-Мать, ну сколько можно? – пробасил из дальней комнаты своим низким, бархатным голосом сын. – Каждый ж месяц, как на работу ходишь на своё кладбище. Мёртвые отдыхать должны, а ты их всё тревожишь, и тревожишь. Нельзя же так. И он вышел в просторный зал, теребя в руках футболку. Виновато глядя на рассерженную мать, молча одел её на себя. Ольга, смерила сына своим тяжёлым взглядом, и чуть понизив голос медленно процедила сквозь зубы : « Я сказала, идём на кладбище, значит идём». Славян нервно передёрнул плечами, и молча ,последовал за матерью в крохотную прихожею. Как он не любил этот её властный голос, рвущийся казалось из самых недр её мятежной души. Но ослушаться мать не посмел. Взяв кряхтя в руки приготовленную ею тяжёлую, матерчатую сумку, недовольным голосом спросил : « Ты что туда кирпичей положила? Я музыкант , а не грузчик». Мать ничего не ответила. Неспешно открыла входную дверь. И бросив , пристальный взгляд в зеркало, поправила выбившую седую прядь из под цветастой косынки. Сын , нехотя поплёлся вслед за матерью на автобусную остановку. Шли, молча, каждый думая о своём. Дорога на старое кладбище , занимало немало времени. В душном автобусе людей было не густо. Проехав несколько минут , мимо старых, хрущёвок, автобус плавно свернул на- лево и по пилил по просёлочной дороге, поднимая к верху клубы пыли.
Далеко в дали остался город, с его раскалённым асфальтом, ухоженными бордюрами и красными терриконниками, возвышающимися на сравнительно небольшом удаление от домов.. Дальше, насколько видел глаз, стелилась бескрайняя степь..Стройные , пирамидальные тополя , растущие вдоль всей дороги, отбрасывали спасительную тень. Вот и старое кладбище. Его железные ворота открыты для посетителей. Автобус пронзительно взвизгнул тормозами, и застыл возле стены из серого песчаника, опоясывающей всю территорию. Тут в тени высоченных жёлтых акаций, и пушистых кустов сирени, было тихо и спокойно. Белый мрамор надгробий легко уживался с тёмной строгостью деревянных крестов, возвышающихся над одинокими погостами. Столько людей нашли тут вечный покой и последнее пристанище.
Могила брата была на второй аллее, совсем близко. Так , что дошли быстро. Ольга на секунду задержалась , держась двумя руками за металлическую оградку, не решаясь открыть калитку. Потом тяжело вздохнула, тряхнула седовласой головою, отгоняя от себя тяжёлые мысли и рывком отворила хлипкую калитку. Скромный холмик земли снова затянуло травою.
- Противная трава,- подумала про себя женщина, - как не пластаюсь с нею, а она всё прёт- и- прёт. Все руки от неё окаянной болят. Постояв некоторое время у калитки, Ольга неспешно подошла к могиле брата, присев рядом на корточки.
- Здравствуй Ванька, - слова застряли в резко пересохшем горле. – Вот, опять к тебе пришла.
За спиною, стараясь не шуметь, тихо прошёл и сел на крохотную скамейку сын, поставив тяжёлую сумку рядом с собою. Мать перевила дух, и не обращая внимание на сына продолжила свой монолог.
-К тебе первому зашла. Вот повыдёргиваю бурьян с твоей могилки, чуток посижу рядом и пойду к матушке и Ирке. Вы все хитрые, тут лежите, ничего вам уже не надо, никуда не нужно. От торопились. М-да… Она замолчала. Её цепкие пальцы, обхватив колючий ствол репейника, с трудом выдернули сорняк из земли.
- Колючий какой! Ты Ванька, его в назидание мне растишь, что ли?! - и она вновь замолчала, продолжая в полной тишине делать свою работу . Где- то совсем рядом с ними затянул свою за унылую песню Удод.
Сын, не любил кладбище. Оно нагоняло на него такую неописуемую тоску. Но как остановить мать? Эти её частые походы сюда, её тихие слёзы, бегущие по суровому лицу ручьями. Он не знал. Пора бы и успокоиться. Не рвать себе душу. Столько лет прошло. Но мать упрямо шла и шла к ним, словно не могла со своих плеч снять груз вины и обиды. Что так терзало её? Что так долго не отпускало её душу?
