Не успев попрощаться у подъезда с близнецами Ильей и Лехой, Лера спохватилась - опять забыла телефон.
- Блин, телефон! - Лера с тоской посмотрела на подъезд хрущевки.
Лифта в ней не было, а трешка, в которой близнецы жили вместе с родителями, находилась на пятом этаже. Девушка вздохнула: «Как всегда…». Постоянно она что-нибудь где-нибудь забывала. Если бы можно было собрать и продать все забытые ей за двадцать четыре года жизни вещи, то хватило бы на поездку на Кубу, которую они с мужем уже давно наметили, но постоянно откладывали из-за нехватки денег.
- Иди, мы дверь не запирали, - сказал Лёха. – Маму только не напугай.
Лера улыбнулась, подумав, что не так-то просто напугать Рину Карловну – мать близнецов. Женщину она искренне уважала, даже хотела быть на неё похожей, не во всём, конечно, но, определённо, у Рины Карловны было чему поучиться. За невзрачным обликом – блеклый взгляд из-под свисающей на глаза седой челки, сутулая узкая спина, тонкие бесцветные губы в окружении мелких морщинок – скрывался железный характер, и терпение, казавшееся неиссякаемым.
Рине Карловне было пятьдесят четыре года. Этот факт её биографии Лера узнала недавно и очень удивилась - думала, что женщина значительно старше. Дело было не только во внешности, которой она, казалось, не придавала никакого значения, предпочитая тратить время на заботу об окружающих, в основном, о близнецах. Заблуждению Леры относительно возраста Рины Карловны способствовало и знакомство с её супругом.
Борис Петрович напоминал Лере дедушку, а тому, было под восемьдесят, когда в прошлом году он скончался. Оба старика использовали одинаковые старомодные словечки, говорили с одной и той же интонацией, покряхтывали, посмеивались, и немного шепелявили из-за зубных протезов. Конечно, внешне они сильно разнились, но похожими их делало ощущение, которое оставалось в душе Леры после общения с ними – переплетение ноток ностальгии и беззаботности. Теперь, когда дедушки не стало, Лера полюбила разговаривать с Борисом Петровичем. Эти разговоры, хотя бы отчасти, помогали ей погрузиться в атмосферу детства, когда-то возникавшую из забавных словечек, улыбок, многозначительных вздохов и неожиданных замечаний деда. Лера скучала по дедушке.
Иногда Борис Петрович в конце рабочего дня заходил в офис, где работали Лера, Рина Карловна и близнецы. Супруга словно не замечала его появления, смотрела сквозь него. Близнецы здоровались, и тут же забывали об отце. Старик тихонечко сидел на стуле в коридоре, даже от чая отказывался. Но Лера настаивала, и он, в конце концов, соглашался. Тогда, там же в коридоре, пили крепкий несладкий чай, а Борис Петрович, причмокивая, рассказывал Лере о случаях, происходивших с ним в молодости во время геолого-разведывательных экспедиций. Рина Карловна никогда не участвовала в этих беседах. Если ей случалось пройти мимо мужа и Леры, она улыбалась через силу и удалялась, не останавливаясь.
- Не любит Риночка, когда я на работу к ней прихожу, - вздыхал Борис Петрович.
- А вы не к ней, вы ко мне приходите, - улыбалась Лера. – Я, наоборот, люблю. К тому же вечером обычно и делать, если честно, нечего.
Рина Карловна о муже никогда не заговорила первой, а если Лера её спрашивала, то отвечала неохотно и кратко. Однажды Лера поделилась впечатлением от одного из рассказов Бориса Петровича. В его интерпретации приключение на самом краю географии вышло веселым, хотя чуть было не стоило жизни участникам экспедиции. Лере этот рассказ очень понравился – остроумно и увлекательно. Она сказала Рине Карловне, что её муж – хороший рассказчик.
- Почему бы ему мемуары не написать? Было бы интересно, - предположила девушка.
- А он тебе не рассказал, мемуарист этот, как однажды очень крупное месторождение нашёл? Он нашёл. Без него никто бы и туда и не сунулся. Он сунулся. Но записал это месторождение на себя приятель его. А Борис наш Петрович до разборок не опустился. Приятелю тому премию дали очень солидную, а Боре – большое человеческое спасибо перепало. А мне, когда он в той экспедиции был, четверых детей кормить было нечем. Не фигурально, а буквально нечем. Я в деревню к матери переехала с ними. Она помогала. Благо дело, лето было. Я грибы и ягоды заготавливала по выходным, а в будни в город на работу моталась. А он об этом знал, но благородство это ему проявить не помешало. Не рассказал?
