Весной происходит обновление. Я родился как раз весной, во время войны, в мае 1944 года на Урале, в городе Молотове тогда, ныне Пермь. Недоношенным. Каждая весна — это начало очередного года моей жизни.
Пробежимся по некоторым событиям моих вёсен. И не только вёсен.
1947 год. Мы тогда жили уже в Ленинграде, на Парадной улице, рядом с Таврическим садом, куда мать выводила меня, с моими слабыми лёгкими, подышать. Дважды, первый раз в Молотове, а второй раз в Ленинграде я тогда тяжело болел. Врачи сказали:
— Ничего не можем сделать. Выживет так выживет. Гуляйте с ним на свежем воздухе. Да ещё нужно хорошее питание, а где его сейчас возьмёшь?
Я выжил. А продукты были по карточкам.
Итак, мне три года, моя четвёртая весна. Конец марта, солнечный день, тающий мокрый снег, капель. Я бежал, задрал голову и увидел сквозь голые ветви тополей голубое, бездонное, с белыми облаками небо! Это было впечатлением начавшегося детства.
Начало мая 1949 года. Мне ещё не исполнилось пяти лет. Весна шестая. Я с мамой, бабушкой и братом Игорем, он на три с половиной года старше, едем в Сочи. Поезд был на паровозной тяге — чух-чух, чух-чух, у-у-у — с кислым запахом угольной топки и копотью. Все мосты через многочисленные речки в Белоруссии были взорваны во время войны. Паровоз каждый раз медленно, шатаясь и с лязгом сцепок потрепанных вагонов переползал на временный, бревенчатый, в объезд искорёженных остатков старого моста. А по сторонам запомнился густой хвойный лес.
В Сочи был старый деревянный вокзал голубого цвета. Новый шикарный вокзал ещё строили. Мы пересели на местный поезд, «подкидыш», и приехали в Сухуми. Здесь отец недавно получил работу в закрытом институте, в котором вместе с советскими специалистами трудились немецкие ученые, да и не только ученые, а весь крупный физический институт с оборудованием, сотрудниками и их семьями перевез после войны из Германии Лаврентий Берия для участия в выполнении проекта Советского Союза по созданию атомной и водородной бомбы.
Так вот. Когда приехали, была уже черная субтропическая абхазская ночь с ароматом распустившейся весенней магнолии в густым тёплом воздухе.
Нас посадили в открытый «Виллис», отец взял меня к себе на колени на переднее сидение. Вскоре выехали за город на неосвещенное пыльное грунтовое шоссе с поворотами, спусками и подъемами, едва различимыми в свете слабых фар. Встречных машин почти не было, мы ехали за маячившей впереди полуторкой, сзади у неё светился яркий рубиновый огонёк, который то исчезал, то снова появлялся в темноте за изгибами дороги, как путеводная звёздочка в мою новую неизвестную жизнь с большим, теплым, сильным, умным, и таким горячо любим папой.
Приехали в посёлок Агудзеры в двадцати километрах от Сухуми. Там находилась одна из площадок института, где отцу выделили две комнаты в коммунальной квартире на втором этаже трехэтажного дома, куда мы и заселились. Потом побежали с братом во двор ловить светлячков в кромешной темноте.
А наутро, в воскресенье, с отцом пошли на море, далеко, через старинный тропический парк с пальмами и другими экзотическими насаждениями. На берегу шумный пенистый прибой о гальку, порывистый свежий ветер, прохладная соленая вода... Всё было ново, прекрасно, и казалось, что навсегда.
В сентябре 1951 года я пошел в первый класс абхазской сельской школы районного центра Гульрипши.
Теперь переместимся в 1952 год. Начиналась моя девятая весна. Борис Петрович Митренин недавно защитил кандидатскую и его перевели на другую площадку института — в Синоп, это уже район Сухуми. Сначала дали квартиру на так называемом «кукурузном поле», на охраняемой территории, там в двухэтажных восьмиквартирных домах жили в основном немецкие специалисты.