Закончив бороться с травою, мать придирчиво посмотрела на могилу, и довольная результатом своей работы облегченно вздохнула. Плеснув в рюмку немного водки , поставила на крохотное блюдце, рядом положив пачку « Беломора». Лёгкий ветерок, прорвавшийся сквозь зелёную листву белой сирени, взъерошив на её голове волосы, полетел прочь, играя и шурша листьями.
- А знаешь, - внезапно заговорила мать, не оборачиваясь к сыну, - я ведь ,перед ним виновата. Да, да…..Он меня, возможно, давно простил, - и она замолчала. Так трудно было ей , впервые решиться, выплеснуть свою, многолетнюю боль наружу. Предательски задрожали руки, и горло перехватило спазмом. Ещё немного и волна рыдания накроет её целиком. Ольга судорожно хватала ртом тёплый воздух, силясь побороть свой приступ. Немного успокоившись ,продолжила.
- Только я сама себя простить не могу.
Сын молча смотрел на свою рано поседевшую мать, такую жёсткую, и по мужски властную. Способную залезть , под « шкуру» всякому, и ухватившись за печенку, вывернуть чужие потроха наружу, без малейшего сожаления. Смотрел и молчал. Так не привычно было видеть её такой: беззащитной, ранимой, раздавленной ( пусть и не на долго ) горем, которое после стольких лет вырывалось наружу.
- Ты это, мать завязывай, - проговорил Славян,- Не хватало, что бы ещё сердце схватило ,прям на кладбище. Побереги силы для остальных. Может не хватить.
- Хватит,- взяв себя в руки и перестав плакать, проговорила мать, и сама испугалась своего голоса. Был он чужим, колючим, словно кто-то провёл железной трубою по куску железа. Сын от неожиданности вздрогнул. В такие минуты перечить матери было опасно. Уж это он усвоил хорошо, за свои двадцать лет.
- Ванька был у нас вором, - продолжила Ольга, - Из-за этого, меня с сестрой с детства гнобили. Если б ты только мог знать, как трудно быть сестрою вора. Всем наплевать, пусть у тебя семь пядей во лбу. Пусть ты трижды отличник, и талантлив не в меру, ты всё равно изгой, потому , что твой брат зэк. Она продолжала говорить тихим голосом, слегка развернувшись к сыну лицом, смотря в впереди себя не мигающим взглядом, голубых, щёлочек- глаз.
- Это не смываемое пятно позора, словно каленое железо ,прожигало мою душу насквозь. Как часто я желала своему брату погибели. Всякий раз, когда он возвращался домой, после очередной, отсидки, я словно умирала. Сколько желчных, и обидных слов для него было мною ему уготовано. Сколько гнева и боли я выплёскивала ему в лицо. А он в ответ только зло огрызался, не в силах меня обидеть. И это ещё больше приводило меня в ярость. Я думала, что с его смертью, всё разом прекратится. Я научилась быть одной. Через глаза вглядываться в чужие души. Не привыкать и не прирастать ни к кому. Я выросла. Но моя ненависть к брату не исчезла. Его слава вора продолжала отравлять мою жизнь. Я жила и дышала ненавистью к брату, к его браваде и дурацким выходкам. А однажды…., - она замолчала, силясь вспомнить, когда ж это было, - его, словно прорвало. Боже мой! Лучше бы он этого никогда не делал. Ольга снова замолчала, собирая последние свои силы в кулак.
- Вспомнила. Это было перед больницей. Перед самой его смертью. Он уже к тому времени, во всю болел ,лагерной болезнью-туберкулёзом. Видимо, на столько устал, от такой жизни, что не хотел больше жить. Его ещё можно было попытаться спасти. Да только Ванька махнул на себя рукою. И болезнь сожрала ,его, из нутрии. Некогда, огромный детина, просто высох на глазах. Уверенный в себе и в свои силы, идущий по судьбе на пролом он сломался. Знаешь , что он мне тогда сказал? - мать вопросительно посмотрела на сына, и не дождавшись ответа выпалила : «А я в первый раз, на малолетку, в четырнадцать лет, пошёл из-за тебя».
