Привет всем читателям пламенный, за тридевять разных земель адресованный, так как в добрых сказаньях положено!
В тридесятое царство далёкое, в государство на картах невидное, на край света, кудыкину гору, куда ворон костей не занашивал!
Виртуальной царевне без имени, но которое выдумать надо бы, так как ей посвящается байка, что с намёком на некую сказочность. Было ли это, иль не было, пусть ей сердце подскажет молчанием, в реалиях мыслей проявленном!
Назову-ка её Дорофеей, именем старым, забытым, красивым, средь читательниц не существующим, но пусть каждая знает красавица – только ей посвящается сказ, что глазами в эту секунду читается.
Из далеких краев, европейских, из фантазии буйной, психической!
Через чащи лесные, дремучие, с диким зверьём, в них обитающим!
Через горы высокие, древние, да в которых все клады поспрятаны!
По над избами двухэтажными, каменными, со ставнями резными, точёными, с огородами зеленью пышными!
Через реки рыбой кишащими, кораблями да яхтами разными, шлёт привет тебе свой полюбовный, незнакомый Сашок!
Не царевич, простой молодец, на все пальцы удалец.
Почему вдруг Сашок? Пусть будет он здесь для контраста.
Коль Дорофей не бывает сегодня, то Сашков же кругом каждый третий.
Послушай, моя Дорофеюшка, какая история с Саней вышла намедни, в пространстве сказочном, людьми почти не освоенном! Среди дубов, которым приписывают колдовские силы. Где духом человечьим нечасто пахло, где лешие, кикиморы живут, и всяко-разное, невероятно-очевидное и очевидно-невероятное в наши дни ещё возможно.
После всех битв, как будто ратных, девиц нахальных и развратных, потех молодецких да пиров застольных, стало ему невмоготу от этой повседневщины. Взял он коня своего верного, на двух колесах которого, Сивку – байк, а по нашему – велик. Вскочил на него лихо, с разбегу, дернул за руль, на одно колесо его вздыбил, и поскакал к лесу ближайшему, за околицей сразу растущему. Живого воздуха вдохнуть, по природе проехаться, на людей посмотреть, а то и себя показать.
Едет он значит, едет, небом любуется. Сначала по асфальтовой едет дороге, по гладкой. Хорошо, приятно ехать, наблюдая природу. Потом стала вдруг дорога каменистою спотыканкой. Ого, потряхивает крепко, но всё-равно путь продолжает, в ус не дует, насвистывая песню.
Тут незаметно дорога с гравера на колдобинки да выбоины преобразуется, трясти конкретно начинает. Задумался Сашок! Не так здесь что-то, ой-ей не так. Куда асфальт-то подевался. Знал он, знал доподлинно, не может быть такого, чтобы двадцать первый век, Европа, и без асфальта.
Сумерки спустились вдруг, потемнело, хоть утро ещё было. По сторонам он смотрит, а из леса как-будто глаза светящиеся за ним следят: слева желтые, пронзительные, а справа красные, кровавые, зловещие.
Жутко стало Сашку, ох как жутко. Сердце замерло в болезной трeвоге, в пятки тотчас опустилось. Мысль в голове промелькнула, не возвернуться ли? – но, думает он себе, – аль я не молодец? Да чтобы из-за каких-то глаз светящихся трусливо назад поворачивать?
Только он это подумал, как раздался над ухом смех жуткий и мерзкий. Филин заухал поблизости, а голос тихий, вроде как внутренний, ехидно говорит ему: «Ну Сашок, ты попал». В момент этот самый забахало, загрохотало позади него страшно, об землю что-то ударило, да так, что земля зашаталась, как будто-то бы бомба взорвалась. Ужас разверзнул рот, заставил выпучиться очи, и горло судорожно сжал. Ноги сами по себе от страха подогнулись, и сильно захотелось обмочиться. Пипец – подумалось Сашку – пипец конкретный. Поворачивает он голову, назад смотрит, а там стенa бетонная, толстенная, будто с неба упала, деревья под себя подмяла, отходные пути поотрезала. Спрыгнул с коня своего двухколёсного, глядь, а находится он пред лесною развилкой, и дороги оттуда расходятся, а на распутье, в сторонке, щит стоит, как рекламный, и что-то на нём понаписано.
