Матвей Белозерцев, утопая в кресле, сидел в огромной, как теннисный корт, гостиной своей квартиры на Малой Юшуньской, и бездумно таращился на языки пламени в «аквариуме» бездымного камина. В воздухе, почти физически ощутимо, висела вязкая, обволакивающая тишина. Домочадцев и живность Матвей отправил в коттедж на Новорижском. Пришлось наврать с три короба, чтобы избежать неудобных вопросов. Обычно, семья перебиралась в загородный дом с конца апреля по начало октября. Сейчас февраль…
Находящийся на взводе с момента отъезда родных Матвей каждой клеточкой кожи почувствовал чьё-то присутствие в гостиной. «Вот, пожалуй, и всё», - отстранённо, как не о себе, подумал он.
***
«Устойчивая, невесть откуда взявшаяся, едва ли не аксиома – в момент смерти перед глазами человека проносится вся его жизнь, - Матвей с сомнением помотал головой, - сбитый насмерть тяжёлым внедорожником отморозка на «зебре» пешеход, скорее всего, размышлял о бытовых, насущных делах. Сорвавшийся с кручи альпинист, несущийся к земле со скоростью двести километров в час, вряд ли адекватно воспринял бы воспоминания о знаковых событиях своей, вот-вот разобьющейся вместе с ним вдребезги, жизни. У снятого же снайпером бойца, к месту вспомнить о бренности бытия, вообще не было ни шанса».
Белозерцев подошёл к столику, заставленному разнокалиберными бутылками, плеснул в широкогорлый стакан изрядную порцию скотча. «Другое дело, люди, приговорённые к смерти судом, или болезнью. У них есть время без суеты проанализировать свою жизнь, подвести итоги… К чему я всё это? – Матвей глотнул янтарного цвета жидкости. - Ах, да! Открытка. Чёрная метка, будь одна неладна!».
Два дня назад Белозерцев вытащил прижатый «дворником» к стеклу его машины плотный прямоугольник, с изображёнными на нём яркими шарами, еловой веткой, увитой серпантином, и уже не актуальным поздравлением с Новым годом. На обратной стороне открытки печатными буквами, безликими, как индекс на конверте, значилось: «ТЫ ПОСЛЕДНИЙ. ЖДИ».
На ватных ногах Матвей добрался до водительской дверцы, кулем втиснулся за руль, сжимая в подрагивающих пальцах «приговор». Он уже давно ждал нечто подобного, но до последнего надеялся, что минует, как-то пронесёт… не минуло, и не пронесло.
То, что это не дурацкий розыгрыш, сомнений не было ни на йоту. Два его друга уже на кладбище. Один в Иерусалиме, на горе Герцля, на главном кладбище Армии обороны Израиля, другой на Троекуровском, в Москве. Еще один пока ещё в морге. Белозерцев сам был на опознании.
«Ну, я-то, я-то ничего не делал! – по-бабьи всхлипнул Матвей, ударив ладонью по рулю, - и почему сейчас, через столько лет?!»…
«Когда же это было?», – Белозерцев отпил из стакана.
Они тогда учились в старших классах. Они, это Старков Саша, Коля Пучков, Сева Лозовский, и он. Старый, Пучок, Лаза и Эрзац. Да. Вот таким «погонялом» окрестили дружки отличника, выходца из приличной семьи (отец директор крупного завода, мать главврач городской больницы), и ведь на всю жизнь, как тамга, кличка приклеилась, правда, только для их четвёрки. Для всех остальных, кроме домочадцев, он был Матвеем Андреевичем.
Странная у них была компания.
В те времена, когда они были детьми, стёртые некогда большевиками до основания сословные различия, сразу же после исчезновения, начали возрождаться снова, правда, в гротескно-извращённой форме. Номенклатура заняла нишу аристократии, наняла прислугу, и так как, «Вышли мы все из народа…», иногда хозяйку только по тону можно было отличить от кухарки, а хозяина по шляпе и портфелю – от истопника. Следом шли «нужные» люди. Нет, не учёные, учителя, архитекторы, инженеры, врачи и прочая интеллигентская «прослойка», от девяноста до двухсот рублей в месяц. Это были директора гастрономов, универмагов и ресторанов, мясники, начальники автосервиса, заведующие комиссионками, администраторы театров и концертных залов и тому подобное. «Гегемон» же, трудился на заводах и фабриках, повышая и преумножая. Крестьяне, как могли, пополняли закрома Родины.