-Меня от его слов словно переклинило. Это как из-за меня?- спросила я брата, - Ты ничего не путаешь? И вот тогда он мне и поведал всё как на духу. Освежил, так сказать мою детскую память. Маленькой я тогда была. Жили бедно. Впритык. Матушка, чтобы нас всю ораву ,прокормить на двух работах вкалывала. Утром ( ни свет ни заря) на рынке торговала. Бывало с рынка домой забежит, сумки с продуктами на кухне бросит, и ай да на хлопчатобумажный комбинат, убираться в огромном цеху. По правилам в цех посторонних проводить никого было нельзя. Но мать, иногда уговаривала охрану, и нас пропускали. В тот злополучный вечер мы с младшей сестрой были в цеху, крутились возле огромных станков, пока мать мыла полы. И тут Ирка нажала на кнопку. Станок взревел, как раненый зверь, и начал с неистовством рвать нить. Пока мать прибежала , пока сообразила как выключить рубильник, дорогущий станок сломался. Мать не посадили. Видно нас детей пожалели. Заставили отрабатывать всю стоимость станка. Вот тогда- то у нас и настал голод. Мы забыли о праздниках на долго. А тут, как назло ,моё день рождение и новый год. Просить подарки я не могла, понимала, что денег нет, и в ближайшее время не будет. И вот Ванька принёс эти злосчастные коробки со сладостями. Помню , как мы с Иркой тихо подошли к ним, а там полно конфет. Ванька сказал нам, что это Дед-Мороз передал. Помню, как на столешнице росла горка из фантиков и шкурок апельсин. Почему?! – только и смогла спросить я брата. – Почему ты нас тогда обманул? А он зло засмеялся мне в ответ и сказал: « А ты что, и в прям дура, в Деда-Мороза поверила? Просто не мог смотреть на твою смиренность. Ирка бы из пасти вырвала свой подарок, а ты только и могла, с глазами полными слёз смотреть на старших».
-Зачем он так жестоко меня обманул?! Я же маленькая была. Теперь не люблю даже запаха апельсин. А Ваньку вскоре арестовали. И хотя он ограбил магазин не один, на свой первый срок пошёл паровозом. У матушки не было денег его отмазать от тюрьмы.
Я смотрела на брата не в силах поверить в его слова. А он говорил и говорил, рассказывая о своей судьбе.
-Это тут на воле, человек властен, делать выбор, на зоне выбор за тебя делают обстоятельства. Ещё, при первой отсидке, мне добавили за драку с отягчающими последствиями. Трёшку накинули за побег. Свобода была за колючкой, а тут внутри …, закон- тайга, и медведь в нём хозяин. Либо становись «честным» вором, либо терпилой. В этой жизни все идут своею дорогою, А там как свезёт: кто руки запачкает- как я, а кто душу в грязи изваляет.
И так мне в мою память врезался этот , последний с ним разговор. Вскоре его положили в больничку. Он ждал ,моего прихода, да только я не спешила. Не могла я к нему прийти. Не могла видеть его таким слабеющим. Знала, что его дни уже сочтены. Фортуна - отвернулась от него навсегда, видимо нашла другого, кому стоило улыбаться. Ваньки не стало рано утром. Медицинские сёстры сказали, что он меня ждал до последнего. Его не стало в тридцать три год . И весил он, всего тридцать шесть килограмм .Вот так – то сынок. Он любил меня всем сердцем, а я его тем же сердцем ненавидела. Он молчал, о своей братской любви, а я стегала его словом обидным все эти годы как плетью, с комсомольским запалом. Больно стегала. Наотмашь . С оттягом. Он ждал, что я забуду свои детские обиды, урезоню свою гордыню и приду к нему попрощаться. Но я не пришла. Если бы можно было остановить время и пустить его в спять. Ничего не изменить. Поздно каяться. Вот сынок, правда -двуликая. Горькая правда, не правда ли? – и мать посмотрела в глаза сыну.
-Потому и хожу так часто на его могилку,- Ольга замолчала, и в скорее добавила: " Засиделась я у тебя Вань, нужно пока не стемнело остальных навестить". И она с трудом разогнув натруженную спину, поднялась с земли.