Помните, как я за Петра замуж выходила? Свадебку пусть не богатую, а сыграли. Сынок у нас потом появился, Вова. О втором-то долго не помышляли. Хотелось обустроиться получше. Через десять годков только второй сынишка, Ванечка, родился.
Врачи сказали, порок сердца у него, врожденный. Как я переживала! А вы — поддерживали, не давали сдаться. Ванечку сразу лечить начали. Профессорам показывали, медицинским светилам. Больницы, палаты...
Помните, каким он карапузом рос? Пухленький был, хорошенький. Вес прибавлял как здоровенький. Ванечка...
Помню, в столичную клинику документы направили, к операции готовились. Полгода Ванечке было, когда он чуть простыл. Не выдержало сердечко. Отняла смерть сыночка от моей груди. Похороны, как в тумане. Таблетки, уколы, «скорая»… Жить не хотелось! Мам, пап, как бы я без вас такое горе пережила?! Не сдюжить бы одной-то, хоть и с мужем. 25 лет прошло, а болит по сынишке душа. Где-то там, глубоко-глубоко, ноет...Толком оправиться не успела, как другая беда настигла. Никогда не забуду, с работы пришла, а весь дом в дыму. От копоти — черно. На плинтусах язычки пламени. И Петя тут же, на полу. Его одежда тлеет...
Как мне потом сказали, плохо ему стало, потерял сознание, упал на пол. С сигаретой. Та, видимо, на одежду попала. Дым пошел. А Петя… задохнулся дымом. Страшно все это видеть было. Ох…
Сейчас у меня хорошо все. Кошка Маська окотится скоро. Брюхатая, важная ходит. Тут истерику закатила — я ее на улицу не пустила. Боюсь, родит где, делать-то чего потом с потомством?! Орала, орала у двери да бесполезно со мной спорить. Поутихла, вроде. Но еду свою даже не тронула. Подружки мои, глядя на ее миски, смеются, мол, можно мы у тебя месяцок в кошках поживем, уж больно кормишь хорошо: говядинкой да рыбкой отварной. А мне жалко животину-то. Любую. Вот до боли в сердце жалко!
У Сережки тоже все хорошо. Я ведь говорила вам про Сережку-то? Кто б мог подумать, пап, мам, что чужой по сути человек родным станет?! Сироты мы с ним. Одиночества.
Поначалу-то мы со вторым мужем, Колей, у Сережкиных родителей комнату снимали. Не было у нас своего угла. Пришли, помню, в квартире мебель разбита, газовая плита — тоже. Пьяные разборки Сережкиного отца...
Потрудиться пришлось, чтоб быт свой наладить. Беда, видно, за углом поджидала. Сережкиных родителей похоронили. Сначала мать, болела она, потом отца. Поллитровка все соки выжала из батьки-то. А следом и Коля мой. Нельзя ему выпивать было — три инфаркта перенес. Не поберегся, запил. На неделю. И все. Не стало Коли. Я ведь тогда на одном году троих похоронила: мужа, брата и тебя, пап, помнишь? Как пережила?! Не знаю. Сорок килограммов с костей долой. Встрясочка еще та!
Видно, мало небесам одной такой страшной потерей меня одарить — другую заготовили. Недавно и сына не стало. Вовы. Из-за водки проклятой помер. Он давно покатился, я ж говорила вам. После армии пришел, будто подменили, и началось: друзья, бутылочки… В свою последнюю ночь Вова у меня ночевал. Утром захожу в его комнату, а он холодный...
Бьет жизнь-то, пап, мам. Наотмашь! Не плачу я, это так, пройдет. Высохли уж слезы-то. Оградку опять красить надо. Краска, вон, облупается. Я до зимы-то управлюсь, время есть. Посижу пока, устала.
Так и живем с Сережкой-то. На него опекунские получаю. По закону. Говорила вам, вроде, раньше-то за него родственница отвечала да заболела, вот передала заботу. Не чужой уж, лет десять в одной квартире обитаем.
Встаю утречком, на двоих завтрак готовлю. Ему ж самому-то не справиться — инвалид второй группы. С детства. Он здоровяк, а словно дитя неразумное. Но помогает мне, чем может, старается. Полы подметет, вымоет. Мусор вынести — его забота без напоминаний даже. На даче-то тоже дел по горло. Недавно, вон, картошку выкопали. Крупная уродилась. Высушим, вот, перевезем в банку.
Хороший он, Сережка-то, не злобный. Недавно кричит из своей комнаты: «Мам!». Забылся, видно, что померла мать-то. Жалко мне его. Сил нет, как жалко. А здоровьюшко меня подводит. И давление, и ноги… А сколько бумаг заполнить надо, чтоб за Сережкины денежки отчитаться перед собесом. Ой-ей! Там каждая копейка под присмотром. Молва людская тоже не щадит. Достается мне крепко, мам, пап. Говорят, мол, пригрела инвалида из-за выгоды. Разве станешь каждому объяснять, что на тот свет ничего-то не прихватишь?! Нагими пришли, без всего и уйдем. Даже оставить наследство некому — нет уж у меня никого. Сестра только. Так далеко она…
Как бы сейчас, мам, твоих песен послушать вживую! Я их сама пою часто. Соберу гостей, так же, как ты, пирогами их потчую. И поем. Нельзя ж горевать все время, так и сгинуть можно. На кого тогда Сережка останется?!
Смотрите-ка, солнце за тучу спряталось. Не иначе дождь соберется. Вот, поговорила с вами и легко стало, будто камень с души упал. И не муторно уж. Толи вы меня пожалели, горести развеяли, то ли землица родная помогла. Не тревожьтесь, приду скоро — оградку до ума довести. Пойду. Сережка ждет, да Маська.