12
Когда Дороти набрала номер своего бывшего мужа, сердце ее слегка сжалось. Сорок лет назад она ушла от Сайруса не потому, что разлюбила его, и не потому что им стало плохо вместе. Просто все ее сердце заполнил Эл, и в нем не осталось место для Сайруса. Она сказала об этом Сайрусу, и он оказался так умен и добр, что понял ее и отпустил, он тоже любил Эла. Их дома стояли рядом, Сайрус и Эл остались друзьями, и Дороти некоторое время оставалась такой же заботливой матерью детям Сайруса, как и детям Эла. До тех пор, пока над Элом не нависли тучи, и ему пришлось бежать вместе с ней и их детьми. Ни разу в жизни Дороти не пожалела о содеянном. Конечно, она тосковала по содеянном. Конечно, она тосковала по Бетти и Стиву но знала, что Сайрус хороший отец, и они вырастут хорошими и счастливыми людьми. Так оно и получилось, и Дороти была благодарна Сайрусу за это. Живя в Советском Союзе, она не надеялась когда-либо увидеть его и детей, но это случилось, и надо было привыкать к новым обстоятельствам.
- Я рад тебя слышать, Дороти! – услышала она в трубке в ответ на свое приветствие, и слова эти, в общем-то обычные и стандартные, отозвались в ее душе неожиданным теплом.
- И я рада тебя слышать, Сайрус! – сказала она. И рассказала о нью-йоркском писателе, собравшемся написать книгу об Эле. – Я дала ему твой телефон, сказала, что ты работал с Элом и можешь много рассказать о нем. Конечно, ты можешь рассказывать все, что захочешь, и не только о работе, - добавила она, зная, что он понимает, о чем она говорит. – Мы трое прожили долгую и непростую жизнь…
- Мы четверо, - мягко вставил Сайрус. – Не забывай о Луизе. Она вырастила Бетти и Стива.
- Да, конечно, - согласилась Дороти. – Я благодарна ей.
Сайрус немного помолчал, потом сказал:
- Я был рад познакомиться с твоим сыном. Славный парень, и очень похож на Эла.
- Да, - опять согласилась Дороти. – Майк очень похож на Эла. Я не смогла поехать проститься с Лилиан, плохо себя чувствовала.
- Не переживай, все прошло хорошо. Стив и Бетти приехали. Даже твой брат приехал.
- Да, Майк мне рассказал.
- А о моих планах он ничего не рассказал?
- О каких планах?
- Ну, да, конечно. Я же его не просил.
- О каких планах, Сайрус?
- Это хорошо, что ты позвонила, Дороти. То есть, я как раз сам собирался тебе позвонить, а ты меня опередила. Ты знаешь, Луиза очень больна, у нее нефрит. Она уже три года не встает, я приглашаю сиделку, ну и сам за ней ухаживаю. И вот когда я узнал, что ты приехала, я подумал: Хорошо бы нам жить рядом, в одном городе. Мы могли бы видеться иногда, разговаривать. Я ведь всегда думал о тебе, Дороти!
Он замолчал, она тоже молчала. Непрошенный комок подступил к ее горлу. Эл, которого они оба любили, уже не стоял между ними, он взирал на них с небесных высот, мудрый и далекий, взирал с теплой улыбкой, он тоже любил их.
- Ты думаешь, это будет хорошо? – наконец спросила Дороти.
- Майкл сказал, это будет хорошо, - ответил Сайрус. – Я спросил его мнение. Бетти и Стив тоже одобрили.
- А Луиза?
- Она тем более. Луиза сказала: «Пусть лучше родной человек за мной присмотрит, чем чужие женщины».
- Так и сказала?
- Ну, да. Она растила Бетти и Стива как родных детей, значит и ты ей родная. Именно так она и сказала. Ты знаешь, я хочу продать свой дом в Остине и на первое время снять что-нибудь в Сан-Франциско, поближе к тебе, а потом начну строить дом.
- Строить дом? – удивилась Дороти. – Наверное, проще купить готовый? Наверное, у тебя хватило бы денег.
- Конечно, денег бы у меня хватило, - с радостной готовностью отозвался Сайрус. – Но ты знаешь, мне всегда хотелось построить дом. Такой, какой именно мне хочется иметь, по собственному проекту. Чтобы он стоял в лесу, вдали от людей, окнами в Космос.
