«Нет! Я против! Я работал в Азии на золотоизвлекательной фабрике, на строительстве сернокислотного завода в городе Уч-кудуке, где, будучи вольным механиком, с рецидивистами ставил башенный кран, но ушёл от вас, закосил через онколога и ушёл, когда вы хотели отравить меня воевать. Только В 27 лет система разжала свою пасть, я получил военный билет и вернулся в Москву. И вот теперь я в столице мира, Первом городе. И что? Теперь сдаться!? Ну, уж нет. Фак вам в глаз, ребята».
Сашакузнецов (персонаж фильма)
редактирую после издания бумажной книги:
1
"Маленькая парижская авантюра лета девяностого года"
Впервые я вырвался за границу в тридцать два года, ещё при советской власти. Поехал по частному приглашению журналистки из Парижа, встретив её у актрисы Маши Ларисы Бородиной - пришёл брать интервью для журнала "Сине Фантом" братьев Алейниковых, основателей параллельного кино в СССР.
Бородина с мужем-художником снимала квартиру на "Октябрьской", в доме против памятника Ленину. В больших апартаментах с сюрреалистическими полотнами ревнивого хозяина, очень к месту оказалась француженка-журналистка Вирджин.
Пользуясь школьными знаниями языка и природной коммуникабельностью, плавно переходящей в наглость, я тут же наобещал собрать материал для её книги о советской мафии - ни больше, ни меньше. Для этого надо ехать в Узбекистан и Прибалтику - в бухарских краях я когда-то жил, но вот что делать с остальными бандитами?
Надо сказать, что к этому времени я уже третий год безуспешно поступал в институт кинематографии на режиссёрский и сценарный факультеты одновременно, работая на "Мосфильме" ассистентом режиссёра. Наконец, летом 89-го меня взял на свой курс Эдуард Володарский и я уже никак не мог заниматься книгой парижанки, но время от времени мечтал о Париже, глядя на маленькую акварельку: улочка Монмартра. В детстве обменял на значки у французика из рабочего предместья Парижа, Бобиньи.
В пионерском лагере "Ветерок", что недалеко от прекрасного города Протвино, мы целый месяц жили с детьми французских коммунистов, первым делом научив друг друга ругаться матом. Но мне никак не удавалось научить Жиля приготовить нам лягушек. Наловить - наловили, но к утру они погибли в раковине туалета. Было здорово: в меня влюбилась конопатенькая Марин Консини, написала письмо по-французски и наши девчонки говорили, что даже плакала по ночам.
Когда вдруг в подмосковный "посёлок городского типа" со смешным названием Селятино, где я к тому времени жил с семьёй, пришёл пакет с фирменными красными печатями, я уж и забывать стал про эту журналистку, ведь полгода прошло.
Оформлял документы на выезд по частному приглашению, зная, что не смогу у неё остановиться, впрочем, мы так и договаривались. Думал перед отъездом звонить Паскалю, молодому режиссёру - познакомились во ВГИКе, проведя вместе два дня.
Два месяца паспорт оформлял ОВИР (отдел виз и регистрации), затем виза во французском посольстве, где я, не зная, что нужно платить шесть рублей, не взял с собой денег и молодая француженка в окошке, мило так сказала: "Возьмите у кого-нибудь".
На следующий день четыре часа под дождём, против ворот уютного особняка бельгийского посольства, наблюдая попытки милиционера и его тайного приспешника в мятом костюме, построить толпу на пятёрки. Когда вошёл, с удивлением получил визу benilux, то бишь транзитную через Бельгию, Нидерланды и Люксембург.
* * *
На Белорусском вокзале меня провожали кинооператоры, чьи студенческие фильмы я решил прихватить с собой и показать в центре Помпиду, заручившись обещанием женщины, приезжавшей с Годаром в киноинститут. Она перевела ему моё безумное предложение захватить ВГИК и подарить ему. Пожевав окурок толстой сигары, он промямлил: "Не-е-е... это очень большой".
Полный мамин чемодан тяжеленных банок с киноплёнкой, круглых и металлических, похожих на те, что с селёдкой, поместились под моей нижней полкой.
Макс Осадчий, кинооператор, протёр окно купе газетой, смоченной в луже, вместо полагающегося в таких случаях шампанского. Так короткометражки поехали контрабандой через железный занавес.
В последнюю минуту к поезду прибежала Маша Соловьёва, лучшая единственная женщина оператор в Советском Союзе - к моему грузу прибавился полиэтиленовый пакет с её одночастёвкой, где, я помню, герой пробивает зеркало и своё отражение - стволом винтовки.
Поезд тронулся. Я стоял у окна, вспоминая четыре года, прожитые в Подмосковье. Последнее время всё труднее было бороться со слякотным и грязным пространством, ежедневно преодолеваемым на электричке от Селятино до Москвы. Каждый день - час туда и час обратно. Особенно обратно. Как-то, изрядно выпив с друзьями, я проснулся в Калуге и через три часа возвращался уже на первом поезде. А зимой и вовсе круто: проспав свою остановку, оказался на ночном пустынном полустанке среди заснеженного леса. Выходил по заметенному просёлку на Киевское шоссе, где тогда, в конце восьмидесятых, просто боялись брать ночных попутчиков. Спасибо парню, развозившему почту, он подбросил меня до дома. И это после кинофестиваля, проведённого Роланом Быковым в его центре детского кино на Чистых прудах и салюта над водой с веранды ресторана "Джалтаранг".