Тогда не было ничего удивительного, что Саша и Коля, из семей простых рабочих, соседствовали в одном доме с Севой, сыном известного виолончелиста, и директорским сынком Мотей. Они ходили в один детский сад, пошли в одну и ту же школу, и учились в одном классе.
Саша с Колей (Старый и Пучок), сразу же определили пацанам однокашникам места в трофической цепи данного класса. Несогласных доубедили после уроков на заднем дворе школы. Сева и Мотя, как ближайшие друзья новоявленных лидеров, оказались в привилегированном положении. Но это только на первый взгляд. На самом деле дружба со Старым и Пучком была не менее обременительна, чем их доминирование над остальными ребятами класса. Более того, те могли хотя бы после уроков отдохнуть от этой парочки. Матвею же с Севой отдыха не полагалось. «Но от друзей не убежишь, придут и без звонка…», как пела популярная в то время рок-группа Александра Ситковецкого «Автограф». Отказ от участия в проделках друганов для Лазы и Эрзаца нередко заканчивались серьёзной взбучкой.
После окончания восьмого класса Старков и Пучков, получив свидетельства о восьмилетнем образовании, покинули стены альма-матер, чему несказанно рады были педагоги и ученики. Сева с Матвеем тоже было порадовались… куда там! Старый с Пучком и в мыслях не держали освободить от своей опеки корешей.
Старкова устроил на завод (которым, кстати, руководил отец Матвея) его дядя, бригадир участка. Пучков поступил в ПТУ, учился на радиомонтажника.
Белозерцев с Лозовским уже оканчивали десятый класс, когда произошло то, за что трое из их компании ответили по полной…
«Мне это ещё предстоит, - вернулся из экскурса в прошлое Матвей, - прятаться, бежать, искать у кого бы то ни было защиты смысла нет. Те пробовали… Господи! Сколько это всё уже длится? Третий год! Третий год животного страха, неопределённости, паранойи, депрессии и запоздалого, и оттого бессмысленного самобичевания».
Белозерцев допил виски, и вернулся к столику с напитками. Память непрошено вернула его в тот далёкий май, когда радужные цвета ожидающего его, непременно счастливого будущего, безжалостно и грубо смешали в грязно-серое пятно. Вся дальнейшая жизнь, несмотря, на казалось бы, перманентный успех во всём, была, словно серой пеленой отгорожена от ласковых солнечных лучей, всё его существо пребывало в серой, холодной мгле, томилось под гнётом, пусть и невольно, содеянного им, мучимое непреходящими угрызениями совести.
Спустя несколько месяцев, после того рокового случая, судьба развела «как бы друзей» далеко и надолго. Сева, по матери Гутмахер, с родителями, вос-пользовавшимися дующим из всех щелей ветром перемен, эмигрировал на ис-торическую родину. Колю Пучкова «забрили» в армию, в доблестные войска «дяди Васи». Пострелять Пучку довелось в середине-конце января девяностого года, когда 39-я ДШБ, в которой он проходил службу, вошла в Нагорный Карабах. Старый загремел по 162-й на зону. Через шесть лет он вышел по УДО. Белозерцев уже окончил МГУ, работал старшим экономистом на «прихватизированном» отцом заводе.
После окончания университета Матвей пару раз виделся с Колей, до этого не случалось. Все каникулы Белозерцев проводил с семьёй, или один, заграницей. Первая встреча старых друзей как-то сразу не задалась. Пучок смущался, прятал глаза, говорил невпопад. Распили они бутылку «Арарата» принесённую Матвеем, и разошлись. Второй раз Белозерцев случайно встретил Колю на улице. Тот взахлёб поведал Матвею, что Старый «откинулся», сейчас в Москве под крутым авторитетом ходит, и он, Коля, едет в столицу. Старков писал, что такие, понюхавшие в десантуре пороху пацаны там нужны.
- Представляешь, Москва! – Пучок только что не приплясывал на месте.
- Я там пять лет и учился и жил, - пожал плечами Матвей, - а Старый тебе не писал про «аллеи героев»?
- Какие ещё аллеи? – насторожился Пучок, - ни про какие аллеи он не писал.
- А на кладбищах московских. Там таких, как ты, полным-полно прикопано. Тебя Старый что, на должность консильери приглашает? Шестёркой там будешь. Грохнут во время одной из разборок, и все дела, - Белозерцев легонько похлопал Пучкова по плечу, - включай мозги, Коля, без этого органа в Москве ловить нечего.