- Четверых? – удивилась Лера, пропустив мимо ушей всё остальное, не хотелось копаться в чужих обидах.
- Да. Я его дочь от первого брака вырастила. Она теперь в Новосибирске с мужем живёт. А ещё у меня сын был, мой первенец, - Рина Карловна опустила глаза, её губы задрожали. – Очень долго болел, а потом умер. Совсем недавно.
- Как умер? - спросила Лера и тут же пожалела об этом.
Рина Карловна, закрыв рот ладонью, застыла на месте, словно ледяная скульптура. Она довольно долго молчала, потом очнулась: «От молодых мужиков, потому что, детей надо рожать, а не от старых козлов».
Рина Карловна резко встала и вышла в коридор. Лера осталась. Она сидела, рисуя рыб с развевающимися хвостами на желтой бумажке для записей, и наблюдала за собой. Она считала, что должна была бы испытывать сострадание к женщине, потерявшей старшего и, судя по всему, любимого сына. Зная, как трепетно Рина Карловна относится к близнецам – взрослым, здоровым, и, по правде говоря, довольно безалаберным парням – Лера представляла, как она должна была боготворить того, больного сына. Но девушка с удивлением отметила, что ни сострадания, ни жалости к Рине Карловне она не испытывает. Почти. Хотя жалеть Лера умела, она жалела буквально весь мир – от старушек с тяжелыми сумками, бредущих по улице, до детей, на которых орут, не выпуская сигарет и пива из рук, их матери. Но жалеть Рину Карловну не получалось.
«Почему?» – спрашивала Лера сама себя, но ответа не находила.
Ей стало стыдно, когда она поняла, что после признания Рины Карловны, в душе осталось только любопытство – захотелось больше узнать о старшем сыне, ещё остался отзвук кольнувшей сердце обиды за Бориса Петровича: «Что это ещё значит “старый козел”?». Больше ничего – никакого сочувствия, а тем более жалости. Любопытство Лера считала чувством недостойным, поэтому решила больше тему о старшем сыне не поднимать, ничего о нём у Рины Карловны не спрашивать.
Тема возникла сама, вскоре после того, как приглашённая на двадцатипятилетие близнецов Лера переступила порог квартиры на последнем этаже хрущёвки. Вручила подарки, оставила мужа Саню с близнецами, а сама сунулась было на кухню, помочь Рине Карловне, но, той, как обычно, помощь не требовалась.
- Лера, иди к ребятам. Там девочка к Леше пришла. Невеста. Познакомитесь, - сказала через плечо Рина Карловна, не отрываясь от шинковки овощей.
- Я с Катей знакома. А где... - Лера хотела спросить о Борисе Петровиче, но осеклась, потому что Рина Карловна прекратила резать морковь и посмотрела на неё в упор.
- Иди, Лера, мы справимся.
Фраза прозвучала, словно команда, отданная сторожевому псу. Лера пожала плечами и с кухни ушла. Она толкнула закрытую дверь в комнату, куда близнецы увели мужа. Там было сильно накурено и для такого небольшого пространства многолюдно. Кроме близнецов, их общего приятеля с девушкой, и Сани была, конечно, Катя - невеста Лёхи, и сын соседки, которая помогала на кухне Рине Карловне.
- А, Лерусик, - уже успевший захмелеть Илья полез к ней обниматься. Лера поморщилась.
- Илюш, а ты у нас впереди паровоза, не бежишь? Даже и за стол не сели, а ты уже хорош, – строго спросила Лера, подбоченившись. Илья отшатнулся и осел на кровать. - Фу, накурили. Рина Карловна вам разрешает?
- Нам не надо разрешения ни у кого спрашивать! Мы сами..., - начал Илья, но умолк под строгим взглядом Леры.
- Он не пьяный, он выпендривается больше, - сказал Лёха. – Но, правда, надо бы проветрить.
- А пошли-ка мы на улицу, погода хорошая, чего мы тут? – воспрял Илья.