В электричках всегда много пьяных, нищих и просто идиотов. Как-то раз пришлось разнимать драку. Деда собирались двинуть по голове пластиковым пакетом с пивными бутылками, но я успел перехватить руку пьяного парня уже над головой дедушки. Ручки пакета оторвались, пиво оказалось у меня, и пока выводил деда, сигналил машинисту, чтобы не закрывал дверей, красной книгой Ницше, оказавшейся в руке - читал перед этим.
Однажды всем вагоном откачивали парня. Какой-то ублюдок шибанул его в тамбуре лицом о стекло, аж треснуло, а сам выскочил на первой же остановке. От машинистов по рации вызвали "скорую" на Киевский вокзал.
Помнил я и восьмое ноября 1988 года, когда с другом Витом, майором КГБ, прибывшем в отпуск из солнечного Узбекистана, пошли мы за вторым коньяком в ресторан "Дубрава", что на пятидесятом километре Киевского шоссе. Местный торгаш выдавал бутылки через решётку окна, кабак не работал. При этом он материл стоявшую впереди девушку, поминая её маму. Я взял его за шиворот через прутья, пытаясь двинуть мордой о решётку. Тут же выскочили его охранники и, завернув мне папино старое пальто на голову, пинали до потери сознания. А Вит просто исчез...
На следующее утро правда позвонил, извинившись, что, мол побоялся поехать на службу с синяками. А у меня до сих пор шишка на лбу. Я назвал этот день - днём рождения быдлократии в России. Мне хотелось убраться отсюда.
Мама готовила меня к поездке: помогла найти денег на обмен валюты, попросив их у сестры, моей тёти Тамары из Челябинска. Их мне обменяли на 600 франков, за которыми я стоял полдня в очереди. Поезд тронулся и через некоторое время ко мне из своего вагона пришли художник Володя с подругой и Ростунцев. Все мы познакомились в очереди за билетами. Стояли девять часов и было время поговорить.
Серёга Ростунцев, легендарный человек, десять лет прожил на Западе, умудрившись жениться на иностранке и уехать за границу в семидесятые годы. Народ в Москве передавал друг другу новости: Ростунцев живёт в Европе, Ростунцев прислал открытку из Америки, валит лес в Канаде, его депортируют из собственной страны с американскими бумагами, когда он приезжал навестить мать. Посадили на поезд в Финляндию, а там не принимают. Пожив несколько дней в отеле на берегу финского озера, он приехал обратно, успев подружиться с полькой из Германии - к ней теперь и направлялся, вновь мечтая просочиться в Америку.
А Володя с Таней отъезжали всерьёз: изучали немецкий и собирались просить политического убежища. Мы сходили в ресторан и постарались спустить советские рубли, а потом добрались и до фляги на поясе Ростунцева.
На таможне в Бресте состав умолк, радио попросило пассажиров не покидать своих мест. Я волновался - тонкая нервная организация, а тут ещё фальшивая сопроводительная бумага на фильмы. Меня ведь никто официально не делегировал, пришлось просить добрую институтскую секретаршу, молодую маму в вечно короткой юбке, познакомив её с Паскалем, написать в письме, что Кузнецов Александр Валерьевич, студент ВГИКа, везёт студенческие работы для показа в центре современного искусства имени Жоржа Помпиду в Париже. Подпись соответствующую проректора по международным связям, она подделала, приложив лист к стеклу. Благодаря секретарше мы подружились с Паскалем, ведь я познакомил его с русской красавицей и он навестил маму с сыном в общаге...
Тем временем, по вагону разнесли таможенные декларации - типографские листочки с множеством пунктов, и в одном из них, самом последнем, мелким шрифтом: "киноматериалы". Но в письме было про фильмы: "8 банок и видеокассеты", а про "киноматериалы" не было. И я почему-то не вписал ничего.
Конечно, таможня - это совдеповская контора в действии и коммунистическая система могла зацепить своим механическим зазубренным краем, но я воспринимал происходящее со мной отстранённо, будто на киноэкране и особо не боялся.
Пришёл пузатый, замороченный чиновник в форменной тужурке, через плечо командирский планшет с документами. Собрал декларации в нашем купе и ушёл. Но через некоторое время вернулся и суёт мне листок: "Перепишите. И чем быстрее, тем лучше". Оказывается, я поставил везде прочерки, мол, нет у меня ничего, а надо было слово "нет" писать. Написал и вдруг он, глянув в листок, говорит: "Давайте посмотрим, какие вы везёте подарки?" Я покорно поднял нижнюю полку и дёрнул за ручку тяжеленный, набитый железными круглыми банками, старый мамин чемодан. Ручка оказалась в моей руке, а чемодан на месте. После такого начала, форменный дядька ждал, хотя бы банок с икрой, но его хищно взыгравшему взору предстали лишь ряды банок с киноплёнкой.
