1
- Вроде хватит на сегодня, Саня? – робко запротестовал Егоров, наблюдая, как друг шарит под звон пыльных бутылок в кривобоком, кустарно отреставрированном древнем буфете, - Завтра же в лес собирались. Проспим к чертовой матери…
- Ты чертей-то лишний раз не поминай, - ухмыльнулся бородатым темным лицом Шевелев, давний друг и хозяин многочисленных местных, пропахших опилочной сыростью и солидолом, затерянных в глуши, лесозаготовительных участков.
– Тебе чего беспокоиться?! Я вчера все загоны объехал. Чуть рассветет – быстро проскочу ближайший – не вышли ли за ночь – и за тобой вернусь. Это будет около 9 утра. Спи себе…
- Резонно, - вздохнул обреченно Егоров, - Ну, тогда еще маленько можно. Погоди-ка, это чего у тебя? Водки больше нет, что ли?
Егоров обтер рукавом свитера паутину с пузатой посудины, мечтательно посмотрел сквозь мутноватую желтую жидкость на огонек, гудящий за приоткрытой печной дверкой, поцокал языком:
- Это, друг мой Юра, гораздо лучше водки. А главное – полезнее. Конечно, вещь лютая, и пить бы ее – по чайной ложечке. Но мы люди крепкие, нам можно и стопками…
В фигуристых старых рюмках с узкими гранеными талиями Егоров видел танец бесчисленных песчинок. Зелье пахнет порченой олифой и дегтем.
- Не бойся, - ободрил хозяин, - Сам готовил. Струя бобра. Тебе, наверное, пригодится. В городе-то. Кабаки, девушки и все такое. Еще просить потом будешь.
Настойка вязала десны осиновым привкусом, обжигала щеки, пока не скатывался в желудок маленький огненный шар, несущий частичку бобриного естества.
В бревенчатой беседке – неповторимая атмосфера мужского промыслового рая. На стеллажах – залежи старых ножей, раций, батареек, собачьих ошейников, стреляных гильз и кусочков камуса. Чуть закопченые стены увешаны капканами, кожаными скрипучими патронташами, подаренными хозяину предметами иностранного охотничьего быта – тут настоящая американская кожаная шляпа, тирольский гонный рог, французская короткая кабанья рогатина-копье.
Над длинным столом из сосновых досок, со стены, грозно вздымаются из выбеленного черепа лосиные рога с широченной лопатой и одиннадцатью отростками – достать концов не хватит размаха рук взрослого человека. Из-за печной трубы, с дальней стены беседки презрительно глядит кабанье рыло с вершковыми клыками, а в глазах вепря, кажется, все еще тлеет ярость.
- Освободи-ка место, - хозяин кинул в топку догоревший до самой бороды окурок, вынимал из печи чугунок с тушеным мясом, - Готово дело! Это с осени сеголеток. Свежего не попадалось давненько. Помнишь, ты стрелял на просеках?
Егоров кивнул, разгребая на столе колбасные кружочки, хлеб и вялые половинки луковиц. Хмель в голове как раз достиг идеального уровня - состояния умиротворения, желания размышлять, предаваться неторопливой беседе и вспоминать.
Например, тот хороший выстрел – когда практически в полной осенней тишине, опережая далекий лай собак, на неширокой вырубке возникло распластанное в струну в неистовом беге кабанье черное ромбовидное тело и руки, повинуясь рефлексам, вскинули карабин. Уже по пути на линию прицеливания основание указательного пальца выбирает свободный ход спускового крючка и почти одновременно с толчком отдачи и грохотом выстрела зверь отправляется в страну, где по бескрайним дебрям бродят стада его предков.
- Ты сегодня один, что ли? – между делом осведомился, глотая с ложки разварившееся горячее мясо, Шевелев. – Что-то не похоже. Заболел, никак?
- Сплюнь, - Егоров погремел костяшками пальцев по скамейке, - Приедет повечерее. Человек с газеты. Журналистка, сам понимаешь. Сюжет надо ей написать о нашей глубинке.
- Ааааа, ясно. Ночью-то много увидит, - понимающе покивал Саша, наполнил стопки желтой пахучей жидкостью, - Ну, там в доме все свободно. Размещайся, как тебе угодно. А я вот тут, на раскладушке. Мне оно так лучше.