- Ты романтик, Сайрус, неисправимый романтик! – она улыбнулась и подумала, что Эл тоже одобрил бы идею такого дома. Во многом они были похожи – Сайрус и Эл, и в свое время ей было трудно сделать выбор. Выбор сделала жизнь. Но Эл смотрит с небес с мудрой улыбкой, а жизнь продолжается. – Конечно, будет хорошо, если вы с Луизой приедете. Это хорошая идея. Я попрошу Каролину подыскать для вас квартиру неподалеку от меня.
- А вдруг Каролине эта идея будет не по душе?
- Сайрус! – с упреком в голосе воскликнула Дороти. - Положись на меня! Каролина – умная и добрая девочка. Ей будет по душе то, что по душе ее матери. А как скоро ты намерен перебраться в Сан-Франциско?
- Чем скорее, тем лучше. Сама знаешь, с годами ценишь каждый день жизни, и никогда не знаешь, какой из них станет последним. А хочу не только построить дом, но и успеть пожить в нем. Так что все будет зависеть от того, как скоро вы с Каролиной найдете для нас жилье в Сан-Франциско. О продаже остинского дома я уже договорился, нашел покупателя.
- Хорошо, Сайрус, я сегодня же поговорю с Кэрри, а когда найдем, сразу же позвоню тебе.
Закончив разговор, Дороти тут же набрала номер дочери. Каролина с двух фраз вошла в ситуацию и сама предложила помощь.
- Не знаю только, как быстро это получится, - пояснила она – Я ведь должна быть весь день на кафедре. Но думаю, что удастся найти по телефону. В газетах бывает много объявлений.
- Мне неловко, что я тебя нагружаю, - начала оправдываться Дороти, - но дочь ее тут же остановила:
- О чем ты, мама? Был бы Майк дома, он бы тебе помог. Но его нет, значит помогу я. И кстати… Я тоже хотела попросить тебя о помощи. Ты говорила, что до отъезда из Америки была специалистом по социологии…
- Ну, не таким уж большим специалистом! – с ноткой смущения в голосе заметила Дороти. - Да и давно это было.
- Но ты ведь помнишь какие-то термины, какие-то обороты? Я взялась за учебник американского для людей разных специальностей, для людей, приехавших из России. Ты мне поможешь?
- С удовольствием! Помнишь, мы с тобой во Владивостоке вели на ТВ передачу «Ду ю спик Инглиш?»
- Конечно, помню. Я вообще часто вспоминаю Владивосток. Здесь многое мне его напоминает. Такие же сопки и море, такие же чайки…
- А я там все время вспоминала Сан-Франциско! – вздохнула Дороти. – А чем конкретно я могу тебе помочь?
- Ну хотя бы теми самыми терминами. Вдруг какой-то социолог приедет из СССР и захочет переучиться. Где он будет искать нужные термины? У него ведь и с бытовым языком проблемы!
- Хорошо, я подумаю. Приезжай ко мне в субботу, поговорим.
- Постараюсь. Может, и с квартирой прояснится.
Каролина попрощалась с мамой, и положила трубку. В этот час она была одна кафедре, не считая молодого индуса Раму, и могла себе позволить разговоры неслужебного характера. Просьба Дороти не вызвала у нее никаких отрицательных эмоций, как впрочем и положительных. Мама просит, значит надо постараться выполнить ее просьбу. Так Каролина была воспитана, это было для нее нормой. А вот мамино упоминание Владивостока всколыхнуло в ней целую гамму чувств. Боже, как молода она была тогда! Море, солнце, чайки, тайфуны… Мачты кораблей на рейде и белые ступеньки домов, взбегающих на высокие, вулканоподобные сопки… Первая любовь, первые поцелуи, первые разочарования… Она была папиной любимицей, в ее честь он назвал свою яхту – «Каролина», она гордилась этим. Еще она гордилась тем, что была примой в студии пластического танца при Доме Ученых. По настоянию родителей она поступила на математический факультет университета, но вскоре ушла оттуда и некоторое время нигде не училась, работала горничной в гостинице и танцевала. Именно тогда Каролина придумала эту передачу – «Говорите ли Вы по-английски?» В городе, да и в стране в целом, начинался бум интереса к английскому языку, телевидение охотно подхватило идею, сделало передачу еженедельной. В это время Каролина была замужем уже вторично, и в передачах иногда участвовал ее второй муж Эрик Жербов. Ему отводилась роль одного из учеников. Эрик был человеком довольно артистичным и с этой ролью справлялся хорошо, как, впрочем, и со многими другими.