Он прочёл письмо. Объясняю, что не внёс в декларацию, потому что не знал, что надо вносить. Он принялся пересчитывать банки: "Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, д е в я т ь!!" - воскликнул он, обрадованно ткнув в лишний пакет с мультиком Ивана Максимова и одночастёвкой Маши Соловьёвой без банок, просто мотки плёнки.
Наш герой, автор-персонаж Сашакузнецов одним словом :-) нервничает, ведь он, человек тонкой нервной организации, а здесь - контора в действии. Издыхающая, коммунистическая, пограничная между внутренними и внешними войсками, система могла зацепить своим зазубренным краем.
- А это что!?
- Режиссёр в последнюю минуту прибежал к поезду. Мультфильм свой принёс. Он за него приз получил три дня назад на фестивале Ролана Быкова...
- Пошли. Берите э т о.
Вслед за таможенником, с пакетом в руках я вышел на пустынную платформу. Из окон длинного состава настороженно смотрели пассажиры - зрители, вашу мать. А мне вспомнился Ваня на фестивале в центре Ролана. Получив на сцене конверт с объявленным призом в тысячу рублей, он вернулся к нам в конец зала и принялся пересчитывать красные червонцы. Потом встал и громко сказал: "А тут не хватает!" Всю ночь мы пили сухое вино и плясали на козырьке индийского ресторана "Джалтаранг", нависшего над прудом. Над Чистопрудным бульваром сверкал фейерверк, оплаченный центром детского и юношеского кино.
Вспомнилась открытка, что висит на стене моей комнаты - окно в Париж. Улочка Монмартра и вдали белый купол Сакре-Кёр, а в правом нижнем углу - маленькая фигурка художника за мольбертом. Окно в Европу, так сказать. И вот ведь - только выбрался на подоконник, только ещё ножки свесил на ту сторону и раз! повязали.
Мы вошли в серое кирпичное здание. Турникеты на входе, солдаты с автоматами, всё какое-то грязно-зелёное и покрыто масляной краской. Приметы тюремного быта. А я его не люблю с тех пор, как пришлось провести ночь в одиночной камере.
...В Азии, где прошли годы юности, задержали однажды бойцы комсомольского оперативного отряда. Во дворце культуры, на дискотеке за курение в неположенном месте. Отбивался, возмущался, но всё же оказался в будке грузовика и совсем забыл о пакете кукнара, толчёных головок мака во внутреннем кармане своей австрийской тройки из чистой шерсти. Я тогда был крутой парень и ходил в ней даже на службу в механосборочный цех, где некоторое время прикидывался мастером экспериментального участка по восемь часов в сутки, обучаясь в местном политехе по вечерам. А забыл потому, что не был наркоманом, а взял так, попробовать.
В подвале городского здания милиции меня обыскали по всем правилам и нашли пакет. Менты плотоядно заулыбались добрыми узбекскими лицами: "А-а-а, кукнарист-мэ. Польностем опормлять будим". Я был пьян, материл их как мог, грозясь генеральному прокурору сообщить, обзывался сучьим выменем. Стучал ногами в обитую железом дверь общей камеры, разбудив пару алкашей, спокойно спавших на деревянных топчанах и получил одиночную, глухую. Её-то и запомнил. Особенно звёзды в небе сквозь полуподвальную решетку.
"Таможня" сидел за деревянным барьером и, не поднимая головы, выслушал мой быстрый текст за кинематограф, продолжая что-то выискивать в бумагах на столе, а потом неопределённо махнул рукой: мол, иди...
Всё-таки везёт мне иногда. Над железнодорожным составом было синее небо.
Какого ещё вам надо чуда?
...Когда переезжали границу, Ростунцев потащил нас всех к раскрытому окну, чтобы мы увидели тот забор, за которым сидели всю жизнь. Река Буг и вспаханная полоска земли вдоль колючей проволоки. Мы кричали, высунувшись в окно: "Фак ю! Вот вам! Мы вырвались!" И мы пошли в ресторан тратить оставшиеся рубли. У Серёги на поясе была железная, одетая в брезент фляга с вином за которым он предложил мне провести пару дней в Германии в квартире его подруги, а Володя объяснил, что с моим билетом можно ехать по этой дороге в сторону Парижа месяц, останавливаясь где угодно. И я радостно согласился...
