Ржавый покореженный вагон отцепят от поезда,
Пустят по рельсам с обрыва.
Там, где давно меня знают, не нужен билет.
Мы едем в мертвый город.
Что за блаженство – стоять, улыбаясь, под кислотным дождем.
Он словно пес, узнавший старого друга,
Ласково лижет лицо шершавым языком.
Словно мой смешной лохматый пес, попавший под электричку,
Когда мне было десять.
Он слижет кожу, налепленную криво на лицо улыбку,
Он сорвет тонкие, истлевшие нити неумелых швов,
Оголенные кости ощерятся и вновь закричат.
Здесь время замерло на пике боли.
Вот рыжий пес беспечно гуляет по рельсам, вот поезд гудит вдали.
А вот я бегу под дождем, и меня настигают,
Заламывают руки, смеются и держат.
А поезд все ближе и ближе, и металлический скрежет
Каждую ночь впечатывает в мою сетчатку беспомощность.
Каждую ночь я бегу по заросшему полю к рельсам,
А любимые продолжают умирать.
Здесь – оцепеневшей мухой – растворяется чей-то оборванный крик,
Переваренный грубой, плотно прижатой ко рту ладонью.
Я буду танцевать в отблесках костров,
Где горят тысячи глупых, бездомных игрушек,
Кем-то забытых в песочнице.
Я буду камни кидать в иссохшую черную речку,
И хохотать, пока круги не начнут расходиться снова.
Запах сгоревших крыльев тысячи бабочек,
Мертвых бабочек, танцующих у меня в животе.
Это значит, что время пришло
Кричать и оплакивать, пока швы не срастутся снова.
Может, даже не криво и косо на этот раз.
А ровно и симметрично.
Может, за человека сойду
Издалека.
Я заставлю их мертвого бога плакать
Я заставлю их мертвого бога смеяться
Я заставлю его петь.
С первым весенним дождем я вспоминаю себя иным.
Лают собаки, как будто бы я чужак.
С первым раскатом грома молния ударит в ржавый вагон,
Несущийся к обрыву.
Каждый весну я возвращаюсь в мертвый город.
Каждую весну я возвращаюсь в мертвый город.