- Давайте, а мы вас позовем, когда накроют.
Все, кроме Леры с мужем и Лёхи, вышли из комнаты. Они открыли окно, ссыпали окурки в пластиковый пакет.
- Слуш, Рыба, я с ними, ладно? – девушка кивнула, и Саня удалился вслед за смеющейся компанией.
Лера осмотрелась. Комната была прямоугольная, узкая, напоминала вагон. Штор на окне не было, оно до половины было заклеено плотной желтоватой бумагой, испещрённой полинявшими рукописными надписями на английском языке. На стене в нишах, оставленных книжными полками, висели портреты Че Гевары и Боба Марли, нарисованные острыми сочными мазками. На противоположной стене располагалась картина – пересечение широких сине-голубых линий. Полки были забиты книгами, преимущественно на английском языке, виниловыми пластинками и CD-дисками. Из мебели в комнате находилась узкая кровать и большой письменный стол. Кроме этого было несколько разнокалиберных музыкальных колонок и допотопный музыкальный центр. Несмотря на то, что за окном ещё не закончился день, а люстра на потолке и настольная лампа были включены, в комнате царил сумрак.
- Это твоя комната? - спросила Лера у Лёхи.
- Нет. Это Дэна комната… была. У нас брат был старший Дэн, Денис. Он умер.
- Соболезную. А когда?
- Восемь лет назад.
- А Ирина Анатольевна говорила, что недавно?
- Для неё, недавно. Мы привыкли, и ты не обращай внимания. Ему восемнадцать исполнилось, а нам семнадцать. Как раз в наш день рожденья. Мы поэтому дома не праздновали никогда. А тут мать сама захотела. Ну, мы, конечно, согласились. После в клуб поедем, там все наши будут. Отметим. Вы как? – Леха посмотрел на Леру вопросительно.
- Я никак, не поеду, настроения нет. А Саня пусть едет, я не против. Так жаль вашего брата.
- Ты не парься, ладно? Он, конечно, был очень талантливый и способный и все такое. Рисовал вон, - Леха кивнул на портреты. - Но его нельзя было вылечить. Он много лет болел. Диагноз ещё в детстве поставили. Мы выросли, зная, что он умирает. Но мать у нас женщина героическая. Она не верила. От него не отходила. К кому только его не возила, чего только не делала. Все говорили, что это чудо, что он до восемнадцати лет дожил. Но она, конечно, надеялась на чудо почудеснее.
- Да, Рина Карловна, она молодец.
- Тогда ещё и отец слёг, операцию экстренно делали. Мать в больнице с отцом была, когда Дэн умер. Её словно подменили после похорон. Короче в тот год было реально хреново. А сейчас все нормально. Это жизнь, такие вещи не в нашей власти.
- А чего эта комната так и стоит все восемь лет, места у вас немного, вроде?
- А ты мать спроси, она её трогать не даёт… Да пофиг, мы с Катькой квартиру сняли, переезжаем на следующей неделе.
- Молодцы. А где Борис Петрович? Поздороваться хотела.
- Он с утра неважно себя чувствует. Прилёг.
- Понятно. Пойду, помогу на стол накрыть, может быть, не прогонят.
Накрыв на стол, Рина Карловна переоделась. Первый раз в жизни Лера увидела её в платье - не в мешковатых брюках, не в бесформенной юбке - в бирюзовом шелковом платье с голубой собачкой из бисера на плече. Женщина даже сделала макияж – накрасила губы и обвела глаза серебристо-голубыми тенями. Вечно свисающую на глаза челку закрепила надо лбом при помощи серебряной заколки. Платье словно бы выпрямило её спину. Не затененные чёлкой глаза засветились, поймав бирюзовый оттенок шёлка - больше они не казались пыльно-серыми. А открывшийся высокий лоб придал лицу холодное, даже надменное выражение.
- Глаза голубой собаки, - поймав устремленный на неё взгляд Леры, сказала Рина Карловна.
- Что? – не поняла девушка.
- Это любимый рассказ Дениски, сына. Глаза голубой собаки. Маркес. Это Дениска подарил, - Рина Карловна нежно погладила голубую собачку из бисера на плече.