В Берлине поезд пришёл в восточную часть города и тем, кто ехал дальше, пришлось переезжать на вокзал "ZOO". Володю и Таню встречал друг Алексей, студент местного университета, живший в Западном Берлине второй год. Окончив институт в Москве, он выучил язык и поступил, вернее, просто записался в местный. Я с трудом волок чемодан, набитый молодым советским кинематографом. Мы вышли на площадь между гостиницей и высоким панельным домом, точно таким, как в московских микрорайонах. С машины торговали баночным пивом и стояла очередь. Вокруг грузовика бродили цыгане, за кустами кто-то бренчал на гитаре. Ребята уехали на стареньком Лёшином "Фольксвагене-гольф", о покупке которого за 300 марок он сообщил прямо у поезда, а мы с Ростунцевым остались ждать второго рейса, чтобы для начала отвезти фильмы на вокзал "ZOO" в камеру хранения. Ведь предполагалось, что именно с него я отправлюсь дальше, в столицу мира - Париж. Подъехал Алексей на своей колымаге с ржавыми крыльями. Через пару поворотов я убедился, что за рулём он третий раз и даже не различает знаков. Про них я ему по пути и рассказывал. Дёргались мы на каждой передаче, но вот - стена, разрушенная лишь в прошлом году. Наш автомобиль въехал на Запад и через несколько метров я оказался в мире кино: свет витрин, открытые авто в цветных бликах рекламы, по улице прогуливаются красиво одетые люди. Проехав квартал, увидели на тротуаре турок, пинающих сбитого с ног человека. "Это здесь частая проблема" - перевёл с немецкого на русский, привыкший здесь говорить на местном, Лёша Мушников. На вокзале пришлось спросить у него монет для камеры хранения. Он слегка напрягся, но что делать? У меня были лишь франки, обмененные ещё в Москве. А тут Ростунцеву надо звонить его польке, но нет телефонкарты. И Лёша вновь выручает, но телефон не отвечает и мы остаёмся на улице.
Ну, ничего, - думаем, - погуляем, обменяем деньги, выпьем пива, она и появится. Алексей уехал, а мы вышли в город. После въезда на территорию настоящего Запада моё состояние стало другим: то ли психологическое привыкание, когда не знаешь ни слова, нет денег и негде ночевать, то ли вообще попал в другую цивилизацию и пытаешься соединить киношные впечатления с реальностью. Сидя за кружкой пива в кафе у перекрёстка, где за огромным стеклом, среди огней неумолкающей ночи идут люди мимо столиков, выставленных на тротуар, где у светофора легко останавливаются открытые машины, я как-то притих. Тут ещё Сергей вдруг попросил потише говорить по-русски при подавальщице, а то, мол, у вокзалов часто работают русские - я совсем потерялся. Ростунцев прикупил маленькую бутылочку водки на четыре глотка и мы, прикладываясь, двинули, куда глаза глядят. Свернув в сторону центра, шли мимо маленького кафе, где у стойки последние посетители смотрели футбольный матч по телевизору, подвешенному под потолок. Присели у входа за пластиковый столик и закурили табака "Drum" с запахом вишен, свернув маленькие папироски из тонкой, шелестящей бумаги. Уже глубокой ночью мы забрели в "Europa-centr": огромное здание, уходящее под землю - мраморные лестницы и освещённые витрины.
Ростунцев затих у разложенных на чёрном бархате ножей и пистолетов. Кругом ни души и только мы, ночные бродяги. Но тут откуда-то из глубин здания донеслись звуки рок-н-ролла. В конце подземной улицы, за фонтаном нас встретил шум из распахнутых дверей. Гремела музыка, толпа плясала у сцены, где голосила рыжая певица в чёрной кожаной куртке. Музыканты без паузы принялись за следующую песню, а мы протиснулись к стойке и взяли по стакану пива. Танцевали везде. Негр в чёрных джинсах вилял своей задницей перед лицом сидящей девушки - вспыхнул свет и они утонули в цветных сполохах. Остаток ночи мы провели на скамейке сквера среди бездомных, а утром побрели на вокзал.
Ныли мозоли на ногах, мои старые кроссовки разваливались, никому мы не дозвонились, в Париже меня никто не ждал, а в камере хранения неподъёмный чемодан без ручки и что будет завтра - неизвестно. Ещё и 2 марки надо бросать ежедневно. На углу уже работал киоск, обвешанный цветными журналами, и мы подошли поглазеть. Пожилой немец раскладывал газеты, не обращая на нас внимания, и как-то неожиданно у меня в руках оказался глянцевый "Penthaus" с обнажённой девицей на обложке. Наверное, сказался антибуржуазный настрой... Так с ним и ушёл. Уже в Москве, приятель по имени Гуру, предложил мне обмен: "Подари журнал, папа любит полистать после обеда. А я тебе Библию подарю". Вот так поменялся на мою первую Книгу, ведь никогда у меня не было Евангелия, а тем более Библии…
Возле вокзала я получил марки у менялы, сходу заговорившего с нами по-русски. На Париж я оставил триста франков, не предполагая, что этого может хватить лишь на три дня скудной жизни, и мы пошли покупать мне сандалии и сумку для фильмов. Зашли в большущий супермаркет "TGV". Здесь было всё, но ненужное мне здесь и сейчас. В Москве таких магазинов не было никогда, я растерялся. У нас тогда вермишель по талонам давали, а на полках гастронома лежала лишь солёная капуста. Ростунцев в потёртых кожаных башмаках, прошитых вручную толстой ниткой, да я с пластмассовой сумкой на плече - надпись "Triumfe" грязными буквами - видимо сразу привлекли внимание приказчиков. Разглядывая открытки, я сунул одну в сумку и тут же увидел цепкие глаза высокого арийца в белой рубашке с короткими рукавами - к его уху склонилась девица в форме продавца. Она шептала явно обо мне. "Пошли!" - потянул я Ростунцева к эскалатору. Да! Я ведь сначала купил одну, пробив чек. А вторую-то, зачем взял? Чёрт его знает.