Тут Каролина вздохнула. Кого, кого, а Эрика она вспоминать как раз не хотела. Уж лучше вспомнить Сережу Зарубина. Зарубин работал в лаборатории у папы, был его замом, ходил с ним на яхте. Как-то раз весной Каролина зашла на причал яхт-клуба, искала там отца, а застала Зарубина, который занимался какими-то ремонтными работами. Они разговорились, и она даже дала Сергею урок аргентинского танго, которым в ту пору увлеклась. Она могла бы увлечься и Сергеем, но он был женат, имел двух детей, а она была замужем за Эриком. Потом, когда после смерти Мелоса вся семья вернулась в Ленинград, а Эрик уехал в Штаты, Зарубин пару раз навещал их, встречался с Каролиной, с Мишей, и с их матерью. Он взялся тогда написать о Мелосе большой очерк, и они охотно ему помогали. Очерк вышел в хорошем московском журнале, и, в целом, получился неплох, особенно в части владивостокского периода. «Хорошо бы связать Зарубина с этим Глэссом из Нью-Йорка, - подумала Каролина. – Лучше Сергея о последний папиных делах никто не расскажет. Да и слог у него неплохой». И она стала думать, через кого из владивостокских друзей можно узнать электронный адрес Зарубина, если у него таковой имеется. Она знала, что в перестроечном Советском Союзе Интернет еще не сделался таким распространенным, как в Соединенных Штатах.
Марк Глэсс был человеком деловым и, вернувшись в Нью-Йорк сразу же занялся оформлением визы в Советский Союз. В то горбачевское время американцев принимали в СССР с распростертыми объятиями, так что все формальности заняли минимальное время. Уже через двое суток Глэсс сел в самолет и полетел в Москву. Это была его первая поездка в Россию, однако он не стал подобно большинству туристов тратить время на посещение Красной площади и Кремля, а, не выходя из шереметьевского аэропорта, пересел на ленинградский самолет и уже через час с небольшим оказался в Пулково.
Смена часовых поясов вывела его из рабочего состояния, поэтому, добравшись до отеля, Глэсс принял две таблетки мелатонина и лег спать, не смотря на то, что стояло абсолютно светлое время дня. Он еще не сориентировался в реальной разнице времени между Нью-Йорком и Ленинградом и не знал, что на самом деле был второй час ночи, но это была ленинградская Белая Ночь.
Глэсс проспал десять часов. Проснувшись, он принял душ, спустился в низ, позавтракал в ресторане и попытался расплатиться долларами. В других странах, в которых он бывал, доллары в ресторанах брали без проблем и давали сдачу местной валютой. Здесь официант тоже взял его стодолларовую купюру, но только после долгих переговоров и странных взглядов по сторонам. Взяв ее, он надолго исчез и вернувшись объяснил на ломаном английском, что ходил в обменный пункт. Глэсс поблагодарил юношу, дал ему на чай и вернулся в номер. Изучив инструкцию пользования гостиничным телефоном, каковая была напечатана на двух языках – русском и английском, Марк набрал номер телефона Бена Стоуна, предоставленный ему Дороти.
После третьего гудка в трубке раздался приятный, но довольно строгий мужской голос, произнесший (по-русски, но с характерным американским акцентом):
- Хэллоу! С вами говорит автоответчик. Если вы хотите оставить сообщение, говорите, когда я умолкну. Если вы хотите поговорить с обитателями квартиры, положите трубку и позвоните еще раз в течение минуты.
Голос умолк. Глэсс, который конечно не понимал русского, но уже звонил Стоуну из Нью-Йорка и знал, как себя вести, положил трубку и набрал тот же номер еще раз.
- Хэллоу! Ай эм Марк Глэсс!
Голос в трубке стал радостным. Стоун ждал его звонка. Они быстро договорились о встрече. Марк заказал через рецепшен такси и через четверть часа уже ехал по Литейному проспекту в сторону северных микрорайнов, с интересом посматривая по сторонам.