Хорошо, что в школу ходил, читать научился, – вспомнил Сашок. Вот сейчас и применю познания в языках европейских. Кстати, опять не зря про то будет сказано, в языках Сашок, как и в пальцах, тоже кой-чего понимал и это дело любил беззаветно.
Подходит он, значит, к щиту тому пыльному, прищурился, на зрачках резкость навёл, поглядь, а там, как по заказу, древнерусской кириллицей писано, да три кнопки торчат в серединке.
Ну, красный молодец, коли ты до этого рокового места добрался, то неслабо тебе будет и дальше пойти. Однако учти – до сих пор это присказка была – сказка будет впереди.
Коль направо пойдешь, коня потеряешь. Попадёшь в плен к Соловью-разбойнику, свистуну опасному, и никакие затычки в уши не помогут. Быть тебе глухим трансгендером с непроходящим гемороем.
Прямо пойдешь, в Кащеево царство придёшь. Оттуда никто живьем не возвращался. Отряд спецназа богатырей морских, в кольчугах и с мечами, и командиром дядькой Черномором, сгинул там бесследно и бесславно.
Коль налево пойдёшь, к бабе Яге прямиком попадёшь. К избушке, полной соблазнов и спасительных оргазмов. Да не думай, что тебе там сладко будет. Соблазны там смертельные и чирикать тебе придется древнюю, горбатую старуху-нимфоманку.
Ну а назад – сам видал ту стену берлинскую, – хода тебе тоже не предвидится. Какое направление выберешь, ту кнопку и жми, чтоб ожидали тебя с музыкой.
Собрал Сашок морщины на лбу, которых не было, изобразил глубокую задумчивость, ковырнул в носу для пущей важности, и решил идти налево. Дело это, знал он, хорошее, языку и пальцам известное, авось повезёт, думает, да и от соблазнов веселей помирать как-то.
Сказано – сделано, но кнопочку, думает, жать не буду, сюрприз бабке сделаю. Хуже чем смерть всё-равно не будет, а так от радости может инфаркт схватит старую – заполучить такого молодца!
Вздохнул поглубже воздуха вольного, по жизни, может, последнего, пописал на всякий случай под деревце, чтобы сразу не оконфузиться. Взял коня свoего под уздцы, руль блестящий, и тронулся дальше, ходом пешим, с понтами, вразвалочку. Идёт, жизнь вспоминает, про утехи свои молодецкие, приключения сладко-любовные, времена без вина упоительные. Идет, песню грустно поёт, вроде прощения просит: «Прости, Дорофея, за наше негулянье под луной, за солнце не у нас над головами, за поцелуй не нашими устами».
Вдруг слышит, что рядом тоже кто-то, как будто хором, басистыми голосами, вразнобой, поёт знакомую песню: «У-у-у ты ж менэ пидманула...о-о-о я ж тэбэ отомщу».
Подходит Сашок поближе, смотрит, а на полянке Змей Горыныч о трёх головах сидит, в дупель пьянющий. На пеньке перед ним бутыль двухведёрная, то ли водки, толь самогона, пригорок щавеля, как на закуску. Все три головы платками обмотаны, из глаз слёзы горькие льются. Вид жалкий такой, не страшный, а в лапе дрожащей стакан держит, не знает, в какую голову очередь пришла вливать.
Сашок подбоченился, грудь выпятил круче, глаза сделал невозмутимые, нахально-спокойные, под агента английского, Джеймсушку Бонда. К змею не торопясь подходит, по плечу ему со всей силы как треснет, да так, что рука занемела, и давай наезжать, но тактично:
– Здорово, Горыныч! Что тут сидишь, на всю округу воешь, сопли распускаешь? Ай глянь, на кого ты похож-то? Позорный какой-то Змей, облезлый, облупленный, мочой от тебя за версту несёт, платки вот бабские на голову напялил. Что случилось с тобой, горемычный? Иль обидел тебя кто ненароком? Ты скажи, так пойду, разберусь я за друга, за тебя, то есть, зверь трехголовый.