Ступив на эскалатор вниз, я оглянулся - двое быстро спускались следом. Я кинул открытку в урну, тот вынул её, вохра немецкая! Нас остановили и повели по коридорам. В небольшой комнате двое молодых сотрудников службы безопасности, в тех же белых рубашках с короткими рукавами, принялись нас допрашивать, проверили документы. Ростунцев что-то говорил по-английски. Помня, что у него просроченные американские бумаги, я всё твердил: "Это я, не он." И Сергея отпустили, а я совсем обалдело лепетал на школьном французском. Один, усмехаясь, задрал ноги на печатную машинку и предложил приятелю поговорить со мной на французском языке. Мол, давай, поупражняйся, учил же в гимназии. Достали из моей драной сумки журнал и открытку: голая женская жопа верхом на велосипеде. Молодой стукал одним пальцем в машинку, второй уже куда-то звонил.
Вдруг входят двое полицейских с пистолетами на поясе. Перекинувшись парой немецких фраз с юношами в белых рубашках, они предлагают мне пройти. С перепугу я продолжаю лепетать по-французски. Через служебный вход мы вышли на улицу, где у полицейской машины меня ждал Ростунцев. Он выяснил у полицаев, что я, оказывается "забыл" оплатить проклятую открытку, вернее, собирался это сделать внизу, на выходе. Стоила она меньше одной марки, а по местным законам нельзя за такие деньги арестовать, посадить, да ещё кормить израильскими бананами на завтрак.
Потом, уже с Володей и его подругой, зашли в продуктовый купить что-нибудь поесть. Ростунцев взял тележку и со знанием дела поехал выбирать закуску. Я растерялся - не понятно ничего. Что в этих пакетиках, банках и коробках, цветастыми рядами и колоннами, выставленных по полкам? Одних только сыров сортов тридцать в ряд. Мне стало тошно и я вышел на улицу.
Вечером Ростунцев, наконец, дозвонился к своей полячке и мы поехали к ней. Семиэтажный дом с галереями, тихий двор, ворота с домофоном. Небольшая двухкомнатная квартира. Мы расслабились и сели на балконе за стол. Молодая женщина выставила польскую водку, закуску. В комнате по полу ползал маленький ребёнок. Тёплая летняя ночь, внизу шумят деревья - и вдруг приходит негр к ней в гости. Опять пригодился мой французский. Сидим, разговариваем. Ростунцев улыбается - много негров повидал на своём веку. Водка крепкая, я уставший - вдруг говорю Серёге на родном языке: "Давай его выкинем на хер с балкона?" В общем, негр, извините африканец, всё понял и ушёл. Выяснилось, что подруга преподаёт ему язык… - немецкий.
Да! Купил же я себе сандалии из толстой свиной кожи, крепкие, серенькие, лет пять потом носил. И рубашку - сафари, мятую такую. В Москве такие штуки только у фарцовщиков можно было достать, да и то с трудом. В "Берёзке" же только за валюту. А сумка! С двойным дном, на колёсах, с огромным количеством крепких, цветных, крупных и пластиковых молний.
Переночевав у польки, мы пошли искать Лёшу. Университет направил его подрабатывать чернорабочим на стройку. Забрели мы в неплохой, тихий район. Кругом старые дома, один весь разрисован и большущее чучело, тряпичная кукла ростом до первого этажа вывешена из окон второго - ноги до тротуара висят. Вероятно, сквот - дом, захваченный разными хиппи и панками. Зашли в местное кафе. Бармен, лысеющий дядька с обликом старого хиппи, предложил нам чаю. Подарили ему советский рубль для его коллекции денег, прибитых к стене. Уютно: окошки на улицу, играет хороший тихий рок-н-рол - отдохновение.
В винной лавке на углу Ростунцев долго рылся в деревянных ящиках, перебирая пыльные бутылки. Я ему подсовывал тяжёлые винные пузыри с литыми гербами и настоящими пробковыми пробками, но он выбирал обстоятельно и не спеша, призвав весь свой международный опыт.
Вышли мы с бутылкой "UZO" - тростниковая водка, смертельный напиток. Особенно в жаркий день, на берегу замусоренного канала, среди кустов у тротуара. Мимо нас прошла с коляской припанкованная пожилая герлица/девица в чёрных колготках и оранжевых волосах. Ростунцев рассказывал о работе в Америке, на пластмассовой фабрике с пуэрториканцами. Курну, говорит, подкручу пресс на большую скорость и штампую. Курну - ещё подключу, быстро так штампую. Потом выгнали.
Вечером повёз нас Лёша на вечеринку к своим друзьям. Маленький домик, вроде дачи, но вокруг приличные особняки. Студенты принялись выпивать понемногу, но потом аккуратно и методично перепились в хлам. А мы с Ростунцевым и самым крепким немцем сидели у костра, поближе к шашлыкам, поигрывая на гитаре, а потом плясали в единственной комнате под "Dire strits". Ночью хозяйка влезла на антресоли со своим бойфрендом, а я остался один. Ростунцев спал, а я осваивал проигрыватель, царапая шикарные виниловые диски.