Как и многие американцы, он был наслышан о богатой архитектуре Ленинграда, бывшего Санкт-Петербурга, который русские с гордостью именовали то Северной Пальмирой, то Северной Венецией, и ожидал увидеть здесь некую псевдоантичную пышность, вполне подходящую для варварского времени царя Петра, жадно переносившего в Россию европейскую культуру. Однако он видел стиль строгий и где-то даже грозный, продуманно сочетающийся с суровостью неласкового низкого неба и свинцовой тяжестью невской волны. Петр был талантливым реформатором. Этим городом он не просто прорубал окно в Европу, он заставлял Европу уважать и бояться восстающую из долгого сна Россию. «Да, мы еще полудикари! – говорит Россия этими колоннами и барельефами. – Мы еще носим лапти. Но мы построили этот прекрасный город и построим много других. И мы придем к вам, и заставим вас потесниться, в вашей изнеженной Европе. За нами будущее!» И не случайно сейчас город носит имя другого великого российского реформатора – Ленина. Ленин тоже грозил отсюда всему миру, тоже видел Россию сакральным лидером всего человечества, мозолистой рукой несущей знамя коммунистической свободы. И наверное, не случайно именно в этом российском городе обосновались два американских инженера, для которых идеи коммунизма оказались так притягательны.
Бен Стоун оказался высоким, худым человеком лет семидесяти, с редкой седой шевелюрой, продолговатым лицом и яркими живыми глазами. Он провел гостя в глубь своей огромной, по советским меркам, пятикомнатной квартиры и усадил в кресло, стоявшее посреди большой комнаты, почти единственным наполнением которой был концертный рояль. Сам он уселся в другое кресло, стоявшее напротив, и широко улыбнулся.
- Хотите что-нибудь выпить, Марк? Виски, джин, водку?
- Нет, спасибо, Бен, - ответил Глэсс, скользя взглядом по роялю, крышка которого была откинута. – Может быть, попозже. Я смотрю, инструмент у вас вполне профессиональный. В семье есть музыканты?
Стоун улыбнулся еще шире.
- Главный музыкант – это я! Я обучался музыке в Париже, в Праге давал концерты, и скажу без ложной скромности: если бы я не стал советским инженером, Европа знала бы меня как хорошего пианиста. Но у меня в семье все музыканты: жена, два сына и две дочери.
- И они все живут в этой квартире?
- Только жена и младший сын. Остальные живут в Праге. Моя жена – чешка.
- Понятно. – Глэсс прошелся взглядом по стенам комнаты, обратил внимание на картины, написанные в стиле кубизма и сюрреализма.
- Картины – тоже кого-то из семьи?
Стоун ухмыльнулся.
- Что нет, то нет! Это все куплено. Не шедевры, конечно, не Дали, но - оригиналы. Возможно, в будущем авторы прославятся, тогда мои дети обогатятся.
Повисла пауза, и лишь в глубине квартиры были слышны какие-то негромкие, приглушенные звуки. Потом раздалась тихая мелодичная музыка с очень чистыми тонами. Кто-то играл на клавесине. Или включил очень хорошую запись.
- Это моя жена, - пояснил Стоун. – Она не встает, слушает музыку у себя в комнате. Давайте, перейдем к делу. Это хорошо, что за такую книгу взялся американец. Есть надежда, что вы сумеете правильно понять нас, американцев, наши мотивы, наши надежды и разочарования. Три года назад ко мне вот так же пришел один русский писатель. Я много рассказывал ему о нас с Элом, я дал ему копии своих дневников и копии фотографий, и он написал роман. Но когда я прочел этот роман, мне стало стыдно. Потому что все, кто знал нашу историю хоть немного, могли подумать, что это с моей подачи получился такой пасквиль. Будто я захотел стать главным в этой истории и поставить Эла ниже себя. Чушь собачья! Я никогда не ставил себя выше Эла, мы всегда были на равных, именно поэтому мы были так долго друзьями и поддерживали друг друга. Вы спросите, почему же получился пасквиль? Возможно, причина в том, что писатель, как и я, - еврей, и он попытался провести в этой книге идею о еврейской богоизбранности и гонимости, попытался возвысить героя-еврея за счет героя-нееврея. Я не разделяю такой идеи, и среди евреев есть бесталанные люди. И, повторяю, я никогда не считал себя более талантливым, чем Эл. В Америке и в Праге мы работали на равных. Другое дело в Советском Союзе. Здесь мы совершенно неожиданно для себя столкнулись с антисемитизмом…
- В самом деле? – не удержав удивления, воскликнул Глэсс, до этого слушавший хозяина квартиры не перебивая.
