За полтора месяца до смерти мы приехали к Тане домой и нам стало понятно, что она уже не может за собой ухаживать. Буквально насильно собрали ей самые необходимые вещи и увезли к нам домой. Она даже в таком состоянии не хотела к нам переезжать. А дальше, дальше были самые тяжелые, самые мучительные дни для Тани. Бедняжка, как она страдала от бесконечных болей в позвоночнике. Мы три раза в сутки кололи ей трамадол, а она просила почаще делать уколы. Но мы и Танечка прекрасно понимали, что это лекарство сжигает слизистую оболочку желудка и мы боялись язвы и еще хуже, пропадение язвы. А Танечка просила, умоляла делать уколы и ночью.
- Если вы не будете мне колоть почаще, то я буду кричать на весь дом и пусть люди думают, что вы меня мучаете -
- Танечка! Ты же погубишь себя — говорила Зина.
- Но я не могу терпеть, я буду кричать и звать людей на помощь -
Такие разговоры возникали не раз, и не два, а очень часто. Однажды ночью мама слышит как что-то упало стеклянное. Это Танечка сама поднялась и пыталась найти трамадол и сделать укол. Уронила коробку с трамадолом и раздавила ногой.
Врачей вызывали каждые два или три дня, они ей пальпировали желудок, но Таня не чувствовала никаких болей в желудке. Выписывали новые рецепты и в этом было все лечение. А каждый раз приходили разные врачи, своего участкового врача у нас не было. Они, как и мы, ничего не понимали, почему у ней такие сильные боли в позвоночнике. Мы несколько раз ездили к Пронькину Владимиру Александровичу, просили его помочь Тане, а он опять посылал ее на стационар в неврологическое отделение, где она уже лежала несколько раз и там ей тоже кололи обезболивающие препараты и не могли объяснить причину нескончаемых болей.
Приехала старшая дочь из Москвы и мы вместе решили, чтобы Катя взяла с собой в Москву документы по истории болезни мамы и проконсультировалась в каком-нибудь московском институте или в больнице.
Таня круглые сутки лежала на диване только на спине и большую часть времени молчала. Она мужественно переносила боли, с нами не разговаривала, смотрела в потолок, иногда задремывала, а может просто закрывала глаза. В туалет и покушать вставала с помощью мамы. Но однажды Танечка обратилась ко мне
- Пап! Но почему дети меня почти забыли. Я всю свою жизнь им посвятила, а они такие невнимательные ко мне. Но хотя бы кто-нибудь спросил у меня, как ты мама спишь, какие у тебя боли, сказали ласковые слова, пожалели бы меня. Да, я уже давно болею и они привыкли к моему состоянию, но это не оправдывает их. Мне так нужна их любовь ко мне, их внимание, заботы, они самые дорогие для меня. Средний сын придет сядет около меня в кресло сзади моей головы и играет в телефоне. А мне так приятно и нужно смотреть на него, а его не вижу. Лешка пишет письма мне часто из армии, но я чувствую он также механически спрашивает у меня о моем состоянии. Не чувствую я их любви ко мне. Может я стала такая капризная и все мне кажется не так, как мне хочется? Да и ты с мамой тоже со мной мало разговариваете. Вам трудно, я понимаю, я вижу в ваших глазах боль, встревоженность и усталость. Но мне хочется большего, говорите со мной почаще, отвлекайте меня от этих нескончаемых болей, помогайте мне их преодолевать. Прошу вас -
Нет, это не ее капризы. Мы действительно привыкаем к ее состоянию, к ее постоянной болезни и от этого становимся черствыми и мало с ней разговариваем. Девочка! Как ты мучаешься, а мы не можем тебе помочь!
Звонит Катя из Москвы
- Я пробилась в институт Склифосовкого, врачи только на следующий день сообщили удивительные для нас выводы. Оказывается действительно грыжи не дают болей в позвоночнике, и страдает Танечка от ложных болей, от ложных сигналов из мозга. При этой болезни нарушаются связи между нейронами и мозг посылает ложные сигналы. Они, возможно, будут нарастать все больше, и больше и лечить ее можно попытаться психотерапией, внушением ей о ложности этих болей. Но это может проводить только специалист. Но ни в Мичуринске, ни в Тамбове в то время таких специалистов не было. Мы начали готовиться к поездке с Таней в Москву.
