13:45
«Мало-помалу я уяснил себе,
чем была до сих пор всякая
большая философия:
это исповедь ее автора,
нечто вроде невольных
и бессознательных мемуаров».
Фридрих Ницше. «Прелюдия к философии будущего»
Юрка был доволен: ему досталось романтики с избытком. Печеные на мангальных углях сосиски ломались, выпадали из нетрезвых рук, падали под стол, где были немедля сметаемы прожорливым таксом.
Шел второй день дружеских посиделок, тела устали, но мысль, высвобожденная хорошей компанией, душевной атмосферой, свежим воздухом и разнообразным хмелем, расправила крылья и, наконец, очутилась там, где и должна была очутиться при столь долгом восхождении – в тенетах философов и их философий.
- Философы учат выводить суждения из сути объекта, - говорил Савва, держа перед собой в качестве объекта сосиску, нанизанную на обгорелую вишневую ветвь. - Вот только беда в том, что современные технологии позволяют как угодно формировать суждения, тем самым трансформируя самоё суть. – В доказательство Савва снизал сосиску с ветви и щедро обмакнул ее в аджику.
- Знаешь, вот уже том тридцатый читаю «Философского наследия»…
- А, видел у тебя – полторы сотни томов стоит в библиотеке, - вспомнил Савва. – Академическое издание.
- Сто тридцать восемь, - уточнил Антон. – Так вот, уже том тридцатый читаю и все больше убеждаюсь: именно философы - самые ортодоксальные и агрессивные представители племени человеческого. Основной постулат каждого из них таков: кто мыслит иначе, не так, как я, - тот страдает умственным бессилием, то есть слабоумен.
Антон расслабил руку и тут же почувствовал, как дернулась вишневая веточка, словно удочка рыбака: Юрка-такс клюнул на сосиску.
- Не стоит кормить его со стола, - напомнила Замиля.
- Философы создают системы координат для мысли. Конечно, они будут эгоистичны, авторитарны, как боги, сотворяющие свои миры, - согласился Савва. – Но беда философов не в самодурстве и мизантропии. Каждый философ мечется в диалектическом диссонансе между истиной и ложью: чем дальше он от истины, тем больше она похожа на ложь; чем ближе он ко лжи, тем больше она похожа на истину. Истина же никогда не прячется – она всегда посередине.
Савву перебил скрежет – Альвина, уставшая от витиеватых мудрствований, волокла по плитке пластмассовый топчан. Развернув топчан по солнцу, девушка избавилась от верхней одежды, оставшись в кремовых кружевных трусиках, и надолго утвердилась в горизонтальном положении – загорать. Савва пожал плечами и закончил:
- Ты и сам философ, мой друг. На что они тебе? Не читай. Позабавься какой-нибудь простенькой современной книженцией. Из цеховых бестселлеров.
- Уже не могу, - виновато улыбнулся Антон. - Хороший философ, как хороший коньяк, - кто привык к его терпкому, вязкому, выдержанному вкусу, тот не может потом обрести удовольствие в жиденьком пиве обычной литературы.
14:00
Савва неожиданно легко покинул стул и, широко расставив руки, навис коршуном над загорающей Альвиной. Навис, но так, чтобы не заслонять девушке солнце – солидному мужчине баловство ни к чему. Альвина прищурилась из-под очков, снизу вверх, улыбнулась уголком рта и вновь прикрыла глаза, не отвлекаясь боле по мелочам.
- Когда мы расставляем руки и подставляем лицо ветру, - пропел Савва, - мы ни хрена не знаем о тех энергиях, что пронзают нас. Как собака ничего не знает о лопухах, что жует, чтобы не болеть. Но ведь помогает же?..
- Как же много в тебе поэзии, мой друг! – восхитился Антон.
- Поэзия – это искусство рваных эмоциональных состояний, - мудро молвил «коршун» Савва. - Проза – спокойное методичное размышление. Поэзия обуреваема тем, что принято называть пороками, воспевает их. Проза подводит под пороки философскую базу, чем оправдывает их и переводит в поле общепринятой морали. Поэзия и проза дополняют друг друга, как выносная и коренник в запряжке, и вдвоем влекут массовое сознание по дороге волшебных эволюций.
- К полной утрате моральных ценностей? – уточнил Антон.
- Кто-то скажет: утрата моральных ценностей, - задумался Савва. - Я скажу: обретение жизненной мудрости. Нет, не к утрате, к переосмыслению.
С этими словами Савва склонился над Альвиной, девушка ответила на поцелуй, Савва сжал ладонями ее груди.
14:15
- Был у меня когда-то пес. Аляскинский маламут, - Антон с грустью вспомнил фея Ерофея. – Ужасно большой, страшный. И ужасно добрый. Пытался как-то разучить с ним команду «апорт!». Бросал ему теннисный мячик. Он бежал за ним резво, но вместо того чтобы вернуть мяч, он сжирал его... Зачем приносить хозяину? И есть ли хозяин?
- О, да Вы, батенька, совсем поплыли, - Савва оторвался от Альвины. – Ну, не чудо ли этот Ваш едреный самогон? Пора пивом шлифовать.