Под утро я замёрз. За распахнутым окном - роса на белом пластике стола, туман и пара недопитых бутылок. В мокрой траве лежит белый стул. Я взял половину шампанского, поднял стул, смахнул воду ладонью, выпил холодного шампанского. Так тихо вокруг, будто не Берлин вовсе - дача.
Когда собрались ехать, Ростунцев извиняющимся тоном сказал, что полька хочет, чтобы он остался у неё сегодня один. Мне стало не по себе, чуть не прослезился - один на один с немецкой Германией... Одно лишь слово на их языке запомнилось ещё с Навои, где преподаватель немецкого, добрый узбекский дядька заказал мне нарисовать новогоднюю газету. Сделал мне её за пятёрку заводской художник, в результате чего я и получил свой зачёт, запомнив единственное слово: "фройндшафт".
Идём мы вечером с Лёшей Мушниковым к дому, где он снимал проходную комнатку у русской бабушки Лурье, эмигрировавшей из России в 16 летнем возрасте.
- Лёш, давай я у тебя в машине посплю?
- Утром немцы пойдут, увидят, могут сразу полицию вызвать. Не надо, перебьёмся на мой кушетке.
Вот так вот: просыпаешься утром, а в городе немцы!!
Бабушка Лурье, божий одуванчик, толкала перед собой по коридору тележку, чтобы не упасть. Говорила, что знавала Цветаеву. Я подарил ей номер журнала "Видение", отпечатанный мной в московском киноинституте, на только появившемся тогда, компьютере с принтером. Последний номер был у меня с собой, для Парижа. Остальные были розданы деканам факультетов, авторам и друзьям. Журнал был издан мной весной девяностого года, первый и единственный номер тиражом в двадцать экземпляров, на выпрошенной у секретарш бумаге и переплетённый дядей Васей по три рубля за штуку (старыми ;) в институтском подвале. Номер открывало эссе Аркадия Славоросова «Ситуация ТАВ», человека по прозвищу Гуру, идеолога московского хиппизма и автора романа "Рок-н-ролл", опубликованного в журнале "Твёрдый знак". Был там и сценарий братьев Алейниковых "Аквариумные рыбы этого мира". Игорь Алейников, издатель и редактор журнала "Сине-Фантом" возглавлял, придуманное им движение параллельного кино в СССР.
Как я узнал недавно, а теперь, готовя книгу к изданию, пишу, - Марина Лурье знавала не только Цветаеву, а и Андрея Белого в Берлине – сохранились письма её! Архив дамы по фамилии Лурье, выжившей в фашистском Берлине, теперь, по её смерти изучается славистами, а мой журнал, ни одного номера которого у меня не сохранилось, теперь, надеюсь, в надежных руках, ведь там киносценарий Аркадия Славоросова «ЛЮБОВЬ-7», а текст его, к сожалению, утрачен.
Своих жильцов бабулька держала строго. В дальней комнате с балконом жил студент из Пакистана. Он смотрел свой телевизор и не высовывался. Мне долго пришлось ждать пока бабушка отойдёт ко сну, чтобы постирать свои носки. Но ко мне она отнеслась почему-то благосклонно. Когда я вышел на кухню, она добралась туда со своей тележкой и попросила помочь - достать ей чашку из верхнего ящика. Понизив голос, сказала:
- Давайте я их выгоню. А вы будете жить у меня.
- Да мне в Париж надо... я везу в центр Помпиду фильмы… показать.
Спали мы с Лёшей на его узкой кушетке. Он слушал радио по-немецки и тоскливо говорил: "Почему нельзя так жить в Москве? Такие же квартиры, такая же мебель..."
Назавтра он предложил ехать к друзьям в Восточную Германию, где они собирались праздновать объединение немецкой марки. Сначала мы долго петляли на его машине среди серых, обшарпанных домов восточной зоны Берлина, но потом выбрались на высокое бетонное шоссе. Этот автобан ещё Гитлер строил, обрадовано сказал Алексей, - стоять будет лет триста!
Проехали маленький посёлок, где я, глянув влево, тут же втянул голову в плечи, опускаясь на сиденье: зелёные, крашенные масляной краской железные ворота с красными звёздами!! - по улице идёт советский военный патруль с повязками на рукаве... "Лёша! Куда ты меня завёз!?" Прям «Кино про эмигранта» ; ---
У КОСТРА. НАТУРА. НОЧЬ
Они (16 человек) сидят на брёвнах вокруг большого костра: много немецких комсомольцев и комсомолок, почуявших свободу и много пива в пузатых бутылках тёмного стекла. Горячие от пламени девушки, рядом палатки и вдалеке деревенский дом у дороги. Чистый влажный воздух.
Через пламя блестят глаза разогретой девушки. Вокруг разговоры на непонятном ему языке.
Она улыбается Сашекузнецову.
Сашакузнецов обходит костёр,---
---за спинами сидящих на брёвнах вокруг костра, пробирается к девушке.
Берёт за руку.
Вдвоём, приобняв друг друга за талии, они уходят в темень вокруг, туда где бескрайнее поле пшеницы светлеет под звёздами.
Целуясь, они падают среди колосьев.
ОНА (шепчет) "О! Супермен..."
