Весь офицерский состав был собран на верхнем этаже в единственном зале, где еще стоял походный диван, и все расселись по нему. Офицеры вытянулись вдоль стен на полу. Ермаков сел на диван. Бекетов с биноклем стоял у стены, радар – у него за спиной. В дальнем конце зала находился вход в большой гардероб, который спас несколько лет назад жизни Владислава и Петра в московском метро. Василий Львович потянулся к футляру от кетчупа, который держал в руке. Развернув его, он стал принюхиваться. Постепенно, хотя и настороженно, тревога на его лице сменилась довольным выражением. Он вдруг вспомнил, что – если все пройдет как надо – они вылетят в девятнадцать тридцать. А что, если не сработает? Тогда придется ждать восемь часов, потому что Су-25 не может долго лететь.
А потом в течение дня придется дозаправляться в воздухе. Однако все оставалось на своих местах, и Василий Львович решительно встал с места. Откуда-то издалека раздались шаги. Дверь открылась и в зал вошли Ермаков и Бекетов. Они улыбались и с достоинством раскланивались. Ермаков пожал руки офицерам, еще раз поблагодарил командира и еще раз внимательно оглядел свой служебный «хаммер». Потом он повернулся к Василию Львовичу, словно желая поделиться последним наблюдением. Но не успел он договорить, как из-за спины Ермакова появился потерянный в метро Лаврентьев. Он выглядел усталым и грустным. Остановившись рядом с Ермаковым, Лаврентьев осторожно взял его за руку. Ермаков взглянул на него и побледнел.
Лаврентьев понял, что дело плохо: он был бледный и очень встревоженный. Вместе с ним подошло еще несколько сотрудников, и все они выглядели сильно обеспокоенными. В наступившей тишине заговорил Ермаков: он заговорил о таком плохом, что офицеры почувствовали недоброе и внутренне напряглись, но Ермаков, казалось, ничего не заметил и продолжал говорить. Василий Львович придвинулся поближе к их кругу, посмотрел в лицо Лаврентьеву и сказал: «Ты его хорошо знаешь? Какого черта он сюда пришел?» – «Ну как, – тихо ответил Лаврентьев. – Был у нас в управлении один майор. Так он про это всю ночь думал. Знаешь, от этих мыслей у человека внутри словно рождается что-то такое, от чего душу стягивает в точку». Василий Львович кивнул и спросил: «А откуда ты знаешь, о чем он думал? Ты там не был? Он сказал, там было все нормально. Зачем ты мне все это сейчас рассказываешь?» Лаврентьев побледнел, но ответил спокойно: «Да, было у него там все нормально. Нормально. Даже не верится».
Ермаков поднял руку и отдал короткий короткий приказ. В помещение ввели мужчину, похожего на профессора Войновича. Он держался несколько надменно и был в черном. Женщины и офицеры расступились, пропуская его к столу, и он сел на место, стараясь не смотреть на гостей. Потом резко поджёг фитиль, торчащий из-под холщёвого пиджака и взорвался. Зал содрогнулся от грохота, а потом два красных пятна упали на развернутое объявление: «От смерти воскреснуть». Зал взрыкнул еще несколько раз – в него попали частички изрешечённого тела профессора Войновича, которые посыпались на пол прямо на мягкий ковер.
Одна из бомб попала в вентиляционное отверстие в потолке, и часть стены поехала в сторону. Несколько бомб взорвалось за его спиной, и сразу несколько мелких осколков с шипением пронеслись мимо. Ермаков осмотрелся и заметил, что ему оторвало обе руки. Вокруг валялись куски человеческой плоти. Его левая рука тоже была сожжена, но, похоже, кость не задела. Зал начал тихо роптать. Ермаков повернулся к женщине в чёрном – та была не особенно впечатлена происходящим. Видимо, ей просто всё понравилось. В зале началось движение – сначала в одном месте, потом в другом, и вскоре все двери открылись и появились огромные крысы. Сотни-тысячи тварей, которые с легкостью поглотили разбросанное по полу солонину и запили его слизью, быстро слонялись по залу, и некоторые особо наглые крысы кусались прямо на глазах. Крысы начали нападать на всех людей в помещении. Началось безумие. Несколько человек упали на пол, многие из них сразу же захлебнулись – в зале сразу же появился острый гнойный запах кишок. Бомбы всё ещё свистели над головой, но всё чаще начинался звон разбитого стекла и грохот падающих под ударами металлических предметов и тел. В такой сумятице никто не заметил, что в дальнем конце зала появился невысокий человек.
Он широко расставил ноги и покачивался на них, как на тумбе, но его движения были быстрыми и точными. Руки его были разведены в стороны и смотрели вверх, словно в молитве, а тёмное лицо было бесстрастным. Он был одет в синие джинсы, голубую майку и синюю куртку и был очень серьёзен и сосредоточен. Его зовут Хабибула. Некоторые так его и называют – «Великий Хабибула». Пришедший оглядел зал, точно решая, в какую сторону двигаться, и неожиданно махнул рукой одному из демонстрантов, сидевших на полу, и тот упал ему под ноги. Хабибула не стал выяснять, кто это такой, и лишь презрительно плюнул в глаза лежавшему. Этот случай не смутил Хабибулу, и он подошёл к лежащему, выхватил у него из рук бомбу и бросил её в толпу демонстран тов. Никто из них даже не понял, в чём дело. Тогда Хабибула кинулся на двух парней. Перепрыгнув через них, он очутился по другую сторону баррикад и только после этого огляделся. Вокруг никого не было. Тогда Хабибула развернулся и выбежал на улицу. Улица оказалась пустой, и он быстро пошёл вперёд. В этот момент появляется озлобленный Лаврентьев с автоматом наперевес. Он берёт Хабибулу на прицел, но Хабибула уже знает, что стрелять он будет в голову. Этот момент врезался в память Хабибулы навсегда, потому что тогда, впервые в жизни, он испытал величайшее в жизни чувство – безграничное презрение к смерти. Лаврентьев стреляет. Хабибула падает на пол и ломает себе руку – он знал, что этот удар и есть смерть. У Хабибулы вылезает язык. Лаврентьев рвет на себе бороду и кричит, что Хабибула мёртв, а он, Лаврентьев, жив и будет стрелять дальше.