Змей Сашка взглядом окинул, с головы и до пят, удивлённо, из шести своих глаз, без прищура. Ни фига себе, бляха, защитник, сам как муха, а крутого тут строит. Хотел огрызнуться, рыкнуть, пламенем дунуть, да сдержался. Немного подумал, и дружески молвил:
– Вообще-то ты в звонок позвонить должен был, а я подлую засаду устроить, попугать гостя заблудшего, до потери сознанья, до полусмерти. Но смотрю я, смышлён ты, как лиса та из басни Крылова, за что и понравился. Хорошо, Сашок, поведаю тебе в словах двух за печаль мою, хоть и зазря, наверное, но душу излить надо ведь.
Короче, соседка моя, баба эта, Яга долбанутая, меня перед лесом всем опозорила. Зараза, редиска, персонаж нехороший. Смотри-ка, Сашок, что со мной она сделала.
Срывает все платки свои грязные, а там одна голова с белым волосом, блондин, типа, тупой беспросветно, – а вторая крикливо-оранжева, вроде как панк, берег попутавший, – ну а третья и вовсе позорная, серо-буро-малиновая, с желтою крапинкой.
Сашок не удержался, стал хохотать, за живот держаться, по земле кататься.
Змей говорит: «Вот, вот, так все сейчас надо мной смеются, проходу не дают. Страх потеряли, а мне без этого, Сашок, хана. Когда вид у меня грозный, все трясутся от ужаса, вот тогда и работает сила горынья. А когда не боятся, да ещё и с приколом, тогда, век воли не видать, слабею. Летать не могу, кабанчика задрать, или корову выдернуть из стада не умею. Вот, хаваю траву, – кивнул он на дикий щавель, – не жизнь, а тоска зелёная сплошная».
И дело-то совсем пустяковое было. Посидели мы с ней как-то по свойски, самогонку попили, с наливками разными, всякими. Ну, перебрал я немножко, напитки смешавши, ну, сказал, что у неё нос с бородавкой. Станцевать захотел да и печь развалил, но нечаянно, веришь, нечаянно. Всё равно она была старая. Ну, хотел прикольнуться, на метле Яговской прокатнуться, да сломал её, но опять же, мамой клянусь, что нечаянно. Ну что здесь такого, Сашок, криминального? Ведь кривой был, а за это небось, гуманная скидка полагается, или как?
Так она мне, когда уснул я от слабости, все мои головы и покрасила, да краской непростою, химической. И краска такая только у неё есть, будь та химия проклята. Выручи, Сашок, добудь у бабки краски чёрной, а я в долгу не останусь. Коли выполнишь просьбу, я тебя назад домой вынесу, в толкотню вашу дурацкую.
Жалко стало Сашку Змей Горыныча. В натуре, не Змей, а позор миру былинному. Ну, думает, помогу, если сам, конечно, в ловушке у Яги не пропаду.
– Ладно, Горыныч, не убивайся. Иди пока в речке искупайся, себя в порядок приведи, а я прикину, что для тебя сделать могу. Ну а если не получится, не обессудь, браток, я сам здесь вроде как на погибель предназначен. Может случайно знаешь, чем бабку ублажить можно?
Змей задумался и говорит: «Сашок, у Яги только одно на уме. Ну ты понял. Если желание взойдёт и потенции хватит, чтоб ночь продержаться, заснет она сном колдовским, непробудным, до самого, блин, до обеда. Вот ты за это время и прошустришь наше дело. Но тяжкое это задание, никому не удавалось исполнить. Не встаёт корешок на старуху. Вот если б ты мог совет испросить у кого-то, как это дельце обстряпать».