- Да ну тебя! – недовольно отмахнулся от Матвея Пучок, - ещё поглядим, кто раньше поднимется.
На сим и расстались.
Как ни странно, но «обелиски» Старкова и Пучкова не украсили предпочитаемого братвой Хованского кладбища. Друганы вовремя соскочили с криминала. Заработанные непосильным трудом бабки вложили в легальный бизнес, и к концу второго десятилетия текущего века твердо стояли на ногах.
Белозерцев, похоронив отца, и вступив в права владения немалым наследством, продал завод, вложил серьёзные деньги в перспективные акции (не зря же он экономический факультет МГУ оканчивал?), перебрался в столицу, и зажил созерцательной жизнью в качестве рантье.
А два года назад в Москву из Израиля прилетел Сева…
Они сидели за отдельным столиком в ресторане «Лодка», что на Новинском бульваре, уныло ковыряя вилками шедевры азиатской кухни. После «грузилова» Севы есть расхотелось. Старков с Колей налегали на спиртное.
- Да пусть только сунется! – нетрезво пригрозил Старый, - не таким козлам рога обламывали! Правда, Пучок?!
- П-правда, - пьяненько поддакнул уже хвативший лишку Николай.
Матвея бравада Старкова не впечатлила. Если «мститель» вышел на Севу в Израиле, а по заявлению Лозовского ни полиция, ни спецслужбы (Сева после эмиграции по израильским законам отслужил в их армии, остался, продолжил обучение на военного, дослужился до полковника, поступил в Колледж национальной безопасности МАБАЛь – «hа-Михлаля ле-Битахон Леуми», успешно его окончил, получил 2-ю академическую степень от имени Хайфского университета, и работал в сфере национальной безопасности Израиля), почти ничего так по нему и не нарыли, это значит, что тот очень серьёзный противник.
- Сколько времени с тех пор утекло. Почему именно сейчас? – наклонился Белозерцев к Севе.
- Да чёрт его знает! – Сева досадливо бросил вилку на стол, - то немногое, что наши узнали, что он из русских, воевал в Чечне, попал в плен, принял ислам, был отправлен на переподготовку в Кандагар, в один из лагерей курируемых самим Усамой бен Ладеном. Там вступил в Аль-Каиду, стал приближённым одного из сподвижников бен Ладена. Ни в Чечню, ни в Россию он так и не вернулся. После устранения Ладена в 2011 году, его след затерялся. Где он был и что делал, никто не знает. Кто он сейчас, под каким именем ходит, как выглядит? Одни вопросы без ответов. Но до меня он добрался. Исхитрился передать «маляву», - Сева почему-то мотнул головой в сторону продолжавшего хорохорится Старкова.
- Не простой чувачок, - задумчиво протянул Матвей, - даже если он только затравку по тому делу прессе подкинет, нашей с тобой репутации конец. Этим-то всё равно. Они и так по уши в… По 78-й с истечением сроков давности отмажемся, а вот реноме прос…м.
- Мотя! Какое к чертям собачьим реноме! Я тебя умоляю! Он чёрным по белому написал, что совершит над нами кисас по закону Шариата, - поднял очи горе Сева.
- Какой ещё кисас, Шариат… дичь какая-то, - взвинтился Матвей.
- Возмездие... Дичь не дичь, а кончит он нас всех за дедулю, которого эти козлы по пьяни прибили. А то, что мы свидетели, что нас заставили во всём этом участвовать, ему по барабану, - часто-часто закивал Сева.
- Что ты такое несёшь! Как какой-то ср… моджахед доберётся до полкаша национальной безопасности Израиля! Ладно я, сиволапый… да и то, на приличную охрану, если понадобится, рассупонюсь. Про этих гавриков вообще молчу, сами кого хочешь закопают. Из ревущих девяностых живыми выбрались! Это тебе не хухры-мухры! – Белозерцев почувствовал, что стремительно пьянеет, и его накрывает волна настроения, сродни старковскому.
- Дурак ты, Мотя, - неодобрительно посмотрел на него Лозовский, - короче, я вас предупредил, а дальше дело ваше. Здесь каждый сам за себя. Прощайте.
Бросив на стол несколько крупных купюр, Сева ушёл. Матвей напился с дружками, что называется, до положения риз. Как он оказался дома, осталось для него тайной за семью печатями.
