Это была весна, ранняя, и мы с папой собрались идти к его пациентке, какой-то женщине у которой очень болела голова. Папа мой был хороший настоящий врач, невропатолог, и он очень хотел ей помочь. Пэтому пешком собрался идти к своей больной аж в другой район.
Мы жили в новостройках, и наши хрущевки были почти последними. Дальше до горизонта простирался бесконечный пустырь. Мы шли туда, к горизонту. Папа был человек молчаливый, он тихонечко пыхтел и шел вперёд, как какой-нибудь Айболит.
По бесплодной глинистой почве и ссохшимся меткам болот под неверным светом весны, вперед и вперед.
Мы были совсем одни в этом просторе, на этой равнине. Двое нас.
Жемчужная весна поднимала испарение этих болот к небу и солнцу, и небо отражало их в своем перламутре. Жемчужные дали простирались над пустырями, над глинистыми, почти голыми кочками.
Пахло торфом, редкая мать-и-мачеха цвела в ямках и на пригорках. Мы шли, видимо, на юг, потому что солнце было всё время с нами и перед нами Мы молчали. Я не помню, были ли птицы. Была весна мне было тринадцать лет, и я знала, что у этой женщины с больной головой есть сын. Взрослый сын, старше меня, конечно, намного. Но я же читала "Алые паруса" Грина, и надеялась, что этот сын обратит на меня внимание, и я испытаю то прекрасное чувство... я не называла его любовью, не смела думать такими словами. Я надеялась, даже не сознаваясь в этом себе.
Иногда нам по дороге попадались заброшенные сады. Там цвела яблоня. Это были удивительно низкорослые яблони растущие из глинистой почвы.
Над нами опалесцировало небо, где-то там впереди, за горизонтом, были дома, за всей этой бесконечной равниной. В одном из этих домов будет женщина с больной головой, и я, и её сын.
Мы идём с моим папой и мы с ним далекие друг от друга. То есть, идём мы рядом а мы далеки, и вот мы пришли. И там женщина. Она говорила с моим папой, обсуждали какие-то лекарства, головные боли, головные боли... и про меня совсем забыли. Я сидела на скучном табурете. Если скучно, это мало мебели. Я помню, что была раковина и посуда такая бедная. Наверное чистая, но радости мне это не приносило. Сын у этой женщины тоже был скучный и равнодушный. Он сразу ушел в свою комнату.
И это все.
Обратный путь я прошла без надежды, просто так шла, пустая душой.
Папа, как всегда, молчал.
Но я помню жемчужный свет опалесцирующего неба, бедные цветочки мать-и-мачехи и запах торфа.
Запах торфа.