Но последующие события ускорили исход. Как-то после обеда у Танечки началась рвота с желочью и болями в брюшной полости. Звоним Пронькину Владимиру Александровичу (заведующий хирургического отделения больницы) и, он буквально, приказывает срочно везти ее в отделение. Танечка обращается к нам с Зиной
- Мама! Папа! Я не хочу ехать в больницу. Я хочу остаться дома -
- Доченька! Давай попробуем еще раз подлечиться. Ты не представляешь, что будет с нами, если с тобой случиться что-то не поправимое. Мы же умрем от горя! - в ответ Таня промолчала.
Значит Таня чувствовала, что она не вернется домой и только ради нас дала молча согласие на поездку в больницу. А ей хотелось умереть дома, среди нас, среди родных стен, а мы настояли уехать. Правильно мы сделали или нет, не знаю. И все же ей лучше бы было дома.
Звоним в скорую помощь и просим приехать с санитарами, т.к. больная не может сама идти. Приехали врач и сестра. Вызвали вторую бригаду. Вошли трое здоровых мужиков и стоят около нас. «Мы не понесем больную без оплаты» - слышим от санитаров. Заплатили. Положили на кусок брезента, носилок не было, и понесли головой вперед. Танечка еле держится руками за края брезента и они ее чуть не уронили на повороте и стукнули головой о порожек. Господи! Какая у нас медицина? В больнице сразу поставили капельницу и через два часа ей стало чуть, чуть лучше. Но что странно, не взяли кровь на анализы, а под ночь повели делать клизму. Зина всю ночь просидела у Тани в палате, а я дремал на диване в коридоре. Спала девочка плохо, во сне разговаривала, но не жаловалась на боли. Утром взяли кровь и мочу на анализы. Днем было две капельницы, а вечером опять клизма. Ночью, где-то после 12 часов мы поехали домой немного поспать. Вернулись в больницу очень рано, Таня спала. Соседка по койке рассказала нам о том, что всю ночь Таня бредила, вскрикивала, ругалась, плакала не просыпаясь, а, может, и бредила не приходя в сознание. Часам к одиннадцати врачи начали бегать около Танечки, пришел новый хирург и анастезиолог и спросили у Тани о ее согласие на операцию. Она ответила
- Я знаю, что завтра не будет лучше, чем вчера -
Мы спросили у хирурга
- А что с ней? Операция чего, какого органа? -
- Видимо, у ней пропадение язвы -
И опять «тянули» время и только поздно вечером повезли на операцию. Танечка была спокойная, ничего нам и сыну не сказала, то ли ей было все равно, но обреченность и обиды на всех нас чувствовалось во всем. Плохо идти на операцию с таким настроением и состоянием. Около четырёх часов длилась операция. Провезли ее около нас невероятно бледную, но лицо спокойное. Мы дождались выхода Владимира Александровича из операционной и с ним вместе зашли к нему в кабинет. За все время операции он ни разу не выходил из операционной. Сел молча за стол, налил кружку кофе и мы заметили как у него дрожали руки.
- Так что у Танечки было? - спросила Зина. В ответ долгое молчание, чувствовалось, думает говорить правду или соврать.
- О чем говорить? У ней был запущенный перитонит от пропадении язвы. Видимо, пропадение произошло уже несколько дней тому назад — и опять молчит.
Так почему же при первой рвоте за две недели перед операцией вы не обратили внимания на наше обращение и приезд к вам? И еще. Зачем Танечку промывали клизмами почти два дня, когда надо было как можно быстрее начать операцию? Все это пронеслось у меня в голове, но говорить об этом Владимиру Александровичу не имело смысла. Зачем? Ведь изменить ничего нельзя.