Отец сказал:
— Завтра у меня доклад. Я договорился с профессором Агрестом, надо кое-что уточнить. Он пригласил зайти к ним. Пойдём вместе, у него сын твой ровесник.
Я был заинтересован обзавестись друзьями.
— Конечно, пойдём. А это далеко?
— Да нет. Через парк быстро дойдём.
Пошли через парк. Старинный, до революции принадлежал князю. Ухоженные аллеи, высокие деревья, пальмы, много цветов. Слева, за забором виднелся корпус института, бывший санаторий.
По мосту пересекли речку, дальше на площади одноэтажное строение с фонтаном у входа, которое почему-то называлось комендатура, хотя никакого коменданта я тут не знал. Повернули направо, в сторону моря. Здесь шлагбаум и КПП. Солдат проверил у отца пропуск. Детей пропускали так, без пропуска.
И вот он, дом-дворец. Поднялись на второй этаж.
Тут, в коридоре большой трёхкомнатной квартиры, я познакомился со всей семьёй Агрестов. Старшего мальчика звали Эмик, тот есть Эммануил. Рыжеватый, плотный, подвижный. Младше меня, потому что должен был пойти в школу, а я уже учился в первом классе. Сразу стал объяснять мне какую-то игру. Его мама, Рита Самойловна, с виду строгая, как учительница, держала на руках младенца, который вёл себя очень шумно и пытался освободиться от пелёнок. Это младший брат, Алик. На кухню прошла Рая, симпатичная девушка, старшая сестра. Поздоровалась. «Ого, — подумал я. — Она может быть подругой моего брата. Надо рассказать». С какой-то игрушкой в руках возник ещё один мальчик лет трёх, Миша. Вот, четверо детей. С ними я дружу до сих пор.
Мы с Эмиком нашли общие темы и обсуждали их в шумном коридоре, пока из кабинета не вышел мой папа, а за ним загорелый серьёзный человек — профессор Агрест.
— Большое спасибо, Модест Менделевич. Я постараюсь отразить в докладе Ваше мнение. Всего доброго, — отец взял меня за руку.
— До свидания, Борис Петрович...
Дружба с семьёй Агрестов сохранилась на всю жизнь.
Школы рядом не было. Всех школьников Синопа, в том числе детей немецких специалистов, возили на школьном автобусе, синей «коробочке», в школу № 2 имени Пушкина, в центре Сухуми. В дороге старшие девочки звонкими голосами пели песни: «На границе часто снится до-ом ро-одно-ой...», «На побывку прибыл молодой моря-я-як...», любимую песню школьников южного морского города «Колышется даль голуба-а-я, не видно нигде берего-о-в. Мы с детства о море, о море мечтаем, о дальних огнях маяко-о-в. Летя-я-т белокрылые чайки... », много хороших песен.
Мой брат сидел за одной партой с немецким мальчиком Гедике.
— Знаешь, Володя, — рассказал Игорь. — Гедике немного прихрамывает. Его ранили в Дрездене в возрасте пяти лет. Он был там с мамой, когда американцы бомбили город. А отца освободили из нашего плена как ценного специалиста и их привезли сюда. Так восстановилась семья...
Десятая весна, 1953 год.
Я учился во втором классе, и вдруг нас решили принять в пионеры. Досрочно, потому что обычно принимали в третьем классе. Октябрятами мы не были. Весь класс построили в пионерской комнате, в том числе троих немецких белобрысых худых мальчишек, они всегда держались вместе, их никто не обижал. Перед строем поставили красный флаг нашей пионерской дружины. Затем состоялся такой ритуал. Школьники по одному выходили из строя и произносили заранее заученное Торжественное обещание, которое начиналось словами «Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю...», дальше я забыл. Затем звучал призыв: «Пионер, к борьбе за дело Ленина-Сталина будь готов!», претендент поднимал правую руку наискосок в пионерском приветствии и отвечал: «Всегда готов!». Потом надо было подойти к знамени, встать на колено и поцеловать его. Знамя оказалось очень пыльным. Я стоял к знамени ближе других, и мне показалось, что один из немецких ребят в него плюнул. Нет, наверно показалось, не могло быть. Ведь все теперь должны были быть готовы к борьбе за дело Ленина-Сталина.