Прошло чуть больше года. За насущными делами реальные и мнимые страхи развеялись, как тёмная снеговая туча под упругим свежим весенним ветром. У Матвея родилась первая внучка от старшего сына, младшая дочь окончила журфак.
И тут, как обухом по голове. Севу нашли в ванной его дома, с перерезанным от уха до уха горлом, и вспоротым животом. Об этом Белозерцеву сообщил по телефону незнакомец, видимо, тоже из эмигрантов, так как, говорил без малейшего акцента.
Это известие ошеломило Матвея. Да что там ошеломило! Буквально выбило почву из под его ног. Он как стоял, так и грохнулся пятой точкой на пол, выронив из вдруг ослабевшей руки телефон.
Немного придя в себя, он поднялся, по-стариковски шаркая, поплёлся к бару.
Выудив из его чрева бутылку Chivas Regal, уединился в комнате, служившей ему кабинетом. Благо, кроме зверья дома никого не было. Жена дневала и ночевала у сына, пестуя внучку, дочь курировала отделку в недавно подаренной им квартире-студии. Васька, шотландский вислоухий, проводил Матвея ленивым, ничего не выражающим взглядом, не сдвинувшись с места. Зато Машка, золотистый ретривер, преданно просочилась в комнату вслед за хозяином.
Белозерцев открыв бутылку, поискав глазами, и не найдя подходящей ёмкости, присосался к горлышку, аки телок к материнскому вымени. Он быстро захмелел.
- Одной тебе расскажу, как дело было, ты не выдашь, я знаю, - Матвей мно-гозначительно покачал указательным пальцем перед кожаным кубиком носа внимавшей его откровениям Машки, - как сейчас помню, было воскресенье. Я готовился к выпускным экзаменам, на золотую медаль шёл! Получил серебряную… Но не суть… о чём бишь я? А! Родители на работе. Тут в дверь трезвонить кто-то начал. Я открываю, а там Старый с Пучком, изрядно подшофе, и Лаза с кислой мордой…
И ему действительно припомнилось всё до мельчайших подробностей.
- Собирайся, пойдём бухать! – слегка покачнулся Старый.
- Да не ребят, мне к экзаменам готовиться надо, - с просительными нотками в голосе залепетал Матвей, заранее зная, что отвертеться не получится.
- Эрзац! Ты не понял, - упёрся в него мутным взглядом Старков, - быстро со-брался, и на выход. Зубрила грёбаный!
Старый и Пучок привели уныло бредущих за ними Севу с Матвеем на заброшенную стройку. За повалившимся кое-где забором, в котловане, распласталось подвальное помещение будущего здания. Бетонные блоки были доверху замазаны гудроном, или битумом, Белозерцев в этом не разбирался. Мрачно чернеющий недострой, на фоне молодой травы, пробивающейся по краю котлована, производил удручающее впечатление, напоминая подводную лодку без надстройки. На перекрытие нулевого этажа с «берега» были переброшены сходни - пара широких сосновых досок. «Палуба» была завалена мусором, пустой стеклотарой. Недалеко от «сходней» на ящиках лежала импровизированная столешница, функцию которой исполняла обшарпанная межкомнатная дверь. Вокруг стола, уже в качестве посадочных мест, были расставлены всё те же деревянные ящики. Молодёжь и местная пьянь давно облюбовала это место. Во-первых, недострой стоял на отшибе, и сознательные граждане, не могли видеть творящегося здесь непотребства, а посему и не могли вызвать представителей правоохранительных органов, в целях пресечения оного безобразия. А во-вторых, даже если сюда нехотя заглядывал по долгу службы патруль, отдыхающие просто-напросто затягивали «сходни» на перекрытие, и недострой превращался в неприступную крепость. По необходимости, доски перебрасывались на противоположный от патруля край котлована, и развесёлая компания, неспешно, с шутками-прибаутками, покидала цитадель. Обегать котлован кругом у милиционеров желания ни разу, за всё время существования этого злачного места, не возникало.
- Прашу на борт! – Старый дурашливо козырнул, и пошатываясь, рискуя свернуть себе шею, ступил на завибрировавшие под его весом «сходни».
Перебравшись на перекрытие подвала, ребята расселись на ящиках вокруг стола. Пучок торжественно выставил на его поверхность пол дюжины «Золотой осени» и пару «бомб» «Столового светлого».
- Ща нажрёмся, - констатировал он, критически оглядывая батарею бутылок.