- Да что-то прошлое… Из глубин памяти само собой поднялось, - извинился Антон.
- Глупый - гордится прошлым, умный - будущим, мудрый – вне времен, - напомнил Савва. – От тебя же слышал. Что-то из вашего, драконьего. Типа время не имеет значения.
- Куда мне до Драконов! – улыбнулся Антон. – Я скромный бог.
- Повторяю, - категорично объявил Савва, - ты философ и поэт.
- Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку, - отозвалась Альвина с топчана, проявив недюжинную эрудицию.
- Если поэт лет в сорок не покинет этот мир, то может превратиться в философа. И тогда есть вероятность, что этот экс-поэт, неофилософ сожжет все, что было написано ранее, - сказал Антон.
- Ты сжигал все, что написано раньше? – подозрительно спросил Савва.
- Нет, - признался Антон. – Рука не поднялась.
- Чтобы создать одну страницу текста, достойную внимания читателя, нужно вычитать не менее тысячи страниц мудрых книг, - сказал Савва; нетрезвые люди часто говорят одно и то же по нескольку раз. - Именно такое соотношение - один к тысяче. Плюс бесконечность, но ни в коем случае не минус.
- Ты повторяешься, мой друг, - без укора сказал Антон.
- И пусть! – Савва принял дерзкий вид. – Мудрость растиражированная мудростью быть не перестает. И вообще, сколько бы мудрых фраз ни высказал человек за всю свою жизнь, все они будут лишь переосмыслением чужого опыта. Самое мудрое высказывание «от себя» - это крик новорожденного.
- Мудрость - это чувство жизни, - тихо сказала Замиля.
- А ум - это ее понимание, - тут же подхватил Савва и рассмеялся нетрезво. – Ух, какая она у тебя! Берегись: завидую.
- Эгей, притормози, - Альвина привстала на локте и посмотрела на своего мужчину грозно.
- Ты и сам богат, как царь морской, - Антон кивнул с улыбкой на Саввину спутницу. – Чего тебе не хватает, дружище?
Савва задумался на минуту, потом изрек, как сокровенное:
- И пусть это потом назовут «Парадоксом Саввы», но сложнее всего даются ответы, которые легче всего найти.
14:30
- Чтение – и только оно! – спасет нас, - возвестил Савва и стал загибать пальцы, перечисляя:
- Читать хорошие книги, вместо того чтобы писать плохие. Слушать умных людей, вместо того чтобы нести всякую чушь. Внимать мудрости достойных учителей, вместо того чтобы нравоучать, насаждая собственные сомнительные ценности…
- Это, конечно, не подвиг, но что-то героическое в этом есть, - улыбнулся Антон.
- Ты не согласен? – насторожился Савва.
- Чтение не каждому впрок, - пожал плечами Антон. – Важно ЧТО читать и даже КАК читать. Не так давно сцепился с молодым поколением, отстаивая непреходящую ценность бумажных книг, их превосходство над бездушной цифрой.
- И кто одолел в сей битве поколений? – спросил Савва с интересом.
- Бестолковый вышел спор, - признался Антон. – Словно они играли в футбол, а я в теннис. Накинулись на меня стаей. Удобство. Практичность. Доступ к информации… К информации! Будто бы литература – это набор правил и дефиниций.
- А чего ты ждал? – удивился Савва. – Дай им пожить с твое, почитать с твое, с твое подумать. Только после того, как разум провел годы, десятилетия в рабочей одежде, можно наряжать его в роскошный праздничный смокинг и готовить к встрече с мудрой мыслью, что явится во всем великолепии свадебного платья.
- Тревожусь, - загрустил Антон. – Тревожусь, что так и проживут холостяками, что сорвется их свадьба с мудростью.
- Что так? – участливо обеспокоился Савва.
- Не с того начинают читать, – пояснил Антон. – Беллетристика неизбежна, как явление. И даже полезна: услышит автор краем уха что-нибудь разумное, повеет на автора чем-то монументальным, он возьмет да и возведет услышанное в Абсолют, пережует, выплюнет и размажет эту кашицу для юного читателя… А читатель рано ли, поздно ли наткнется на первоисточник, возрадуется… Но когда беллетристика претендует на роль первоисточника… Куда же приведет этот читательский дао, если отправная точка выбрана неверно?
- Читательский дао? – усмехнулся-переспросил Савва. – У тебя есть готовый рецепт? Поделишься?
И Антон с удовольствием поделился.
14:45
- Ни в коем случае не хочу постулировать некий единственно возможный, универсальный, совершенный читательский дао, - Антон встал и занял место у мангала, словно у кафедры. Савва откинулся на спинку стула и подвинул поближе пивной бокал. Замиля с нежностью и гордостью смотрела на любимого мужчину. Альвина развернулась на топчане так, чтобы лучше видеть лектора и чтобы солнце золотило ее и без того загорелую спину.
- Скорее, предлагаю проверенный рецепт, - Антон посмотрел на Савву со значением: «Гляди, ресторатор, как я адаптивно использую семантический инструментарий слушателя». - Как и в кулинарии, вероятность получить ожидаемый результат возрастает в том случае, когда стараешься соблюдать качество и количество используемых ингредиентов, а также очередность их закладки.