Тогда всем нам повязали красные пионерские галстуки.
Вскоре умер Сталин. Взрослые рыдали. На час дня был назначен траурный митинг сотрудников института, в Синопе на площади около комендатуры. Я там был. Часа два произносили траурные речи, потом все разошлись. А митинг в Агудзерах закончился поздним вечером, потому что никто не брал на себя смелость закончить его раньше.
В начале лета того же года мы переехали в элитный дом, где жили Агресты. Дом был ослепительно-желтым под лучами жаркого солнца. Как утёс, продуваемый бризом и облепленный в своих архитектурных излишествах ласточкиными гнёздами. За домом зелёные горы — предгорья заснеженных вершин Главного Кавказского хребта.
С балкона нашей квартиры на третьем, последнем этаже открывался вид на море и слышен был шум прибоя. Цвет его менялся от почти белого, всех оттенков изумрудного, сине-зелёного, бархатного летом, до сурового, стального, тяжелого, почти черного — зимой, в шторм.
Всего-то надо. Перейти Тбилисское шоссе, совсем не оживлённое в те годы, протиснуться через кусты растущих на обочине ароматных олеандр, пересечь засаженный деревцами и тропическими растениями сквер между шоссе и Закавказской железной дорогой, который протянулся далеко, вплоть до дачи Сталина за высоким зелёным забором, в трепетном ожидании вбежать на насыпь — осторожно, поезд! — слева был виден белый, как игрушечный, с колоннами, вокзал станции «Келасури», а справа мост, перед которым табличка с надписью «Закрой поддувало» — тогда были паровозы.
И вот оно — море... огромное... М О Р Е! Под голубым, как прозрачная шапка с перистыми облаками, небом. Солнце медленно поднималось сзади, из-за гор.
Обязательно надо остановиться, вдохнуть полной грудью пьянящий морской воздух. Потом сбежать вниз, на песок широкого берега, ближе, ближе к прибою, бьющемуся о гальку.
Справа — гладь Сухумской бухты. Там, на городской пристани пришвартовывались и хорошо были видны белые пассажирские теплоходы — «Победа», или «Россия», или «Грузия», или пароход «Адмирал Нахимов» — трофейные, гитлеровские, переименованные. Были и другие. Позже приходили огромные черные круизные лайнеры «Александр Пушкин», «Михаил Лермонтов», «Шота Руставели», построенные в ГДР для СССР. По берегу, справа, бухту окаймляли большие зелёные горы. Там виднелись руины средневекового замка Баграта.
Прямо, довольно далеко, на противоположном краю бухты стоял маяк. Словно воин, охраняющий город. Его называли «Красный», хотя на самом деле он был совсем не красный. Светил прерывистым белым светом, а рядом по акватории шарили прожекторы, выискивая нарушителей морской границы.
Ночью по берегу проходили пограничники. Утром на влажном, прохладном песке оставались следы их сапог и лап сторожевых овчарок.
Запомнился поход в том же году по горам от СухумГЭСа до источника нарзана на склоне Главного Кавказского хребта. Он был известен как целебный ещё в давние времена, когда этой местностью владели персы. В большой группы сотрудников института были папа, мама, Игорь и я. Нас вели проводники, а груз тащили навьюченные лошади. Дух захватывало от величественных горных пейзажей и трудностей похода.