После первой «осени» Севу вырвало. Матвей осилил одну, но был уверен, ещё пара глотков, и он последует примеру друга.
- Что слабаки, не лезет больше? А вот я в вас сейчас насильно бухло заливать буду. Пролетарским пойлом брезгуете? На мною заработанные деньги куплено. А ну пейте, мать вашу! – Старков был уже почти невменяем. Глаза его остекленели, в уголках рта подсыхала пенная слюна.
В таком состоянии его боялся даже Пучок, бывший на пол головы выше, и заметно шире в плечах.
От неминуемой расправы ребят спас донёсшийся из котлована неясного происхождения шум.
- Это кто там мне… нам, культурно отдыхать мешает, резко, как часто бывает с сильно пьяными, переключил внимание на другой объект Старый.
Шатаясь, он подошёл к краю недостроя:
- Эй ты, чмо! Ты чего здесь шаришься. А?!
- Да я это, внучок, бутылочки шукаю, всё прибыток к пенсии, послышался снизу дребезжащий старческий голос.
- А ты эти бутылки покупал, козёл старый?! Стой на месте, сейчас я тебя отучу чужое хапать, - нарочно накручивал себя Старков. Ему отродясь до пустой тары дела не было. Сдавать пустые бутылки он считал ниже своего достоинства.
- Старый, может ну его, - зная подобное настроение дружка, попытался угомонить того Пучков.
- Со мной пошли! А то и ты схлопочешь. Вы, кстати, тоже. Буду из вас нормальных мужиков делать.
Ребята нехотя поднялись с ящиков. Перечить закусившему удила Старому, себе дороже.
Спустившись в котлован они увидели тщедушного старичка, с венчиком седых волос вокруг внушительной лысины. С морщинистого сухонького личика со стариковским румянцем, на них подслеповато, с детской доверчивостью смотрели выцветшие до бледной голубизны глаза.
- Говорю, бутылочки шукаю, всё подмога к пенсии, какая-никакая, - скороговоркой проговорил дед, будто продолжая начатый разговор.
- Воруешь, а не шукаешь! – набычился Старков.
- Саш не надо! – чуть ли не взмолился Пучок, но было уже поздно. Старый довёл себя до нужной кондиции.
Хорошо поставленным ударом он сбил старика с ног, и стал избивать…
Дальше Матвею всё виделось, как в кровавом тумане. Орущий, с безумными глазами Старков, заставляющий Пучка ударить деда, рыдающий в голос Сева, неуклюже пинающий старика. Он сам, с кровью, заливающей из рассечённой брови левый глаз, пожалуй, впервые в жизни, отказавшийся подчиниться озверевшему Старому.
Матвей видел, как ребята потащили тело к коллекторному колодцу, сбросили его вниз. Старков помочился в колодец сам, и заставил сделать то же самое Пучка. Севу выворачивало наизнанку метрах в трёх от колодца. Проходя мимо безвольно сидящего на склоне котлована Белозерцева, Старков наотмашь ударил того тыльной стороной ладони по лицу, разбив губы в кровь.
- Вякнешь кому, убью, гнида, - сквозь зубы прошипел он.
Приказав Пучкову забрать недопитое спиртное, Старков с дружком ушли.
Сева обессилено уселся рядом с Матвеем.
- Что же мы наделали, Мотя? – по-щенячьи поскуливая, спросил он, пытаясь заглянуть Белозерцеву в глаза.
- Не мы, а вы, - вяло поправил Севу Матвей.
- А ты с нами был. Да! Ты тоже соучастник… - испугано зачастил Лозовский, - что сдашь? Старый тебя убьёт! Убьёт! Понимаешь?!
- Да заткнись ты уже. Достал. Не буду я никого сдавать, сам в дерьме по уши, - отряхнув штаны, он пошёл в сторону дома. Сева семенил рядом. Хмель с обоих, как рукой сняло.
Какое-то время у них сердце проваливалось в район мочевого пузыря, при виде проезжающей мимо милицейской «канарейки», или мазнувшего по ним взглядом постового. Но прошли лето, осень, наступила, и так же окончилась зима. Пучков служил в армии. Старый мотал срок за разбой где-то в Архангельской губернии. Матвей поступил в МГУ, а Сева отбыл в края обетованные.
Тело старика нашли только по лету, когда всё-таки решили достроить здание, мертвым грузом висевшее на балансе города.