День рожденья, с восседающей во главе стола бирюзовой Риной Карловной получился странный. Разговаривали, в основном, о Денисе – истории из детства, увлечения, успехи – скрупулезно, вдохновенно, с обожанием. Воспоминаниями делились все, кто его знал. Только Борису Петровичу не удавалось и слово вставить. Стоило ему начать говорить тост или делиться какой-то историей, Рина Карловна тут же обрывала: «Да кому это интересно?» или «Все совсем не так было». Каждый раз старик сконфуженно улыбался, а потом совсем перестал предпринимать попытки поучаствовать в разговоре. Он делал глоток вина, когда кто-то произносил очередной тост и понуро сидел, разглядывая столовые приборы.
- Пап, тебе лучше бы не пить, - после каждого глотка говорил Леха.
- Ничего, ничего, полглоточка всего, - отвечал Борис Петрович.
Лере показалось, что все почувствовали облегчение, когда пришло время расходиться. В последний момент, Саня, заметив подавленное настроение жены, передумал ехать с близнецами в клуб и тоже засобирался домой.
- Я там комедию одну припас, клёвая, говорят. Посмотрим, а то тошно после таких-то праздников, - прошептал Саня на ухо Лере, когда они спускались по мрачной с выбоинами на ступенях лестнице в подъезде хрущёвки.
Едва только вышли из подъезда на вечернюю улицу: «Блин, телефон забыла…»
Лера побежала наверх, как в детстве, когда с родителями они жили в почти такой же хрущёвке, тоже на пятом этаже. Прыгала через две ступеньки, ускоряясь с каждым этажом. Даже не заметила, как оказалась около двери. Не останавливаясь, словно какой-то поток внёс её внутрь, ворвалась, довольная своей удалью, в сумеречный коридор квартиры.
Едва она успела сделать пару шагов внутрь, как этот же стремительный поток будто бы размазал её о стену - она со всего маха наткнулась на отсвечивающую бирюзой сталь холодного взгляда Рины Карловны. Девушка резко остановилась и только тут почувствовала, что задохнулась, то ли от быстрого подъёма, то ли воздух в легких этот пронзительный взгляд заморозил.
- Что… - Лера обернулась.
На полу схватившись рукой за ворот рубашки, сидел, прислонясь к стене, Борис Петрович. Он пытался вдохнуть, но лишь хрипел. Стальной взгляд Рины Карловны был направлен на него. Лере показалось, что этот взгляд лишает старика воздуха, этот взгляд словно бы душит его. А он, как будто попав в вакуум, порожденный мистическим взглядом, тщетно пытается ухватить в нем хотя бы молекулу так необходимого ему кислорода.
- Да, что же это! - едва справившись с одышкой, закричала Лера. – Скорую же надо! Да что же вы, Рина Карловна!
Лера упала на колени перед стариком, стала суетиться, толком не зная, что делать. Расстегнула ворот рубашки, помогла лечь на пол, подложила первую попавшуюся куртку с вешалки ему под голову. Руки ходили ходуном, сердце выпрыгивало из груди, Лера позабыла обо всем на свете, только одно желание разрывало сердце: «Живи! ЖИВИ!». Но в глубине сознания, в том месте, которое было старше её самой, которое появилось вместе с первой клеточкой организма нового человека, ставшего потом Лерой, а может быть, даже ещё раньше, она знала, что Борис Петрович умирает, что он умрёт - это неизбежно.
- Тебе надо, ты и вызывай, - сказала Рина Карловна, поглаживая брошь в виде голубой собачки на плече. Повернулась, и пошла на кухню. Через секунду оттуда раздались звуки складываемой в стопку посуды.
Леру затошнило от чувства беспомощности, потом пришла жалость – она сжимала холодеющие руки старика, плакала, целуя их. Потом, когда приехавшая Скорая констатировала смерть Бориса Петровича, на Леру обрушилась злость. Девушка вырывалась из нежных, но цепких объятий мужа, который тащил её вниз по грязно-зеленой щербатой лестнице. Лера кричала, шептала, повторяла без конца: «Это она, эта Голубая собака, это она его убила…»
На следующий день Лера заболела – началось воспаление лёгких. На работе Лера появилась только через два месяца. Она уволилась. Пришла забрать документы. Почти бегом, чтобы не встретить Рину Карловну, добралась до Отдела кадров. Не встретила - выдохнула. Расслабилась она рано, на обратном пути буквально налетела на женщину прямо около выхода из здания.