Я был самым маленьким, и к перевалу Химса, высота которого 2400 метров над уровнем моря, шел первым, далеко обогнав всех. Вверх, вверх, быстрее, носом почти в крутую тропу, больше ничего не видно, в руках посох. Тропа стала выполаживаться, ещё несколько шагов усталых ног — и вот перевал! Внезапно открылась панорама каменных с белыми пятнами снежников вершин и хребтов, длинных извилистых ущелий, зеленых альпийских лугов, освещенных сияющим южным солнцем. Захотелось разбежаться и парить в этом разряжённом горном воздухе над этой суровой красотой в стайке облаков на ярко синем близком небе. «Мой первый перевал — как первая любовь, и мне его не позабыть никак...», — точные слова бардовской песни.
В походе произошел серьёзный инцидент. Мы принесли в этот горный поселок известие о том, что Берия арестован русскими как чей-то шпион. Местные хотели нас за это казнить, потому что он был родом из окрестностей Сухуми, чем все очень гордились. К счастью, наши проводники после долгих и темпераментных переговоров смогли убедить местных жителей, что мы не виноваты и нас не следует убивать.
1955 год. Весной отец купил машину «Победа». Летом съездили в автомобильное путешествие вокруг Кавказа. Побывали в Тбилиси, в древнем пещерном городе Вардзия, вотчине грузинской царицы Тамары, в Ереване, на раскопках города царства Урарту, где познакомились с археологом Борисом Борисовичем Пиотровским, будущим директором Эрмитажа. Были в Эчмиадзине. Проехали по Военно-Грузинской дороге, по Северному Кавказу, через разрушенный войной Новороссийск вернулись в Сухуми.
На следующий, 1956 год год, в мою тринадцатую весну, я тоже, как и брат Игорь, стал водить нашу «Победу». Сначала во дворе. Потом и в городе.
В начале лета в Советский Союз прилетели Иранский шахиншах Мохамед Реза Пехлеви и шахиня Сорейя. Мохамед Реза Пехвели вступил на престол в 1941 году в возрасте 19 лет и был смещен Исламской революцией в далеком 1979 году.
Самолёт приземлился на Сухумском аэродроме, высокие гости должны были пересесть на советский линкор, который ждал на рейде Сухумской бухты и хорошо смотрелся из окон нашего дома. Красивый, гордый, стального цвета. В носовой части башня с тремя орудиями главного калибра, из которых предполагали дать салют двадцатью залпами.
С балкона было видно, как в сопровождении эскорта по Тбилисскому шоссе пронёсся открытый автомобиль, весь в живых цветах. Жители приветствовали шаха.
Знойным летним днём, когда слышны были только негромкое щебетание ласточек и цыканье цикад, орудия линкора зашевелились и задрались повыше. Вдруг из них вырвался огонь и потом раздался грохот, жуткий, как удар кувалдой по голове! Большая бухта словно скукожилась, показалась лужей от этого гиперзвука, испуганные птицы закричали и взмыли, горы потонули в многократном эхе, растворились, стали декорацией. Солнце будто исчезло.
Птицы ещё не успокоились, когда прогремел второй страшный залп. Тут я не выдержал, честно, убежал в комнату бабушки, спрятал голову под подушку и считал залпы. Каждый раз дом содрогался.
Последний залп мужественно встретил на балконе. Опять огонь и грохот. Над морем висели двадцать сизых облачков порохового дыма. Потом природа начала медленно успокаиваться. Бухта стала бухтой, горы вернули свою величественность, солнце засияло, пернатые снова запели.
А через тридцать шесть лет, в августе 1992 года, около нашего дома грузины установили гаубицы и палили, разрушая хрупкую тишину рая на земле залпами боевых снарядов...
Наступил 1957 год. Пятнадцатая весна пролетела, я закончил шестой класс. Летом мы снова совершили путешествие на машине вокруг Кавказа. Сурамский перевал, город Хашури, где нас гостеприимно встретили родственники сотрудника отца, Тбилиси, озеро Севан, Ереван, чуть чуть заехали в Азербайджан. Там мечети. Дороги грунтовые, пыльные. Боржоми, Бакуриани — известный горнолыжный курорт. По Военно-грузинской дороге, по Северному Кавказу, через Майкоп и Туапсе вернулись в Сухуми.