- Давно ли тут ночуешь? – Егоров встал, размял затекшие ноги, - Ты смотри, правда обжился! - только сейчас увидел заправленную алюминиевую, видавшие виды, постель хозяина, - Поближе к натуральному образу жизни?
Шевелев не ответил, опрокинул в кадыкастое горло рюмку, закурил.
За окнами беседки чернела в сумерках застывающая вода под крутым заснеженным берегом. В этот год река уходила под лед полноводной – на высокой, почти весенней отметке после долгих дождей сначала замедлила течение, потом будто вроде совсем остановилась и тут-то ее, в конце ноября, прихватило тонким рыхлым ледком. Дни стояли пасмурные, и Егорову вспомнилось, как тогда он хмурым днем наблюдал за отвесным падением редких снежинок на черную уснувшую воду, а с другого берега на него глядел из голого ольшаника бородатый внимательный лось.
- А я теперь вовсе мало сплю, - хозяин вышел на улицу, вернулся с охапкой поленьев, шуровал в топке кочергой, - Чего время зря терять, Юра? Кто знает, сколько осталось? Бывает, просижу за полночь, покемарю в одежде, порой прямо на лавке. И на раскладушку не ложусь. А в пять часов собак покормлю, на снегоход, либо по чернотропу на квадру, еду в лес.
- По своим-то не скучаешь?
- Бывает. Только редко. Ну, сяду в машину, сгоняю в город. Полдня побыл дома, денег им привез, деток погладил. Потом гляжу – а жена вроде и не ждала сильно. Цепляется по-мелочи, неласковая, неблизкая… Устала, конечно, одна-то. Да мне иначе и никак – тут же мои викинги, которых если день не проведал – на второй трелевочник в болоте утопят, а на третий – пьяные на топорах сойдутся.
- Врешь ты, - хмыкнул Егоров, - Хотел бы – жену сюда перевез, управляющего взял, себя разгрузить. Можно решить ведь.
- А может, и вру, - согласился Саша, - Как-то приехал на пару дней домой. День рожденья у Лены был. Телефон ей купил за сто тыщ. Ну цветов полный багажник привез. А она пять минут только и потерпела. Одним словом, до застолья я не дождался. В машину сажусь, и думаю – слава тебе, Боженька, что живу от нее далеко, и винтовки у меня все здесь… В общем, не отпускает меня лес, Юра. Да тут еще кое-что есть. Короче, мне одному – в самый раз. Подальше от близких.
- Рассказывай, - толкнул под локоть хозяина Егоров, - Начал уж, давай дальше.
- Не, - махнул Шевелев рукой, - Завтра ребята приедут, пойдешь трещать им. Да и тебе ни к чему. Это, брат, небывальщина. Только такая, что лучше бы не знать.
- Прекращай цену себе набивать, - фыркнул Егоров, наливая в рюмки янтарную настойку, - Нашелся конспиролог. Давай, трави сказку.
Саша проглотил зелье, не морщась, задумчиво понюхал не прикуренную сигарету, ткнул жилистым пальцем в окно, где на подъездной заснеженной дороге запрыгали белые лучи автомобильных фар.
- Идите почивать, граф. Графиня вон приехала. Только спаленку одну на двоих выбрать не забудьте.
Егоров натянул валенки, от дверей переспросил:
- Чего? Какую-то комнату занимать нельзя?
- Любую можно, - пожал плечами Шевелев, - Только один не ложись. Душновато там одному спать. С некоторого времени.
К одиннадцати часам вечера Егоров допил с хамоватой, но красивой, девушкой старинной профессии заготовленное шампанское, выгулял ее, скользящую на каблуках модных сапог, мимо собачьих вольеров под утробный хрип старшего своры – настороженного злобного кобеля русско-европейской лайки.
В отдалении, в беседке на берегу притихшей реки, горели окошки, и видно было склоненное над какой-то книжкой бородатое лицо Саши. За крышей домика торчат зубастые пики черных елей и тропинку от пристанища Шевелева сюда, к миру, где стоят машины, рычат собаки и стучит каблуками по льду женщина с городским запахом, успело за три часа совершенно засыпать мягким ноябрьским снегом.