- Ой! Извините, - Лера отвела глаза, собираясь выбежать на улицу.
- Ты ничего не знаешь! - сказала женщина.
- Я знаю все, что мне нужно. Смерть была естественной. Вы бы всё равно ничего не смогли бы сделать.
- Ты уверена? Может быть, смогла бы? - смерив Леру надменным взглядом, спросила Рина Карловна.
- Что вы такое говорите?
- Смерть была естественной, но я бы могла сделать многое. Я бы могла следить за тем, чтобы он не забывал пить таблетки. Я бы могла вовремя приводить его на обследования. Я бы могла настоять, чтобы он не вставал с кровати в тот день. Могла бы вызвать врача с утра. Могла бы не давать ему пить вино. Кое-что я, все таки, могла, - с усмешкой ответила Рина Карловна.
- Но если вы могли, то почему же не сделали. Вы должны были.
- Он взрослый человек был. Так что не должна, а могла. Но не стала.
- Я не могу понять этого. Вы же другая, вы же всегда обо всех заботились? А он же вам не чужой человек… был.
- Лучше бы был чужой. Я за него девчонкой вышла, а он никогда не считался со мной. Он жил только для себя. Он... не стал тогда разбираться из-за месторождения, а ведь если бы у нас были те деньги, когда диагноз только поставили, то удалось бы течение заболевания изменить. А когда Дениска умер… Мужу за несколько дней до этого сделали операцию, обычную операцию. Такие делают миллионам, и они уже через три дня на ногах без всякой помощи. Нет, ему понадобилась я, ему надо было, чтобы я сидела рядом с ним в тот день. Ему надо было мне по сотому разу рассказывать свои убогие байки об экспедициях. А в это время Дениска умирал. Один - одинёшенек. В больнице. В темноте. - Рина Карловна словно подавилась воздухом. - Он ослеп перед смертью. Он звал меня, а я не знала. Мне никто не сказал, Борис запретил говорить. И я сидела и слушала бахвальство этого старого козла, пока Дениска умирал.
- Но это просто стечение обстоятельств. Борис Петрович сам был в больнице, как он мог знать о состоянии сына?
- Он знал. Мой ребёнок умирал в темноте, всеми покинутый. Он звал маму - меня, а я так и не пришла, - Рина Карловна говорила блёклым, лишённым эмоций голосом, отчего Лере сделалось холодно.
- А потом... После похорон, знаешь, что он мне сказал?
Лера пожала плечами, растирая ладонями замерзшие предплечья, и с тоской глядя на табличку «ВЫХОД» над дверью.
- Вот теперь, сказал он, когда Денис умер, - Рина Карловна замолчала, - теперь ты, наконец-то, будешь заботиться ТОЛЬКО ОБО МНЕ. Так он сказал! Он желал Денису смерти, понимаешь?
- А зачем вы мне сейчас это всё говорите, Рина Карловна? – спросила девушка.
- Я хочу, чтобы ты узнала правду, - ответила женщина.
Лере захотелось сказать ей, что это лишь её версия правды. И что она, Лера, успела поговорить с Борисом Петровичем о сыне. Он сам захотел рассказать об этом. Он любил сына и, вовсе не желал ему смерти - просто смирился с ней за годы болезни. И жену любил - наслаждался тем днём, проведённым с ней в больнице. Да и история с месторождением была совсем не так однозначна, как представлялось Рине Карловне. Эту историю тоже успел рассказать Борис Петрович. Еще Лере хотелось сказать, что не правды ищет Рина Карловна, а нужно ей уничтожить её, Леры, добрую память о Борисе Петровиче. И даже не потому, что ей потребовалось оправдать свою жестокость - нет, ей хотелось растоптать хорошие воспоминания, что остались после ухода её мужа.
- Вы же сами назначили мужа виновным в том, в чём никто не виноват, и до сих пор мстите ему. Вам не правда нужна, а месть, - захотелось Лере крикнуть в лицо Рине Карловне, но увидев, как та побелевшими пальцами сжимает брошь в виде голубой собачки, перекачивавшую с бирюзового платья на невзрачную серую кофту, Лера промолчала. Аккуратно отстранив с прохода застывшую Рину Карловну, она с облегчением толкнула тяжелую дверь под табличкой с надписью «ВЫХОД».