Второй раз, как и двумя годами раньше, запомнился аэродром для самолетов типа «кукурузники» в Лазаревском, потом длинный мост через реку Шахе в Головинке и двухэтажный розовый домик на высоком левом берегу, вдали, в сторону моря, в часе езды до Сочи. Судьба крепко свяжет меня с этим домиком.
В августе к земле подлетела комета, которую хорошо было видно невооруженным глазом. Есть поверье, что комета что-то принесёт тем, кто её увидит, но я не понимал тогда, что именно. В это время у отца появились какое-то дело в Сочи и он взял с собой меня и маму, прокатиться на нашей «Победе». Днём он оставил нас в парке, где росли огромные столетние платаны, рядом с пассажирским портом, и сказал, что через два часа приедет. Но он приехал только поздно вечером. Прогуливаясь по округе, я увидел в витрине фотоателье фотографию милой улыбающейся девочки лет семи в матросском костюмчике и влюбился по уши. Я возвращался к этой витрине много раз и серьёзно думал, как мы будем жить, если поженимся, что у нас, возможно, будут двое детей, девочки. Потом решил, что этим моим мечтам не суждено сбыться. Где её искать, как мы встретимся? А что же мне принесёт эта комета?
В сентябре маму отправили в Москву на курсы усовершенствования врачей и она взяла меня, так что я три месяца учился в московской школе. Тогда в программу впервые включили уроки труда, там были хорошие слесарные мастерские, я получил первое знакомство с рабочей профессией.
Впечатлений было много. 4 октября в СССР запустили в космос первый в истории искусственный спутник Земли. Столица ликовала.
В 1958 году произошли важнейшие события в нашей жизни. Мой брат Игорь закончил среднюю школу № 7 имени Бараташвили в Сухуми. Тогда же он закончил курсы шоферов и получил водительские права. Академик А.Ф.Иоффе пригласил отца на работу в институт Полупроводников АН СССР и они с Игорем уехали в Ленинград. Там Игорь поступил в Ленинградский политехнический институт. Папе выделили двухкомнатную квартиру на первом этаже на Яковской улице, в Сосновке, рядом с Политехническим институтом. И, соответственно, рядом с Физико-техническим научным институтом. В декабре мы с мамой тоже приехали в Ленинград, бабушка осталась в Сухуми.
Шестнадцатая весна, 1959 год. Сильная, с хорошими преподавателями ленинградская школа № 103, восьмой класс, замечательные дружные одноклассники и одноклассницы. Потрясающее впечатление от весенней капели после суровой зимы, от голубого весеннего неба. Из открытых окон на всю округу громко разносились шлягеры «Тишина», «Мишка-Мишка, где твоя улыбка...».
Рядом с нашим новым домом был маленький «финский» домик, в котором жила семья Златиных. У них была дочка Ира, на два года младше меня. Её отец Никита Анатольевич работал в Физико-техническом институте и знал моего папу. Ира училась в шестом классе нашей школы и к ней часто заходили её подруги-одноклассницы Ира Палкина и Ира Королёва. В их компании я и проводил свободное время. Потом они сказали:
— Пора, Володя, познакомить тебя с Димой Хохловым, нашим одноклассником.
Знакомство произошло в школе, на переменке. Аккуратный мальчик, крепыш, вежливый, из интеллигентной семьи. Мы подружились. Встречались, катались на велосипедах по Сосновке. Вместе ходили на концерты в Филармонию. Позже Дима закончил Ленинградскую консерваторию, затем Московскую консерваторию и стал известным симфоническим дирижером. Сейчас Дмитрий Хохлов Народный артист России. Мы дружим до сих пор, теперь уже семьями.