Музыка, титры, КОНЕЦ
---Утром я проснулся с мокрыми ногами, видимо ночью прошёл сильнейший ливень, выбравшись из палатки, спустился к полю и обнаружил за ним небольшое озеро, почувствовав неодолимое желание окунуться.
И постирать носки.
Мы готовили наш автомобиль, собираясь отправиться в Амстердам. Лёша ведь прожил в Германии два года, но нигде кроме Берлина не был и мы решили прокатиться, тем более он обещал посадить меня в мой поезд где-нибудь в Кёльне…
В Берлине заехали за Ростунцевым и к студенту-швейцарцу, где остановились Володя с Таней. Они усадили нас на кухне и по московской традиции сразу завели разговор про эмиграцию. Нервно переставляя чашки, Таня, московская интеллигентка в первом поколении, работавшая инженером в каком-то умирающем институте, слегка растерялась, когда Володя жёстко решил идти сдаваться - просить политическое убежище. "Какое я-то имею к этому отношение? Я что, диссидентка? Что я сделала такого? У меня отец в Москве..."
В конце концов, она потихоньку сдавалась, продолжая во всём сомневаться. А пока они решили поехать в деревню и подработать на сборе урожая. С тем мы и расстались, наверное, навсегда, а мои джинсы ещё долго поддерживал брезентовый, по тогдашней моде - ремень, подаренный Таней.
Заглохли мы, не успев выехать из Берлина. Сзади встала огромная фура, из её кабины выбрался шофёр с толстым животом и мы вместе толкнули наш "Фольксваген-гольф" в переулок, хорошо дорога под горку была. Мне пришлось вспомнить навыки водителя-профессионала третьего класса и подрегулировать подачу бензина в карбюратор. Ещё днём мы сменили масло и заклеили широкой клейкой лентой проржавевшие крылья нашего "народного вагона". А то Лёша утверждал, что на автобане может отлететь ржавчина и попасть на встречный транспорт. Насчёт полиции он зря переживал: на всём пути до Кёльна мы не встретили ни одного регулировщика.
Под музыку из приёмника мы выбрались на автобан и разогнали колымагу до 160. "Смотрите!" - Лёша что-то увидел в зеркале заднего вида. К нам неумолимо приближались крутые дядьки на мощных мотоциклах. Длинные волосы из-под шлемов и бороды по ветру. Они пронеслись мимо, откинувшись в своих креслах. С какой же скоростью они едут, если наш мотор ревёт, как "Мессершмидт"? "Километров 250" - уважительно предположил Алексей.
Проехали границу Западного Берлина и ГДР: покинутые кирпичные строения в поле, заборы и тишина - ни души. То же самое на границе ГДР и ФРГ: пустые домики контрольно-пропускных пунктов с темными окнами…
В небольшом городке остановились на заправке и Лёша нашёл там брошенную резину, просто новую: "Механик сказал, что можем забрать себе!" Пришлось вспомнить навыки слесаря, и пока мы в поте лица работали, Ростунцев исчез.
Появился же с пузырём вина в руке: "Идите, гляньте какая негритянка приехала! В форме американской армии!" Мы побросали молотки и пошли глянуть: "Да.... Действительно, клёвая". В короткой форменной юбке, она мелькнула шоколадными ногами, усаживаясь за руль военного джипа и умчалась, лихо крутанув колёсами.
Ростунцев на заднем сиденье постепенно набрался, да и я не отставал. Лёша ворчал: "Не понимаете вы моих трудностей. Я два года говорю на немецком. Да и думаю тоже". Всю дорогу мешал нам слушать музыку, всё норовил поймать новости. А я вспомнил, как ночью у вокзала "ZOO" мы пили пиво за стоячим столиком и к нам подошёл парень из Австрии. Работает водителем на грузовике и приезжает в Берлин, где у него девушка. Жаловался на одиночество. Ростунцев мне потом перевёл.
Решили мы остановиться поесть. Ещё в городке закупили всяческих баночек, в основном фасоль. Выбрались к реке - Рейн. Я разулся и побежал к воде - люблю поплавать ещё с детства, когда всерьёз тренировался в бассейне и даже на соревнованиях выступал, получая грамоты - выскочил на прибрежную гальку, вошёл в воду и тут же обратно.
Точно, как в газетах про отравленный Запад: ноги в мазуте, а по воде плывут синие круги. Ладно, расстелились, сели, жуём. Нам с Сергеем хорошо, мы вино допиваем, а Лёша загрустил: "Что же, нельзя вот так в Москве жить?" - завёл он свою песню.
И тут в кадр вплывает большущий теплоход с белой трубой, а по борту огромными буквами: "Софья Перовская". И Лёша тихо так говорит: "А ведь там территория Советского Союза..." А что? Прыгай – доплывёшь, говорю.
Переночевали в машине, а наутро въехали в город Бремен. Что-то название знакомое…
Да ведь это "Бременские музыканты"! Даже памятный знак есть - вырезанные из металлического листа фигурки животных у дороги.
Ночью въехали в Гамбург. Издали, увидев старинные башни, всё стремились к ним, а упёрлись в ворота порта. Вооружённая охрана с овчаркой.
"Леха, скажи им, что нам туда не надо!" Но они всё же настойчиво просят выйти из машины, командуют выложить всё из бардачка на переднее сиденье: бутылки, сигареты, синий пакет табака "Drum".