И правда, – вздохнул Сашок, – коль бы связь была в прозарушное тридесятое царство, к Дорофее, в сексуальных делах искушённой, испросил бы совета по дружбе. Да нечего делать, самому изгаляться придётся.
Попрощались со Змеем как кенты закадычные, старые. Подхватил велик свой верный, вместо коня который, и пошёл Сашок в неизвестность, а может, на смерть свою верную.
Долго ли, коротко ли, выводит его дорожка сама к избушке на курьих ножках. Стоит та избушка криво, горбылём-костылём каким-то с боку подпёртая, – ну не изба, блин, – недоразумение.
Встал перед избушкой, три раза в ладони хлопнул, как полагается в сказках, и говорит: «Избушка, избушка, встань к лесу задом, а ко мне, ёпть, передом».
Домишко Яговский заскрипел невероятно, эпилептично задрыгался, закачался. Внутри посыпалось всё, загремело, а вслед посыпались матерки отборные, но пошла изба-то, пошла, на разворот стовосьмидесяти градусный, на костыле, со вздохами, кряхтением, охами. Повернулась, встала кое-как передом, дверь открывается, баба Яга в проёме появляется и с ходу начала кричать: «Ты что это, бляха-муха, в школе не учился, читать не научился? Или очки тебе забыли прописать, растудыт-твою такую мать. На щите что стояло? Кнопочку нажать, дубина ты стоеросовая, позвонить наперёд, чтоб тебя ждали тут. А теперь свалился, не запылился, без предупреждения, наглый до офигения. Я даже воды не нагрела, подмыться не успела. Будет тебе теперь за это наказание, вонючее половое сочетание».
Сашок на рожон лезть не стал, хоть его так и тянуло в пятак бабке заехать. Сделал улыбочку на лице вежливую, бархатным голосом молвит:
– Ну что ты, в натуре, бабуся Ягуся раскричалась, разругалась, такая красивая, стройная, совсем как Клавка Шифер в молодости. Не идёт тебе материться, не к лицу, ведь выглядишь интеллигентно. Одёжка на тебе классная, модные лохмотья, и лапти просто сказочные.
– Ты меня сначала в дом пригласи, чаем напои, культурно побеседуем, обсудим мирно все вопросы острые, наболевшие. Ведь точно знаю, хочешь кому-нибудь душу раскрыть, стресс нервный скинуть.
Старуха такого не ожидала, с размаху на задницу упала, потом засмеялась и говорит: «Хитёр ты, Сашок, да меня всё равно не передуришь. Но в твоих словах правда есть, да и по правилам сказочным тебя сперва в дом пригласить надо бы. Поднимайся на борт, трап сейчас сброшу.
Зашёл Сашок в избу, осмотрелся, и понял, на что он бабку купить-раскрутить сможет. Яга тем временем стаканы достала, наливочки лесной пузырёк на стол выставила, хлеба порезала, мышей да змеюшек вяленных, капустки соленой на закус приготовила. За стол приглашает – садись, мол, Сашок, знакомиться будем. Честно скажу, ты мне понравился. Не Иван-дурак, да лицом пригож, жалко тебя губить даже, но правила есть правила, и сгубить неминуемо придётся.
Если не перехитришь меня, конечно, а перехитрить тебе меня невозможно, так как я всю хитрость человеческую, со всеми этими человеками съела. Ну давай по первой, милок, за кайф предстоящий!
Ух, хороша наливочка, сама делала, фень-трень-хреньшеневая. Силу мужикам даёт, а силы тебе, Сашок, ох как понадобятся! Спать тебе со мной придётся. Долго, сутки целые, до оргазма моего грандиозного. Коли выдержишь, получишь отсрочку, а коли нет, не серчай на меня, загублю твою молодость методом особенным, садо-мазовским. А таких, кто б сутки выдержал, не было за жизнь мою вечную, Сашок. Вот такие пироги. Пей, да покалякаем о делах наших, кому приятных, а кому скорбных.