- Пошли, поздороваемся с твоим другом, - предложила девушка, - Чего он там один сидит? Грустит, наверное.
Егоров покосился на нее, выплюнул окурок. От вина и легкого мороза щеки ее стали розовыми и чуть раскосые глаза блестели нагло и маняще.
- Без тебя точно не грустит, - буркнул он, - Променад закончен. Занавес. Шагай до койки.
В четвертом часу ночи Егоров почувствовал на своих губах холодное и сырое дыхание. Так было с ним, когда однажды провалился в болотину в Присухонской низине. В тот раз трясина сдавила ему грудь и плеснула в рот свою тухловатую отрыжку, да на счастье, носки сапог коснулись утопшей коряги на дне, а дальше выполз, бормоча матюги, на твердую землю.
Сейчас же ему вдруг стало страшно не то, что открыть глаза, а даже вытянуть руки, чтобы оттолкнуть от лица источник болезненных миазмов. Дышать становилось все тяжелее и рядом, прямо над ухом, скрежетнули, стирая в крошку эмаль, чьи-то зубы – раз и другой. Медленно, едва двигая зачугуневшей рукой, он нащупал на груди нательный крест и открыл глаза. В окно едва пробивался бледный свет рождающейся луны и то, что только дышало ему в лицо сыростью и холодом, убралось от лунного луча в угол, не уходя насовсем.
Состояние морочного пробуждения грозило возвращением кошмара. Егоров совершенно явственно ощущал присутствие в комнате неизвестного, который на миг только отступил к дверям, в темный угол, с сожалением скрипнув на прощание зубами, чтобы дождаться, пока его снова сморит сон. Встать, и включить свет было слишком трудно, поэтому, ощутив под боком мягкое женское тело, Егоров что было сил ткнул соседку локтем в живот.
Девушка проснулась с хрипловатым воплем, замолотила в темноте ладонями по воздуху и немедленно села на кровати, раскачивая замечательной горячей грудью.
Однако, Егоровым это событие совсем осталось незамеченным. В короткий миг времени между возмущенным криком девушки и ее окончательным пробуждением, посетитель с холодным дыханием нехотя убрался из комнаты, гремя когтями по деревянным стенам, и дальше в коридоре – по ламинату, куда-то вверх по перегородкам, в направлении крыши. Последние звуки его ухода еще были слышны, когда девчонка возмущенно заорала:
- Ты дурак, что ли?! Нажрался и дерется. Совсем охренел?
- Тихо! – прошипел Егоров, прикрывая ей рот рукой, - Слышишь, скрежет?!
- Нет!! – обиженно буркнула она, - Четыре часа ночи… Не пей, если буйный. Синяк теперь будет.
- Премию возьми, - отмахнулся Егоров, натягивая толстовку. Сон напрочь прошел. Осталось только колотящееся сердце и сырость на губах от чужого дыхания.
- Давай! – девушка вытянула узкую ладонь.
Егоров выгреб из кармана джинсов смятые тысячные, отдал без счета девчонке, тут же снова улегшейся спать.
Собаки завыли через минуту, выводя тоскливые ноты на разные голоса. Егоров не без опаски, гоня прочь нелепые теперь, при зажженном свете, мысли, выбрался на кухню, щелкнул кнопку электрического чайника и выглянул в окно на застывший после вечернего снегопада двор. Вольер отсюда не было видно, зато маленькая беседка отчетливо горбатилась заснеженной крышей на фоне темной реки.
Там был выключен свет. В отблесках тлеющих углей за приоткрытой печной заслонкой виднелась в окне сухощавая фигура Шевелева. Он неподвижно замер на скамье, сидел лицом к безмолвной опушке черного леса.
- Спит сидя, отшельник хренов, - прошептал под нос Егоров.
Сначала подумал – дойти до беседки, рассказать другу ночной кошмарный сон, но с каждой минутой уходило наваждение, страх рассеялся без следа, и даже возникла мысль – разбудить, что ли, эту ладную в своей гибкой животной стати девушку, прижать к себе плоский теплый живот, сжать покрепче упругие бедра?..