Когда старика хоронили, Матвей тайком пробрался на кладбище, и спрятавшись за чьим-то памятником, наблюдал за похоронами. Кроме мальчишки лет тринадцати, двух старушек, и по виду какого-то официального лица, на похороны никто не пришёл. Как позже Белозерцев узнал, мальчишку до совершеннолетия забрали в интернат. Кроме деда у того никого не было. Пьянчуг, отца с матерью, несколько лет назад лишили родительских прав. Отец матери взял парня к себе.
Застонав в голос, словно от зубной боли, Белозерцев заставил себя вернуться в настоящее. Перед внутренним взором ещё какое-то время стояла хрупкая фигурка старика, смотревшего на него добрыми, выцветшими до линялой голубизны глазами. Матвей почувствовал, как по его щекам потекли слёзы.
- Прости, дедушка, - по-детски всхлипывал он, - я тебе и оградку, и памятник сладил. Детским интернатам и приютам для стариков помогаю, ночлежку для бездомных содержу… а ведь чувствую, не искупил, не исправил ничего. Всю жизнь на себе эту ношу, как проклятый тащу.
Через полгода после смерти Севы погиб Коля Пучков. В новостях сказали, что охрана была перебита, а сам бизнесмен убит с особой жестокостью. Следствие пока воздержалось от озвучивания каких-либо версий по этому делу.
Да Матвею это было и не нужно. Это кисас. Внук снова напомнил о себе. После смерти Севы Белозерцев по своим каналам навёл кое-какие справки. Да, парень по достижении восемнадцатилетнего возраста был призван в армию, попал в плен ещё в первую чеченскую войну. Больше о его судьбе ничего известно не было. Списали, как пропавшего без вести. Всё равно искать некому. Имеющиеся у него сведения о дальнейшей судьбе мальчишки, полученные от Лозовского, Матвей предавать гласности не стал.
Опять же, использовав свои связи, Белозерцев узнал подробности драмы, разыгравшейся в загородном доме Пучкова. Лучше бы не узнавал. Охрану вырезали ювелирно, причём, по «почерку» было видно, что работал один человек.
Самого же Пучкова привязали к стулу, оскопили, а гениталии затолкали в гортань, перекрыв дыхательные пути. Коля умер раньше от асфиксии, чем от потери крови.
Ещё через восемь месяцев убили Старкова. Так же бесшумно сняли охрану, застали хозяина врасплох, оглушили, перенесли в гараж, и ручной дисковой пилой отрезали жертве руки и ноги, и тоже оскопили. Трупы охранников и хозяина обнаружила на следующий день приходящая прислуга.
И вот очередь дошла до него, Матвея. Он не знал, получали ли открытки Пучков и Старков. Сева получил целое письмо, о чём и сообщил, примчавшись в Москву. Да это сейчас и не важно. Тут другое. Сколько бы Белозерцев не ломал голову, над тем, как парень их вычислил, всегда выходило одно и тоже. Мальчишка видел всё собственными глазами. Почему сразу не сообщил в милицию, это уже другой вопрос. Испугался. Смалодушничал, решив, что ему, тогда ещё пацану, взрослые не поверят, а убийцы как-нибудь выкрутятся. А может он уже тогда решил отомстить им сам. Бог весть. Но жизнь штука зачастую непростая, вон как она судьбу пареньку завернула. Только без малого через тридцать лет он смог совершить задуманное.
***
Белозерцев, чувствуя, что пьянеет рухнул в кресло, и уставился на пляшущие в камине языки пламени. В воздухе, висела ватная тишина. Матвея то ли от напряжения последних месяцев… да что там месяцев, лет! То ли от выпитого, словно одеялом, с головой накрыла апатия. «Пусть убивает, лишь бы не мучил, - успел подумать он, до того как услышал тусклый, без выражения, голос за спиной:
- Ты готов?
- Минуточку, - не давая себе отчёта в своих действиях, не делая резких движений, Матвей поднялся из кресла, подошёл к музыкальному центру, и недолго «поколдовав» над ним, включил музыку.
Тишину комнаты взорвали первые аккорды реквиема Моцарта.
- Теперь готов, - услышал он себя, словно со стороны.
- Живи. Ты сам себя наказал, - всё так же тускло произнёс незваный гость.
Почувствовав, что слабеет в ногах, Белозерцев с трудом добрался до кресла. В гостиной никого не было, только воздух колыхался от звука последнего, неза-вершённого произведения великого композитора.