Чокнулись они, Сашок стакан гранённый опрокинул, капусткой закусил и говорит словами лестными:
– Ну милая моя, спасибо за хлеб, наливку, за участие. Хитрить не буду, вижу, ты женщина умная, на мякине не проведёшь. Да и не хочу я этого. Правило у меня такое, красивых жещин не обманывать, но хочу тебе сделать деловое предложение.
Ты вот долго жить умеешь. А задумалась ли хоть разок, как ты живешь? Вокруг себя-то оглянись, разве это жизнь? Печка развалена, кровать вот-вот рассыпется, на ней даже путёвого матраса нет. Изба кривая, да на ногах изломанных, куриных. Куда-то съездить и то не можешь, – помело сломано, ступу на прокачку надо. Сама худовата будешь, зубы желтые, сисек нет. Ни разу в жизни оргазма не испытала, на словах только знаешь, что это такое. Разве это жизнь, Ягуся, скажи? А хочешь кушать вкусно, спать мягко, выглядеть обалденно и оргазмы с гарантией?
У бабы Яги глаза разгорелись, слюни потекли, дыхание участилось. Говорит: «Чую, дуришь ты меня, Сашок, гнёшь куда-то. Невыполнимо всё это, но как слушать приятно. Ну-ка, говори начистоту, не дразни старших. Чего хочешь? Если правда так сделаешь, как говоришь, исполню всё, что пожелаешь».
Усмехнулся Сашок – ага, клюнула старая – но воспитан был хорошо, других не умея обманывать, потому как в детстве клятву давал пионерскую.
– Всё, что тебе рассказал, Ягуся, я обосную – говорит Сашок – и за базар отвечу. Тебе только надо моему слову поверить, пионерскому, крепкому.
Печку собственноручно отремонтирую, по евростандарту, а на запас фронтовую буржуйку получишь. Кровать шурупами скреплю, железными пластинами, ещё тыщу лет балдеть будешь, а на кровать матрац доставлю, мягкий, поролоновый. Но самое главное, я тебе вибратор привезу, для вечного кайфу. Вибратор, он штука волшебная, не устает никогда, и как ты выглядишь, ему без интереса. Включи и тащись себе, хоть день, хоть неделю. На стену повесишь календарь с накачанными мальчиками, заживёшь в кайф. Избу с ног куринных сниму, да на стройные женские поставлю, с каблучками. Со всего сказочного леса будут к тебе гости съезжаться, на избу посмотреть, удивиться, невзначай возбудиться. Для этого манекен женский нужен, с магазина галантерейного. Сама знаменитая станешь. Из тебя красавицу сделаю. Силиконовый бюстгалтер, бигуди, тушь для ресниц, пудра, губнушка ещё, вот всё, что для этого нужно. Мне только назад сгонять надо, в цивилизацию, потому и прошу мне довериться.
Захохотала Яга истерически, заверещала: «Вот так дуриловка, сказку такую не слышала. Складно звонишь, Сашок, да не на ту ты нарвался. Ну давай, ещё по стаканчику хлопнем, да и делом займемся, эротическим. Да, шутник ты Сашок, но недолго хохмить-то осталось».
А у самой глаза так и бегают, фантазия разыгралась, соблазнительной словесная реклама оказалась. Сашок спокойно говорит: «Во первых, Ягуся, прикинь, а вдруг я и правда всё организую. Ты же сама потом сдохнешь от злости, коль меня изведёшь и погубишь. Во вторых, ты в лесу здесь совсем от прогресса отстала. Давай вот поспорим, если я за минуту три раза оббегу эту кривую избушку, не касаясь земли ногами, то ты без бюрократии мне и поможешь.
Уржалась старая снова: «Ха-ха-ха, лапшегон ты, Саня, да такого фокуса даже я не умею. Но попробовать – валяй, побегай, повесели меня, старуху-молодуху. А если выполнишь волшебную пробежку, то доверюсь тебе, так и быть, но потом чтоб про вибратор без обману было. Айда, блин, во двор, удиви Ягу бессмертную, все чудеса видавшую».
Вышли они на улицу, Сашок на велик сел, и за минуту, не касаясь земли ногами, вокруг избушки три раза проехал.