Егоров помотал головой, налил кружку кипятка, вытряс из обколотого стаканчика чайные пылинки, долго искал в выдвижных ящиках кухонного гарнитура ложечку, пока не натолкнулся на распухший большой блокнот в зеленой клеенчатой обложке. Такие помнились ему с советской эпохи – конца восьмидесятых годов, именовались они тогда общими тетрадями.
Повздыхав немного об ушедшем времени, когда не было еще гаджетов и все умели складно и много записывать в такие вот книжки, Егоров уселся за кухонным столиком с кружкой чая, пролистывая от скуки сухие исписанные листы. Часы над изразцовой печью показывали половину пятого утра.
12 августа 2017
Сегодня я, наконец, добрался до курганов за Малаховской. В феврале мы там, не доезжая до болот, сразу после Лывы, гоняли волков. У Борисыча провалился в ручей снегоход и я тогда увидел, что из-под ивняка на берегу торчат стесанные камни.
Ребятам не стал говорить, поставил метку на навигаторе. Летом попросил Пашу бригадира почистить просеку, а сегодня доехал на «Трэколе» до места.
Кстати, тут малинники кругом и миша живет. По отпечаткам – должен быть крупный. Два раза видел следы, в ил в русле ручейка наступил – только почему-то задние, передних не обнаружил. Сантиметров двадцать, точно – две сигаретных пачки.
Нашел свои глыбы. Завтра вычищу кусты, обследую. Останусь ночевать в машине. Надо в следующий раз брать рацию, вторую оставлять пацанам на делянке. А то сотовый – ни одна симка не работает. Глушь.
14 августа 2017
Третий день пошел. Вчера до ночи возился с ивой, выпиливал, корни вездеходом корчевал.
Короче, торчащие куски - это две каменных плиты. Они упали набок, а раньше закрывали вход. Дальше за ними лаз, землей завалено. Видимо, был сделан свод из плоских небольших камней, подпирали его, наверное, бревна. Конечно, теперь пыль осталась от крепежей.
Но!!! Боковые части камня легли на плотный грунт, а сам ход я раскопал на метр – полтора. Теперь главное – нашел бронзовое кольцо!! Размером со спичечный коробок, на одной стороне – семь лучей с шариками на концах.
Помню что-то такое с истфака. Вроде женское украшение. Кажется, век десятый, поскольку – бронза. Удача небывалая.
Сегодня к вечеру поеду домой. Вернусь через неделю. Тут работы – куча. Посмотрел уже – можно сбоку экскаватором поковырять, бурелом счистить, аккуратно пласты снять. На трале довезу гусеничный до Малаховской, и до места останется километра два.
15 августа 2017
5 утра. Рассвело уже. Не смог переехать с вечера низинку у болота. Упали отчего-то две здоровенных елки. Одна переломилась у основания, вторую аж с корнями вывернуло. Странно, конечно. Три дня назад стояли, как ни в чем не бывало. Ветра не было в помине, тишина и ясно. Сейчас с утра пропилю, лебедкой растащу. Работы прилично.
Ночью ворочался, хотя лавки сзади в машине широкие. Около часа кто-то шуганул сорок на ближней опушке. Думал миша мой пришел, да не увидел. Тепловизором просмотрел все кусты – ничего. Потом не уснуть, и все тут. Кажется, стоит кто-то неподалеку. Ерунда, конечно. Колечко с кургана забрал. Хозяевам не понравилось. Ха-ха.
17 августа 2017
Выбрался, едрена мать! Сутки расчищал проезд. Больше без рации в лес - ни ногой. Сейчас займусь – поставлю в диспетчерской на лесопункте базу УКВ - шную со штыревой антенной.
Из жратвы осталось полпакета сухарей. Ружье с собой, да тут как назло – ни зайчиных следов, ни уток, рябчиков не слыхать, даже дроздов нет. Орут за болотом сороки и все. Как начну работать – завопят метрах в двухстах, с одной стороны, вроде подходит кто.
Ночью костер развел, не спалось опять. До того доглядел на опушку, - почудилось, будто человек. Высокий, так примерно под два метра. Сперва подумал – мой медведь, но уж очень долго стоял на задних лапах, да и силуэт высокий, тонкий. Окликнуть его – самого себя испугался. Сумасшествие этакое. Конечно, причудилось. Потому что в тепловизор его не видно.