- Настоящий повар – всегда импровизатор, - подбодрил оратора маститый кулинар.
- Оставим и мы возможность импровизации, - согласился Антон. – Но не будем забывать, что творческий поиск тем более свободен и плодотворен, чем крепче он опирается на знание и понимание основ.
Итак, ребенок становится читателем с самых первых дней появления на свет. А может, и раньше. Майе, своей дочери, например, я читал сказки еще тогда, когда она была в утробе матери. Сказочный период длится до тех пор, пока читатель-неофит не научится складывать буквы в слоги, а слоги – в слова. Некоторые (по их словам) начинают с трех. Но утвердим средний по общежитию показатель. В пять-шесть лет ребенок открывает мир книг, врывается в это море и рискует утонуть в нем. И на здоровье – такое «утопление» ничего, кроме пользы, не приносит.
- Я начала читать очень рано, - перебила Альвина.
- Не сомневаюсь, - сказал Антон с сомнением и продолжил:
- С этого возраста я начал поглощать книги Астрид Линдгрен без разбору: всю Пеппи, всего Карлсона, всего Эмиля, Расмуса, Мио и Сальткроку. Чередовал со сборниками научной фантастики и все еще не забытыми сказками. К сказкам, кстати, необходимо будет вернуться лет через двадцать – на новом уровне постижения.
- Люблю сказки! – сообщила Альвина, и рассказчик, не останавливаясь, поблагодарил девушку кивком за участливое присутствие.
После Линдгрен начались Стругацкие. С ранних «Альматеи», «Стажеров», «Страны», через «Подень» и «Понедельник» - в трилогию «Жук» - «Остров» - «Волны». А там уже «Улитка», «Пикник», «Тройки», «Хищные вещи», «Хромая судьба», «Отягощенные», «Град», «За миллиард лет» и, как с трамплина, - в «Дьявола», «Поиск» и другие поздние произведения, написанные под псевдонимами. Конечно же, ранние Стругацкие перемежались Верном и Уэллсом, более поздние – Азимовым и Шекли. Были и другие авторы-фантасты, как отечественные, так и зарубежные, десятками, если не сотнями.
Здесь я научился читать медленно. Мне было тогда лет пятнадцать. Я вернулся к классикам, просмотренным, но еще не осмысленным к этому возрасту. Я с удивлением брел через приключенческий и авантюрный романы. Через Сааведру, Рида, Лондона, Штильмарка, Рабле, Распе, Драйзера, Купера, Дюма, Твена, не соблюдая хронологической логики, я добрался до Булгакова и замер здесь надолго. Параллельно постигал мир антиутопий Франса, Оруэлла, Свифта, Замятина… Как от стенки бассейна, я оттолкнулся в прошлое, вернувшись к классической русской и зарубежной литературам. Попутно перебрал омут всевозможных постклассических художественных методов. Замечу – не вдохновили.
Научившись плавать, дайвер может приступать к погружению. Сначала пала жертвой вся «Всемирка». Особое внимание – эпосу всех народов, любому эпосу, который появляется в доступном для комфортного чтения языковом варианте. Потом - библиотека античной литературы. А далее - историки, философы, педагоги и психологи (здесь уже в хронологическом, - но не строго – порядке), которые составляют круг моего чтения до настоящего времени. Та самая подборка книг, которую все вы видели в моей библиотеке. Конечно же, еще литература религиозных конфессий: Трипитака, Веды (только настоящие, а не славяно-арийские), Коран, Библия, Талмуд… Это больше для того, чтобы, как говориться, знать оппонентов в лицо. И сказки. Снова сказки, но уже как основа любого, в том числе, и религиозного, мифотворчества, как бэкграунд всей современной литературы.
И в заключение.
Где-то, на любом этапе, обязательно сверните глянуть на трех китов юмора: на «наших» Ильфа и Петрова, на европейского Гашека с его «Швейком» и на колониально-островного Джерома с его «Лодкой» и «Велосипедом».
Не злоупотребляйте Роулинг, Лукьяненко и Акуниным – уведут с «истинного» читательского пути. (Тут позволю себе улыбнуться). – антон действительно улыбнулся. - Если уж никак не можете пройти мимо «цеховой» литературы, потеребите за нос Пелевина, не как светоча литературных изысков, а как вполне плодотворного дарителя занятных игрушек для Вашего разума.
Но – повторюсь – это лишь рецепт, один из многих. И, наверное, приготовленное блюдо может оказаться пересоленным, переперченным; истинный гурман обнаружит в нем излишек розмарина или неуместную нотку бальзамического уксуса.
- Браво! – Савва широко и редко захлопал в ладоши. – Браво! Нечего добавить, не с чем спорить. Предлагаю выпить текилы!
- Может, лучше пирожные и чай? – скромно возразила Замиля.
- Исключительно текилы! – настаивал Савва и через несколько минут обрел требуемое: текилу «Milagro Anejo», большую открытую солонку и тонко нарезанный лайм.