– Ну, сдаюсь, – говорит Яга с облегчением, – перехитрил ты меня, к моей радости, но как ты через стену перелетишь, вот что неясно. Моя ступа сломана, помело тоже. Что скажешь?
Ну, Сашок ей, короче, про Змея Горыныча по ушам и проехал. Так мол и так, нехорошо за ошибки малые так круто наказывать, не по сказочному это, тем более, за ошибки его я отвечаю. Прости ему, дай краски престиж восстановить, а он меня в цивилизацию вынесет.
Подумала Яга немного, для виду поломалась, но больно уж ей календарь с молодыми мальчиками на стенку получить и мультиоргазм испытать желалось.
Побежала, узелок с волшебными реагентами принесла, научила, что к чему делать, да и сразу из избы прогоняет, – давай, мол, не время рассиживать. Быстрее укатишь, быстрей возвернёшься.
Сашка долго не надо упрашивать, он на коня да и к Змею метнулся. У Горыныча от удивления глаза на лобок возьми и сползи, когда он его живого да с краской увидел. Обрадовался, загудел, за бадьей для покрасочных процедур сбегал. Рад, короче, до глубины души драконьей, всё повторяет: «Сашок, братуха, уважаю, блин. Как только ты смог провернуть безнадёжное дело? Ну, голова!»
То да сё, покрасили головы змейские в цвет свой нормальный, на пробор причесали классический. Красавец, хоть куда, да и силы вернулись былинные. Пару пробных кругов совершил по над лесом, проверил, летать ли не разучился. Порядок с летучестью оказался, высший пилотаж не забылся.
Стали к отлету готовиться, да на будущее договариваться, чтобы Яге заказы выполнить, за которые страшной клятвой, алым галстуком было обещано. Змей обрадовался, что Сашок назад прибыть должен, пир горой обещал закатить, с осетриною, да быков двух зажарить, на вертеле. Сашок ответил, сначала, мол, надо дело сделать, матрац, буржуйку и ноги манекенские до Яги доставить, шурупы не забыть, евроремонт провести. Слово пионерское, сдержать, короче. А там видно будет, с драконьим пиром, весельем.
Как стемнело, забрался Сашок на Горыныча, коня железного на горбу приспособил. Ремнями к средней голове привязался и кричит, как Гагарин: «Поехали». Змей короткий разбег взял, подпрыгнул, добавил форсаж и полетел, всё выше и выше. Великолепие открылось сверху неописуемое. Хоть Сашок высоты и боялся, но тут всё царство-то как на ладони. Заходящее солнце багряное магически лес осветило, на прощание чувства трепещущие позолотило. Эх, красотища! Сказочная.
Ну, думает Сашок, двух друзей, если слово сдержу, в царстве завёл, бояться вроде как некого будет. В следующий раз задержусь на подольше, сказку подробно живую посмотрю. Кащея проведаю, русалку на коленях подержу.
Стену тем временем перелетели, на посадку Горыныч пошёл, на дорожке той приземлился асфальтовой, откуда приключение начиналось. Сашок на землю спрыгнул, со Змеем по братски попрощался. На этом месте встретиться и договорились. Дал отмашку на взлёт, проводил взглядом Горыныча, чудище трехголовое. Вскочил на велик да быстрее домой покатил, к компьютеру, чтоб царевне Дорофее Прекрасной письмо отписать, пока в памяти свежи события.
Вот как раз это письмо и читаешь ты, дорогая моя Дорофеюшка. Совета хотел испросить, по возможности дельного, какой мне вибратор для старой Яги выбрать-то? И стоит ли назад возвращаться, в сказку новую, рисковую, так как нет ничего на земле, что с гарантией. Вчера Змей Горыныч был под впечатлением, а через неделю сожрёт, не подавится.
На этом заканчиваю своё письмецо, жду ответа, как тот соловей ждал припозднившегося лета. Целую крепко.
Добрый молодец Сашок – для Дорофеи обалденной, писательницы несравненной!