Весной 1960 года, в девятом классе, была производственная практика школьников на кондитерской фабрике имени Микояна, после которой мне дали рабочую специальность слесаря по приборам.
12 апреля 1961 в СССР запустили в космос первого человека — космонавта Юрия Гагарина. В том году я закончил среднюю школу № 103 и поступил в Ленинградский политехнический институт. На вступительных экзаменах я написал сочинение об освоении космоса в СССР. Не знал я, что уже через шесть лет попаду на космодром «Байконур».
Как сжалось тогда время. Весной 1962 года я работал на заводе «Электросила». Это Н.С. Хрущёв заставил всех ребят СССР, которые поступили в институт прямиком из школы, без производственного стажа, на первом курсе учиться как на вечернем факультете, то есть одновременно работать на заводе, рабочими, в две смены, шесть дней в неделю. Утром встаёшь в шесть утра и едешь на завод, а с шести вечера до десяти учишься в институте. На следующей неделе с восьми утра до двенадцати дня в институте, а с 15-30 и до двенадцати ночи на заводе. И так целый год. Там я освоил профессии токаря и слесаря. С металлом стал на «ты».
Двадцатая весна, трагичная. Начало апреля 1963 года. Снег уже сошел, но остались льдины, в чём я вскоре и убедился. Второй курс, середина семестра, пора засесть за занятия. Какой же студент занимается с начала семестра? Я не помню случая, чтобы не зубрил учебник всю ночь перед экзаменом.
Так вот. Сижу я дома за чертежом, хочу сдать его завтра преподавателю. Погода пасмурная. Пятый час дня, хорошо выспался после обеда. Вдруг мать говорит:
— Володя, сходи в «Молокосоюз», — так почему-то называли тогда молочный магазин. — Купи три литра молока, а то ты мне совсем не помогаешь.
Магазин недалеко, в жилом доме, его недавно построили рядом с Бассейкой. Так называлось озеро на месте песчаного карьера, я мимо ходил в школу. За озером лесопарк Сосновка.
Отстоял небольшую очередь из старушек. Разливное молоко в больших алюминиевых бидонах было порошковым, восстановленным, это чувствовалось на вкус. Недавно привезли, утром не было. Мне за прилавком налили в бидон три литра по чеку, пробитому в кассе. В тот момент больше ничем и не торговали. Правда, кажется, ещё маргарин был.
Затем я вышел из полупустого магазина и повернул налево вдоль дома к нашей Яковской улице. Здесь на обледенелой земле разлились многочисленные лужи.
Вдруг услышал грохот льда в водосточной трубе, рядом с которой проходил. Осознал, что падает лед, но не сообразил, куда нужно отпрыгнуть. Получил удар по голове здоровенной льдиной наискосок вдоль левого уха. Хорошо, что был в любимой кепке, иначе бы хлынула кровь.
Печально качнулись на горизонте молодые берёзки за озером. Успел подумать: «Может быть, я вас больше никогда не увижу» — и упал в лужу.
Затрудняюсь сказать, сколько я пролежал, но плащ, пиджак и рубашка промокли до тела. Когда очнулся и пошевелился, то услышал радостный вздох кружком собравшихся вокруг меня старушек:
— Живо-ой!
Одна из них помогла мне встать, спросила:
— Милок, молочко-то разлилось, возьмёшь снова?
— Да, мама ждёт, — ответил я.
Старушка взяла в магазине молоко и повела меня домой. Когда она сдала меня матери, я просто рухнул на кровать. Периодически терял сознание. Спасибо сердобольной старушке, без неё я просто не дошел бы до дома и свалился на мокрой улице. Позже она приходила узнать про меня.
Что было потом? Меня забрала скорая помощь. «ЗИМ», тогда они были. Я всегда мечтал покататься на «ЗИМе», и вот пришлось. Полусознательная голова раскалывалась от боли на каждом ухабе. Приехали в больницу имени Мечникова. Меня сопровождала мама, она ведь врач. Как она переживала, что отправила меня за молоком!