- Еще как! – радостно осклабился тот. – Официально никакого антисемитизма, конечно, не было. Как можно! Ведь коммунисты делят людей только по классовому признаку! «Нет для нас ни черных, ни цветных!» Но при приеме на работу начальник отдела кадров первым делом смотрел в так называемую «пятую графу» - национальность. И если там стояло «еврей», шансов получить хорошую работу было очень мало.
- Где была эта графа? – спросил американец. – И что значит хорошая работа?
- Графа была в анкете, который заполнял каждый, поступающий на работу. А хорошая работа – это работа для человека с высшим образованием. Поэтому, когда мы оказались в Советском Союзе, Александр Мелос, будучи греком, автоматически превратился в человека первого сорта, а еврей Бенжамен Стоун – в человека второго сорта. Нам пришлось смириться с этой ситуацией. Когда потом Эл принимал на работу какого-нибудь еврея, ему приходилось выдерживать настоящую битву с обкомом партии. Они почему-то патологически боялись евреев. Может быть, потому что верили, что все евреи очень умные. Впрочем, достаточно об этом. Давайте договоримся так… Сколько времени вы пробудете в Ленинграде?
- У меня обратный билет через неделю.
- Хорошо. За два дня я подготовлю для вас все копии – дневников и фотографий, а вы подготовите вопросы, которые захотите задать. Мы созвонимся и встретимся – может быть, в другом месте, и еще раз поговорим. Окей?
- Окей. А можно я прямо сейчас задам вам один вопрос?
Бен Стоун опять ухмыльнулся.
- Валяйте!
- Вы никогда не жалели, что уехали из Штатов?
Ухмылка сошла с лица бывшего американца.
- Вопрос на засыпку! – сказал он. – Если я скажу «никогда», вы не поверите. И правильно сделаете. Мы с Элом довольно быстро поняли, куда мы попали. Когда мы помогали Советам во время войны, мы искренне считали, что делаем хорошее дело, исправляем ошибки нашего правительства. Ведь коммунисты были нашими союзниками! К тому же, нам членам компартии, Советский Союз виделся как гораздо более демократическая страна, чем Америка, помогать ему мы считали своим долгом. Здесь же мы увидели совсем другое. Мы увидели диктатуру, лицемерие и воинствующее невежество. Но отступать нам было некуда, мы ввязались в очень серьезную политику, и нам оставалось играть по правилам этой политики. Сейчас политика изменилась, и я с удовольствием вернулся бы в Штаты, но я посвящен в кое-какие технические секреты, и меня не выпускают.
- Вы до сих пор работаете?
Стоун развел руками и засмеялся:
- Нет, я уж три года как в отставке, но они считают, что я все-равно слишком много знаю. У них срок давности – пять лет. Только через два года я смогу выехать.
- И еще один вопрос: какого вы мнения об Эрике Жербове? Как о специалисте и человеке.
- Жербов? – Стоун пожал плечами. – Как специалист он ноль. Он начинал у нас в КБ как инженер-электронщик, защитил кандидатскую, но ко двору не пришелся и переквалифицировался в программиста. В этом качестве он уехал вместе с Мелосом во Владивосток и написал там учебник по искусственному интеллекту. Специалисты говорят – сплошная компиляция. А что, вы встречали его в Америке?
- Да, он работает сейчас в компании Вестинхауз. Именно он рассказал мне о Мелосе и о вас.
- Не советую особенно доверять его рассказам. Скользкий парнишка!
- Но Мелос взял его с собой во Владивосток!
- У Эла не было выбора! Он и Жербову был рад.
Тут Стоун посмотрел на свои большие ручные часы и поднялся с кресла.
- Извините, Марк, - сказал он. – Мне надо кое-что сделать для моей жены. Давайте продолжим наш разговор через два дня – на третий.
- Хорошо, - согласился Глэсс. – Через два дня я позвоню, и мы договоримся. – «Не прост этот старикан, очень непрост, - подумал он. – Надо еще раз встретиться с Жербовым, пораспрашивать. Истина никогда не бывает односторонней».