Можно сказать, что не будь со мной Димки, я бы Нурпейчика и не признал. Ну, или так: не будь этот день по-разбойничьи весенним, я бы его не заметил. Я бы с сыном в непогоду сел в машину, и свои триста метров мы бы одолели в три секунды.
А весна, действительно, была буйная. Трава проламывала еще не позабывший зимнюю слякоть асфальт, всюду как-то враз стали набухать на деревьях почки, закопошились усиленно, чувствуя тепло, на ветках птицы. Так что, уверен, у искренних дураков, видящих активное движение природных сил и разворот погоды на сто восемьдесят градусов, наготове уже были опротивевшие слова о глобальном потеплении.
Я шел по улице, как говорится, дыша полной грудью — воздух пока, и правда, был свеж, обещая лишь повышение температуры, — и любовался оживающим после холодного сна городом. Рядом со мной уверенно топал, стараясь не отставать, пятилетний сын. Есть родители, что ничего не замечают, спешат и потому бездумно тянут за руку своих детей, отчего те семенят, спотыкаются, начинают хныкать, капризничать, а то и вовсе поднимают бунт, отказываясь идти дальше. Я — другой, абсолютно другой: заботливый, заметливый и прислушивающийся к лепету своего любимца. Дорога в детский сад недлинная, но все равно, внимание ребенка надо занять разговором и показом встречающихся по пути интересностей. Развитие отпрысков включает, помимо складывания кубиков, рисования и знакомства с буквами, также расширение границ окружающего мира.
— А почему этот дядя такой огромный и он больше дяди Саши? И где Дениска?— спросил сын, указывая пальчиком на спины идущих впереди мужиков, которые о чем-то между собой громко спорили. Тут-то я и признал в одном из них Нурпейчика. В последнее время он нигде не трудился. Но, будучи безработным, Нурпейчик со спокойной совестью передоверил жене отвод своего сына в садик, тогда как раз мог этим заняться сам, чтобы разгрузить ее, умудрявшуюся заработать копейку везде, где только можно.
Наши дети часто играли вместе, так что, наблюдая за ними со стороны, сердце радовалось — они были словно два брата. Никогда не ссорились и понимали друг друга с полуслова: я уж и не помню такого, чтобы какая-нибудь неподеленная игрушка разводила их по разным углам. Мой Димка был чуть старше Дениски, но вел себя по-джентльменски — во всем уступал младшему. Я находил между ними много общего. Да и чем-то похожи они были друг на друга; впрочем, при желании подобную похожесть можно найти всегда у детей.
Я начал было объяснение с того, что и он, когда вырастет, будет единственным и неповторимым, по той причине… Причина лежала в известной плоскости: результат соединения двух тел в определенных условиях зависит не от места, позы и желания, а от наследственности; и ребенку объяснение следовало поднести иначе, не так, как это делает нынешняя детская литература, сводя все черт знает к чему и при том забывая сказать о самом процессе и его конечном продукте. Словом, художники, деликатно потискав своих героев, осторожно покатав их по постели, экономно раскатав губы и возбудив организмы, передают без всякого смущения людям науки право на внятное повествование, откуда и как берется потомство. И чем разнится один человек от другого.
Пока я, погрузившись в раздумья, выискивал в памяти нужный ответ, который, может, в свое время мне тоже сказали мои родители, сын открыл новую тему для обсуждения.
— Что такое пиз...к? — спросил он отнюдь не шепотом.
— Где ты слышал это слово? — строго спросил я, хотя оно и мои уши потревожило. И даже пристукнул от возмущения кулаком по воображаемому столу, зависшему в воздухе. — Есть вещи, которые маленьким детям знать не положено. Забудь про него — оно отвратительное.
— Вон тот дядя сказал, — Димка указал на собеседника Нурпейчика. — Он сказал ему: «ты — пиз...к».
Детская упертость обычно проистекает не из желания доказать свое, этот, так сказать, компонент характера у малышей только формируется и еще не совсем устоялся, а просто — напомнить о себе.
В принципе, с услышанным я согласился — внутренне.
