С моего места – крайнего возле иллюминатора ИЛ-18 - видны две правые мотогондолы. Работающие винты утратили свою материальность, превратившись в дымчатые светофильтры. Сквозь ближний ко мне фильтр я увидел летящий вдали самолет. Он был похож на иглу, которая тянет за собой распушенную белую шерстяную нитку.
После вылета из Москвы мы долго ползли вверх, пробивая облака, и, наконец, выбрались к закатному солнцу на бескрайную облачную равнину.
Я подумал, что космонавты с других планет, явись они сюда, будут лететь над землей и видеть вот эту равнину, не подозревая, что там, под белым покрывалом, - поля, горы, моря и города.
Вот появилась на светлом еще небе золотая звездочка. Планета? А может – спутник? Если будет ползти по иллюминатору – тогда спутник. Нет, вроде не ползет.
Мы с Мишей Чуприным, главным механиком Узмонтажспецстроя, зимой 1972 года летим в Ереван. Миша должен принять у армян и отправить в Ташкент большой башенный кран, но тут возникла незадача: выяснилось, что в процессе монтажа крана его конструкцию повредили, заварив на нем то, что следовало закрепить болтами.
Узбеки обвиняли армян. Те возражали, что иначе было сделать нельзя, - в свою очередь обвиняя конструкторов крана. Союзное Министерство решило направить в Ереван представителей Главстроймеханизации и ЦКБ, проектировавшего кран – чтобы организовать, так сказать, третейский суд, и, как значилось в задании, «разобраться и принять техническое решение».
Я, представляя Главстроймеханизацию, воспринял эту командировку как редкую удачу - побывать в Ереване и увидеть, как живут там армяне.
Мое знакомство с армянами к этому моменту, помимо того, что я знал из истории, ограничивалось общением с немногими друзьями и знакомыми.
Помнится, первым армянином, которого я узнал поближе, был веселый инструктор нашей туристской группы в походе по Подмосковью по фамилии Мурадян. Было это в 1952 году.
- Наташ, а Наташ! - страстно говорил он, нарочно утрируя армянский акцент. - Ты знаешь, что такое любов? Любов – это когда только ты и я, а все остальные – мух!
Его речь была обращена к одной из студенток-первокурсниц МГПИ, которые шли вместе с нами, девятиклассниками, в составе туристской группы.
На меня произвело впечатление, что он, пробираясь по тропе сквозь заросли орешника, обламывал мелкие ветки, чтобы они не хлестали по лицам идущих за ним. Мне такая забота понравилась, и я стал тоже активно ломать ветки, причем не только те, что явно могли помешать идущим позади меня.
На привалах Мурадян исполнял для нас песни про своих соотечественников. Забавно, что некоторые я помню до сих пор. Например, вот эту:
«Есть у Еревана озеро Севан,
Извините, - меньше, чем Тихий океан.
В озере Севане форель рыба спит, -
Извините, меньше, чем океанский кит.»
Потом шел припев:
«Ой, джан, Ереван родина армян!
Ой, джан, Ереван, родина твоя и моя!
Ой, джан, милый Ереван, - родина моя!»
Далее шел драматический сюжет:
«Пропал бедный мальчик, ему сорок лет.
Карапета ищут, - Карапета нет.
Карапета нету, Карапет пропал,
Карапет, наверное, под трамвай попал!"
Еще он пел о милой девушке из Еревана, утверждая, что она его любит, она его ждет: «часто письма пишет, телеграммы шлет: «Милый, я скучаю, вышли восемьсот!»
Потом были в нашей студенческой группе во время учебы в МАДИ еще двое армян – Альберт Саркисян и Левка Оганесян. Альберт был остроумным парнем и отличником, придумавшим институтский значок, где лента дороги опоясывала земной шар. Окончив институт, он стал конструктором в фирме Королева.
А Левка Оганесян прославился у нас тем, что писал лекции в миниатюрных записных книжках, используя их на экзаменах как готовые шпаргалки. Очевидно, как остроумно заметил один из наших преподавателей, любовь к изготовлению миникнижек он унаследовал от знаменитого миниатюриста, тоже армянина, - Казаряна, писавшего что-то патриотическое на рисовом зерне.
***
Однако вернемся на борт нашего лайнера. Облачный пуховик, над которым плывет наш ИЛ, постепенно редеет, образуя прорехи, сквозь которые уже что-то виднеется. Вот появились внизу какие-то четкие прямые линии. Дороги? Поля?
- Каналы, - догадывается Миша.
В самом деле: летим над Ставропольем, и одна из прямых упирается в темное пятно большого водоема.
А вот и гряда гор, над которой возвышается божественный Эльбрус, - великан над меньшими братьями.
Вид гор с высоты неожиданно напоминает мне морское дно на глубине двух десятков метров, которое я рассматривал с поверхности через маску.
Небо ярко окрашено - от темно-фиолетового до ярко-оранжевого. А ниже на огненно-красном закате, похожем на озеро лавы, - зеленая полоса - по всему горизонту. Откуда зеленое? Вероятно, на божьей палитре желтизна заката смешалась с лазурью неба.
Зеленое набирает густоту и вытягивается длинными узкими полосами на горизонте. Сумрак окутал вершины, смазал их контуры, и только один Эльбрус по-рериховски лаконично и четко рисуется на красном свечении неба.
Уплыл Эльбрус, спрятавшись за мотогондолу. И планета что-то поползла по экрану иллюминатора.
Самолет лег на левое крыло и попробовал винтом крайнего мотора дотянуться до планеты. Не достал малость, стал выравниваться.
Еще более стемнело, и светящееся озеро заката превратилось в розовое море.
ИЛ-18 пашет вечернее небо без видимого продвижения, - передвигает винты-светофильтры неспешно вдоль красной полосы горизонта.
Когда-нибудь, в век сверхскоростных транспортных ракет, нынешние полеты в атмосфере будут считаться анахронизмом, - чем-то вроде ходьбы по пояс в непролазной болотной жиже: смешно и нерационально.
Снежные хребты под нами, и – нигде ни огонька. Есть ли жизнь на Земле, нет ли жизни на Земле – науке не известно. Есть все же: вот светящаяся змейка, похожая на трещину в дверце деревенской печи. Да это же улица!
Судя по времени, кучка остывающих углей впереди – не иначе, как Ереван. Звезда в иллюминаторе ракетой рванула вверх, самолет лег теперь на правое крыло и закрутил под собой огни большого города. Идем на снижение.
Продолжение см. http://proza.ru/2020/11/21/1515