Ну, кажется, все пока. Не спал-то почти трое суток. Сейчас в баню, и дрыхнуть.
5 сентября 2017
Протащили чудом «Белорусик» с фронтальным погрузчиком!! Гусеничный экскаватор не повезли – размыло все дождями, трал бы потонул на подъезде.
Лагерь разбили – 2 палатки, навес для находок, кострище устроили. Я с собой взял Витьку, Димона зоотехника и тракторист с нами – Колян с Бережного.
Гиблое тут все-таки место. С болотины комариный рой столбом над нами стоит целые сутки и ночь.
Луна сегодня полная, охотничья. Я привез фотоловушку. Поставил на сосне с краю, где в прошлый раз сороки орали. Ребятам своим не сказал. Следов медвежьих пока не видел. Может, переселился миша мой?
А я ведь так и не спал толком, даже у себя в избе. Мучает что-то. Как будто предчувствие, тоска. Кажется, горе крадется. Звонил жене. Дети в порядке, все у них ладно. Остерег, чтобы смотрела за ними лучше.
Кстати, погуглил насчет колечка найденного. Так и есть – бронзовое женское височное кольцо, девятый – одиннадцатый век. Были и у вятичей, и у северян. Правда, немного другого вида. Мое кольцо похоже еще на обережный амулет, иначе назывался – замок. Как использовали – не понять. Но у восточных римлян, то бишь – в Византии, было много таких вещей завозного характера с Аравии. Ну а оттуда, вероятно, торговыми путями попадало это сюда. Или местная поделка-подражание. Нужно еще будет поискать.
Странно звучит – оберег-замок. Кого им замыкали? Логично, что замок снаружи закрывает от мира содержимое помещения, емкости. Или человека?
Поскольку обычные обереги и амулеты, как правило, так или иначе, символизируют щит, который ограждает владельца. А тут – наоборот.
Дописываю. Полночь прошла. Ребята храпят, вот молодцы. Показалось, будто фотоловушка сработала. Смотреть не пойду, хоть сороки и молчат. Утром. Нервы – дрянь. Сейчас хлебну водки, может, покемарю.
И все-таки, кто-то тут есть. Я чувствую.
Хлопнула входная дверь в доме. Егоров вздрогнул, поспешно закрыл тетрадку, бросил ее в открытый ящик на прежнее место. На часах стрелки доползли до шести утра.
Шевелев кашлянул в коридоре, снимал валенки.
- Юра, ты не спишь? Я поехал, проскочу загоны. Вернусь через пару часов. Ты пока чайник поставь, ребят дожидайся. Как ночевали?
У хозяина бледное лицо с синеватыми подглазниками над черной, всклокоченной бородой. Егорову захотелось спросить о необычном дневнике, вспомнить о ночных шорохах, но сник под пронзительным взглядом товарища, будто сделал что-то гадкое, проник в запретный угол его души, узнал чужую ненужную тайну. Кивнул в ответ головой:
- Нормально, Саша. Сейчас девчонку отправлю, буду собираться. С нами кто поедет из твоих? Витька?
Шевелев на мгновенье задержался, скользнул глазами по темному запечному углу, чашке с остывшим чаем, криво сполз у него рот:
- А я тебе не говорил, что ли? Витек-то месяц назад того… По-глупому прямо. Решил на «Буране» проскочить промоину недалеко от мыса. Ну и ухнул туда. Не выбрался, бедняга. Толстый был, помнишь? Неуклюжий, да еще ружье за спиной. Барахтался долго. Может, и вылез бы, да двустволка за корягу зацепилась. Так и лежал в двух метрах на дне. Лицом кверху.
К утру выяснило. За еловым горизонтом рассветало красным в кровавый оттенок. Саша, стоя на прямых ногах на подножках снегохода, вырулил за ворота, перевалил наметенный бруствер, понесся по снежному полю к застывшему торжественно неприступному лесу.
Егоров чувствовал в нем прежнюю волю и решительность, однако, показалось, что к твердому пассионарному духу друга примешалась частичка плохой болезни. Она пока лишь робко выглядывала из лесной чащи, молча смотрела в сердце безглазыми белыми полями, суетливо говорила без слов речной водой.