Во-первых, Нурпейчика я знаю давно. Когда-то довелось с ним даже вместе поработать. Как работник он был не ахти, но вся проблема его была не в голове, как говорят, не в соображаловке, которая как раз работала, а в укоренившейся в нем лени. А во-вторых, мы живем на одной лестничной площадке. Он был ленив и в семье. Жена Нурпейчика, Маша, помню, жаловалась, что ночью, чтобы заставить мужа встать к закапризничавшему ребенку, надо было сначала его хорошо растрясти, а затем устроить скандал — по хорошо отработанному сценарию, с применением следующих выражений: «я что, одна должна только вскакивать по ночам?», «лень во всем сильнее тебя: даже когда надо о ребенке позаботиться, — тебя не видно» и самым убийственным — «это ведь, согласись, и твой ребенок». Что вызывало у слушателей различные догадки. Все это Нурпейчик пересказывал со смешком, очевидно, ожидая одобрительной реакции слушателей. Я, например, не почитатель выкладываемых в открытый доступ семейных альбомов. Но некоторые эпизоды, передаваемые им с юмором, все-таки затрагивали нерв.
Однажды, по его словам, в выходной день он прогуливался с чуть подросшим сыном по улице. Дениске на тот момент было три года и какие-то жизненные вопросы его, определенно, уже интересовали. На скамейке парочка взасос целовалась. Молодые, несмотря на неодобрительные взгляды пожилых прохожих, продолжали заниматься, явно с охоткой, своим делом.
— Они друг друга любят? — спросил сын, присматриваясь внимательно к парочке.
— Они целуются, — честно ответил Нурпейчик. И, в общем-то он не обманывал, даже не стремясь заглянуть в чужую жизнь: если молодые решили тратить свои губы на улице, так это их проблемы. Данное событие, прилюдное целование, в отличие от старшего поколения, Нурпейчик воспринимал вполне спокойно — оно казалось ему обыденным и не заслуживало того, чтобы его обсуждали.
— Они не целуются, — вдруг заупрямился малец.
— А что они тогда делают? — удивился, возвращая вопрос сына на обсуждение, Нурпейчик.
— Наша воспитательница сказала, что так любят.
Проклиная в душе бестолковую воспитательницу, которая могла бы по-иному разрешить тревожащую душу ребенка проблему и на какие-то секунды войдя в ступор, Нурпейчик переспросил:
— Как это — так любят?
Тут он вообще похолодел, сердце его окаменело: что там могла такого наговорить эта дура и при детях натворить, он боялся даже представить. Не могла же она, в конце концов, в детском саду устроить поцелуйный бардак со своим любовником. Понимая, что лучше всего после несложного ответа Дениски «вот так» обнести молчанием тему, грозившую развиться в увертки от словесного путешествия по анатомическим достопримечательностям, Нурпейчик заговорил о цветочках.
Красивы, с запахом и, главное, безопасны.
По приходе домой он машинально мазнул жену губами по щеке, что означало все тот же поцелуй, на что сын отреагировал мгновенно — с какой-то обидой по-взрослому обронив:
— Ты маму не любишь.
Вытянутое лицо Маши с настороженным взглядом вынудило Нурпейчика шепотом пересказать суть Денискиных предположений. Жена его, дама со своеобразным чувством юмора, но высокой требовательностью к мужу, взялась поначалу объяснять малому, что папа в науке любви вообще не силен и что все-все давно знают о… Она хотела рассказать о магазине, где покупают любовь, но — остановилась. Сообразив вовремя, что это даже не двусмысленно прозвучит, а дурно, и что сын потребует свести его в данное учреждение, чтобы убедиться в наличии указанного товара.
Концовка была для Нурпейчика ожидаемой: супруга обвинила его в лени, которая не позволила произвести кондиционный продуктивный поцелуй.
Если затевался в доме мелкий ремонт, он просто бежал, оставляя жену наедине с шпаклевкой и краской, благо та умела многое. Ему лень было прикрутить болт в расшатавшемся стуле. И заморгавшаяся лампочка еще долго не покидала обжитое место — все по той же причине: прохладцы в желании Нурпейчика что-либо делать. Короче, лежание на диване и просмотр бесконечных боевиков, в которых, определенно, он видел себя на месте действующих персонажей — героем, было той единственной работой, что приносила ему удовлетворение.
Он, помнится, и в проектном бюро все делал еле-еле. Такое создавалось впечатление, что у него силы на исходе. И, вопреки расхожему мнению, что ленивые люди годны для большого творчества — свои придумки у них основаны якобы на стремлении еще меньше напрягаться, — Нурпейчик под это определение никак не подходил. Он был ленив, и точка.
Диалог между тем развивался.
Говорил усатый мужчина, чем-то напоминавший, когда он чуть повернул голову назад, Сталина, только в масштабе 3 к 1. Голова его, казалось, подпирала небо, отчего и звуки долетавшие сверху, были чуть приглушенные — хотя горлом его заведовал бас и можно было ожидать большей громкости.