- Вы договаривайте, какие есть шансы на выздоровление? - спросила Зина. Молчит, наклонил голову и на нас не смотрит. Да, он сильно устал, но не от этого он не хочет с нами дальше говорить. Потом с неохотой сказал
- Мы сделали все что смогли, а дальше, дальше все зависит от вашей дочери -
Владимир Александрович поднялся и тем самым показал нам, что разговор окончен. Мы смертельно устали от переживаний, от неопределенности операции, от всего, но вида своего состояния старались не показывать нашему внуку. Он все это время стоял за дверью в коридоре и что он слышал из нашего разговора, мы не спрашивали.
В то время мы не знали, что хирурги, уже обнаружили некроз внутренних органов и шансов выжить не было.
Ночью приехала старшая дочь Тани и мы проговорили все время и только под утро улеглись. Еще было темно, когда раздался резкий звонок телефона.
- Ваша дочь умерла. У нее остановилось сердце -
Внучка рыдает. А Зина окаменела, зрачки расширены до черноты и молчит.
- Ну, заплачь! Не держи в себе, ведь легче станет! — сказал я ей, растирая слезы по щекам. Нет ушла в нашу спальню, закрылась и тишина, ни плача, ни рыдания не слышно. Через несколько минут стучусь в дверь, я боялся, что сердце у Зины не выдержит. Оно у ней постоянно болело, до этого много раз лежала в кардиологии и вторую группу инвалидности ей дали из-за больного сердца.
- Открой, я за тебя боюсь — не открыла и слышу чужой грубый голос
- Не волнуйся, я выдержу — и опять молчание.
Через полчаса вышла, на ней лица нет, осунулась, лицо как было, так и осталось окаменевшее. Не отошла, не выплакалась.
Приехал самый младший сын. Его отпустили по телеграмме из армии попрощаться с мамой. Все вместе мы решили, что хоронить Танечку будем из ее квартиры. Она так любила ее, с какой любовью она наводила порядок. Уже совсем больной пригласила мастеров и ей сделали душевую кабину и полный ремонт ванной комнаты. Начала менять рамы в лоджии, но не успела до конца, болезнь ее сломала и она все бросила. Этот ремонт у ней отнял ее последние силы и ускорил приближение смерти. Она же помогала ребятам в ремонте, выносила мусор, мыла полы и много, много других работ. Мы просили ее не делать ремонт, но все напрасно. Таня всегда была упорной в своих мыслях, в своих делах и никого не слушала.
Организацию похорон взяли на себя дети. А мы с Зиной не смогли ничего делать. Она так и не отошла, ходила по комнате ничего вокруг не видя, порой не замечала меня, вся ушла в себя. Я пытался как-то вывести из этого состояния, но не смог. На кладбище родственники Зины советовали ей не ездить. Я тоже опасался, выдержит ли сердце? Попрощались в доме и Танечку понесли во двор. Я вышел на лестничную площадку и смотрю на нее. Я же вижу ее лицо последний раз и больше НИКОГДА не увижу!! И я потерял над собой контроль. До этого я держался всеми силами и опасался за Зину. А сейчас у меня что-то надломилось в душе и со мной началась истерика. Я рыдал навзрыд все сильнее, и сильнее, сел где стоял и чуть не вывалился вниз на лестничную клетку. Кто-то меня приподнял и увели в комнату. Кто меня отпаивал, что мне говорили — ничего не помню. Только к приезду людей с кладбища я смог подняться и перейти в зал на поминки. Из того, что я говорил помню только предсказание Тани о годе своей смерти, совпало точно в 2011 году. Она закодировала себя и из этого плена вырваться не смогла. Сколько людей и кто был на поминках, не помню, а точнее я их просто не видел. Только помню Володю, бывшего мужа и отца ее детей, и двух сестер Зины и то, только потому, что они были около меня во время моей истерики.
Когда дети забирали тело Танечки из морга и спросили у врача патологоанатома
- Скажите, пожалуйста, отчего мама умерла? - и услышали странный ответ
- Я не знаю, что мне писать в акте о смерти, не пойму отчего она умерла? Все органы у ней здоровые -
Но в акте о смерти написал также, как было написано в истории болезни: перитонит брюшной полости. Через три или четыре месяца, я как-то просматривая документы, увидел этот акт и задумался, отчего врач в морге сделал такое откровенное признание? Навел справки об этом враче и оказалось, что это в прошлом наш выпускник, получил второе медицинское образование и нас с Зинаидой Сергеевной он хорошо помнил.