Фриц обнюхал каждую пачку, двигая своим немецким носом, аккуратно складывал каждую на прежнее место. Залезли и в багажник:
"Что в сумке?" - переводит Алексей.
Фильмы это, - говорю, - везу на кинофестиваль в Париже.
Сунул он руку туда, пошарил, убедился. Пропустили.
Выруливаем на высоченный мост. Под нами краны, конторы, портовая гавань и корабли стоят. Я включил радио и покатили мы под "Роллинг стоунз": внизу виден город, огни - фильм-дорога. Роуд мувик ;
Выезжаем из порта - опять ворота и вновь профессиональный обыск. Выходим из машины, ждём.
Теперь уже по городу едем: центр, ярко освещённые улицы, шикарные витрины и редкие прохожие.
Остановились перекусить. Лопаю я фасоль из консервной банки, а за окном пижон чуть ли не во фраке, ведёт стройную девицу, слегка подталкивая ладонью под попку. Возбудившись, я попросил Лёху дать мне порулить по ночному Гамбургу, а то когда ещё сюда вернусь?
Решили выбираться из этого города ****ей и полицейских - на простор полей, где можно спокойно заночевать. Рулю себе по ночному немецкому городу и уже на выезде, вдруг вижу сзади всполохи полицейского фонаря.
Едут прямо за мной. Я тут же прибавил газу и был уже под мостом, когда они врубили сирену и все машины вокруг замерли как по команде. Кто спереди, кто сбоку. Дисциплина - железная. Немецкая. Они ещё нам покажут, кто был прав... А куда ты денешься?! – из-под моста.
Подходят двое полицаев, требуют документы, ведут в "Мерседес" и дают дышать в трубку. Я вновь демонстрирую знание французского. Это с перепугу.
Один понимает меня, видать, тоже в школе учил, немчура. Смотрю, настроение у них мирное, и дышу честно и громко. Всё о'кей, отпустили, переписав все Лёхины бумаги. Капрал что-то ворчал и Лёха нам потом перевёл: "Это всё Горбачёв со своей перестройкой виноват. Напустил сюда всякого сброда". Алексей убивался, что теперь его вызовут в Берлине на проверку и отберут колымагу - на таких старых, ржавых корытах здесь никто не ездит.
Он теперь рулил только сам и вскоре мы мчались по автобану, поглядывая, куда бы свернуть, ведь бензин был почти на нуле. Заправку мы проскочили, развернуться негде, следующей не видно, вот-вот заглохнем.
И тут Лёша увидел поворот вниз, к маленькому городку. Мы поехали вниз на нейтральной скорости, но через сотню метров мотор окончательно заглох, наступила блаженная тишина…
Лишь шорох наших шин по асфальту.
Мы выкатились к площади и остановились возле автомобиля с поднятым капотом, где копались двое – по виду, путешественники местного значения, наверное, отец и сын. Выяснилось, что среди немцев тоже есть клёвые ребята. Они завелись от нашего аккумулятора, отлили нам бензинчику своего, чтобы мы могли ехать за ними до заправки!
Так добрались мы до самого Кёльна. Прогулялись вокруг собора, узнали, что мой поезд через два часа, из автомата я позвонил в Париж и понял, что у Паскаля автоответчик диктует мне другой номер. Поздно сообразил - пришлось вновь одалживать у Алексея телефонкарту. Лёша влетел конечно с нами на деньги, но зато как прокатился,Ё (!!) ;
Мне повезло и ошарашенный Паскаль, со второго звонка взяв трубку, спросил - откуда я еду, пообещав встретить на "Gar du Nord", Северном вокзале.
Конечно, для него это было как снег на голову. Ведь в Москве мы были знакомы лишь два раза: первый - разговорились в коридоре ВГИКа и второй - я познакомил его с секретаршей из института. Красавица, лихая женщина с ребёнком, блондинка, за минуту подделавшая подпись проректора по международным связям - майора КГБ, не меньше - на сопроводительном письме в таможню. Она, просто приложив бумагу к стеклу, встала на носки своих сапог под мини-юбкой плотной джинсЫ – и все дела.
Ребята проводили меня до платформы.
"С одной стороны я тебе завидую - кино, Париж... А с другой - нет" - сказал Лёха и дал мне на чёрный день пять долларов.
С тем и уехали, а я присел на скамейку. Впереди величественный средневековый собор, а за спиной река, мост, плывут корабли…
Подошёл мой трансъевропейский экспресс. Проводница склонилась к моей поклаже, намереваясь помочь поднять сумку, а я уже как бы в Париже: "Non, non, merci". Мягкие кресла с высокими спинками, стеклянные двери купе.
Спутницей оказалась девушка лет восемнадцати, американка. Я на своём французском, она на нём же, только ещё хуже, но вместе мы весело пытались разобраться и ничего, поняли, дополняя друг друга, языком мимики и жестов.
В Брюсселе молодая мама подсадила к нам девочку лет тринадцати к родственникам в Париж. С её помощью мы выяснили всё окончательно: американка путешествует по Европе и, если удаётся, кое-где выступает с классическим пением