Этот масштабный, замаскировавшийся под вождя товарищ дискутировал с Нурпейчиком, и тема была, прямо сказать, неприятная. Они шли чуть впереди нас.
— Вот ты говоришь, — рассуждал псевдо-Сталин, — что нас никто в мире не любит. А я думаю, как раз обратное. Нас не только любят, но и уважают, и боятся.
— Боятся, значит, ненавидят, а не любят, как ты говоришь. Эти два понятия несовместимы. — Парировал Нурпейчик. — И что вообще хорошего в этой, как ты говоришь, любви, если она не подкреплена искренностью? Вот ты, скажи честно, любишь нашу Родину, и это от сердца?
— Я — конечно. А вот ты? — оба спорщика, определенно, считали, что признание в своих чувствах тот товар, который стоит выставлять напоказ.
Не люблю я подобные разговоры. Что толку от них, если каждый видит свое и доводы другого для него, что для неверующего — молитва?
Этот невольно подслушанный диалог между ним и псевдо-Сталиным, высветил Нурпейчика с неизвестной мне стороны. Живем столько лет бок о бок, но ни разу даже о политике речи не заводили. Оказывается, ленивый на действия, душой он был активен. И смотрел не только оболванивающие разум боевики, но и читал литературу, требующую движения мысли. Его душу омывали воды гражданской позиции. Со взглядами Нурпейчика можно было соглашаться или нет, но в той воде, определенно, плавала, чувствуя себя в своей стихии, честность. Тут, признаться, мы едва не столкнулись с шедшим нам навстречу гражданином, потому как я задумался. Я вдруг уловил неувязку, вызванную употреблением мной мысленно восторженного глагола «плавать», который молва намертво приторочила к неудобосказуемому существительному. Так что не только честность могла осваивать водную стихию.
Между тем спор только разгорался. Псевдо-Сталин с ногами и головой влез в древнюю историю, откуда, по всей видимости, собирался уверенно шагать в сторону современного периода. Не знаю, сколько бы это у него заняло времени, но пыл его вдруг подзастрял на имени князя Владимира, дальше которого, пытаясь отстоять свою философию, он боялся тронуться. Его оппонент, Нурпейчик, не соглашался, что именно тогда и забил родник повального уважения к стране. Спор становился неопределенным и нудным. Они топтались на Владимире — каждый со своими неуклюжими и неубедительными примерами. И каждый любил Родину тоже по-своему — громко и надсадно.
До садика оставалось совсем чуть-чуть пройти.
— А что такое Родина? — спросил Димка, влезая в мой обострившийся слух, как обычно, довольно бесцеремонно.
— Это место где человек родился, живет, где он себя по-особенному чувствует.
— А ты любишь Родину? — теперь сын решил меня пытать этим патриотическим вопросом, вслед за мобильными дискурсантами.
— Дима, — начал я, — вопрос ты ставишь неправильно. Потому что спроси любого, и он, напротив, примется тебе говорить, что или кого не любит. И вообще любовь — понятие растяжимое. Люди больше склонны не любить, чем любить. Вот сам прикинь: ты не любишь холод, не любишь, когда тебя обижают, некрасивые машинки и — что еще? — рано вставать не любишь, овсяную кашу да и много еще такого. Темноту. Лужи, например, тоже — не любишь. А любишь конфеты, маму и меня, теплое лето. Песни петь. Как ни крути, если хорошенько подсчитать, то больше ты не любишь, чем любишь. Как всякий нормальный человек.
Философия пятилетнему ребенку была явно не по силам. Димка задумался, а скорее всего, своим детским умом стремился разложить все по полочкам.
— А маму ты не любишь, — вдруг заявил он, точь-в-точь повторяя слова Дениски. Очевидно, процесс разложения по полочкам завершился. Я остановился. В таких случаях говорят: ноги приросли к земле.
— С чего это ты взял? — я был раздосадован. Что за чертовщина? Почему у детей такая отвратительная особенность все подмечать не так, как это делают взрослые? И из безобидной темы развивать катастрофический сюжет.
— Ничего я не взял, — торжественно заявил сын и, как мне показалось, с какой-то хитрецой посмотрел на меня. — Ты любишь тетю Машу, я сам видел, как ты на нее смотришь, когда она к нам приходит. А на маму ты так не смотришь.
Неправда! Я смотрю на Машку с осуждением, скрытым неодобрением. Сколько раз я просил ее: когда приходишь к нам, не веди себя вызывающе, словно ты тут хозяйка. Будь скромнее. Будь незаметнее. То, что, по ее словам, Дениска — мой сын, еще не повод так себя держать.
А маму, что делать, я люблю, люблю.