На следующий день Дима, средний сын Тани, повез нас на могилку дочери. Зина не плакала, долго стояла и что-то шептала губами, по моему, читала молитвы. Уже дома сказала мне
- Все точно совпало. На этом месте раньше мы с тобой никогда не были. А дней десять тому назад мне дважды снилось это место, да я тебе рассказывала, и не могла понять зачем, потому что рядом не было ни одной могилы, поле и кладбищенская ограда через дорогу -
Внучку и внука мы проводили: один вернулся служить в армию, а внучка домой в Москву на работу. Мы остались совершенно одни. Теперь мы жили совершенно другой жизнью. Утром, с трудом приходя в себя, спешили в храм. Нет службу мы не отстаивали, Зина заказывала за упокой мятежной души нашей дочери, ставили свечку перед иконой Николая Угодника и молилась. Я не знал ни одной молитвы и стоял рядом с женой. Она не выдерживала и тихо мне говорит
- Что ты стоишь как истукан. Повторяй за мной молитву и учись -
Я губами повторял, но не научился. Нет мне было не безразлично быть в храме. Нет. Мне нравилась обстановка в храме, отдаленная тихая речь батюшки(шла служба), потрескивание свечей и на душе становилось спокойно, какое-то умиротворение и уверенность в том, что надо жить дальше, мы еще нужны нашим внукам. Затем мы ехали на кладбище к дочери. Долго стояли молча перед могилкой каждый со своими мыслями. Домой приезжали опустошенные. И так, почти каждый день, мы ездили этим маршрутом три месяца.
Где-то на пятый или шестой день после похорон мы приехали домой, сели рядом на диван и жена мне говорит
- Ты хоть представляешь что произошло? Мы потеряли единственную дочь и теперь старые, больные никому не нужны. Внуки? Что внуки, у них своя жизнь и на первом месте всегда будут свои интересы. И это правильно, так устроен мир. Мы с тобой виноваты в том, что дочь так рано ушла из жизни. Это чувство своей вины перед ней меня будет преследовать всю оставшуюся жизнь. Это Бог меня наказал за мои преступления, за мои два аборта. И так жестоко наказал. Если бы было у нас трое детей, то кто-то обязательно был около нас в старости... И запомни. Я ни за что не останусь одна. Я буду молить Бога, чтобы я раньше тебя ушла в иной мир. И я верю, что так и будет -
- А обо мне ты подумала? Ты представляешь что со мной будет, если я еще и тебя потеряю. Мне даже сейчас иногда приходит мысль о том, что жизнь потеряла всякий смысл и только твоя любовь меня согревает и заставляет жить дальше. Забудь о преждевременном уходе и давай жить друг для друга, и для внуков -
- Прости меня. Я не в себе и порой забываю о тебе -
Обняла меня и, наконец-то, у ней потекли слезы, потекли ручьем, потом стала навзрыд рыдать, не отпуская меня. На ревелись оба и договорились, что постараемся вместе уйти в иной мир. Все последующие годы жена продолжала готовиться к смерти. Десятки раз мне рассказывала и показывала во что ее одеть, подготовила для меня «памятку» и «фотку» для памятника. Она кодировала себя для преждевременного ухода также, как делала дочь. И все же сделала по своему, как она хотела. Это был не суицид, нет. А дело было так. Я неожиданно попал на операцию и после 7 суток был без сознания. Жена дежурила целые сутки около меня, видела, что со мною происходит и посчитала, что я умру. Рано утром у ней открылась рвота с желочью. Сестра сказала, что вам надо срочно идти к хирургу и сделала обезболивающий укол. Но жена уехала домой. К концу второго дня у ней открылись такие боли, что она еле успела вызвать скорую помощь. Через два часа была на операционном столе с запущенным перитонитом брюшной полости. У ней была грыжа и ущемление прямой кишки. На вторые сутки сердце остановилось. Если бы вправили выпирающую грыжу, жена осталась бы в живых. Но она не захотела жить без меня, ей было все равно что будет впереди и ушла домой.