Долго ждали рентген. Выяснилось, что у меня в голове трещина, уходящая в основание черепа. Доктор сказал, это я запомнил:
— Лежи три недели и не вставай, пока трещина не зарастёт. Она может защемить кусочек мозга, станешь идиотом.
Хорошенькая перспектива.
В большую палату положили ночью. Плохо помню, был никакой. Поставил себе задачу сосчитать количество соседей. Удалось только на третий день — шесть соседей...
В институте я появился через пять недель. Осталась одна неделя до зачетов, а потом экзамены. Что делать? Сдавать сессию с больной головой или уйти в академический отпуск? Отстать от своей группы на год?
Решил сдавать сессию. За две недели сдал зачеты. Очень помогли друзья из группы. Но потом один экзамен всё-таки завалил. Сопромат. Сдал осенью — на отлично.
Наступила двадцать первая весна, 1964 год. В феврале мама родила дочку Лизу, нашу с Игорем сестру. Оказалась с синдромом Дауна. Мы помогали маме — Игорь по вечерам выдаивал у нее лишнее молоко, а я стирал и гладил пеленки и подгузники...
В конце марта давняя мечта привела меня к альпинистам. Сначала я пришел на теоретическое занятие по технике страховки в горах, которое в тот день проводил мастер спорта Лев Михайлович Рубинштейн, альпинист с довоенным стажем.
Со следующего дня ходил на тренировки. Переодевались в спорткомплексе ЛПИ. Иногда тренировались в спортзале, а чаще на улице. Тогда альпинистов института тренировал талантливый инструктор, обаятельнейший человек, фанатически влюблённый в горы и скалы, чувствующий и понимающий красоту гор, мастер спорта Виктор Павлович Егоров.
В марте обычно ночью заморозки, а днём тает. Уже вечером лужицы и снег покрываются хрупким льдом, который хрустит под ногами, когда бежишь упругим бегом. Да ещё студеный воздух врывается в лёгкие. Так после долгой зимы происходит обновление организма.
Бегали на тренировках очень много. Убегали в Сосновку, там Виктор Павлович придумывал разные необычные упражнения. Прыгали с обрыва в песок около Бассейки. В конце тренировки, когда подбегали к спорткомплексу и уже еле волокли ноги, потому что не хватало сил их поднимать, тренер просил максимально ускорить бег, сделать последний рывок. Отмечал, кто прибегал первым. Говорил, что это надо, чтобы приучить организм к условиям сверхнагрузок в горах.
Как-то прибежали на стройку, человек тридцать, взяли по кирпичу в каждую руку и убежали. Так тренировали пальцы рук. Сторож спохватился, решил, что мы утащили кирпичи, стал кричать, но нас не догнал. В конце тренировки кирпичи вернули.
Весь апрель тренировались каждый день.
Виктор Павлович много рассказывал о теории покорения гор. Что такое стратегия и тактика. Как выбирать микро- и макро-маршрут на скальной вершине. Как преодолевать длинные нудные переходы на подходах к горам. С рюкзаком нагрузка на ноги очень большая, особенно при подъеме в гору. Она больше, когда переставляешь одну ногу и весь вес при этом ложится на другую. Поэтому, учил тренер, надо выработать в себе два ритма — один для двух нагруженных ног, и другой для свободной ноги, когда её переставляешь. Свободную ногу надо переносить максимально быстро. Как всё обоснованно и эффективно. Еще. Когда идешь, надо чуть-чуть увеличивать темп. Чем меньше времени проведёшь под рюкзаком, тем меньше устанешь. При ровном ритме ходьбы возникает так называемое второе дыхание. Правда, шутил тренер, потом может наступить и последнее.
Страховать надо не там, где сложно, а там, где опасно. Страховка должна быть непрерывной и надёжной. Рывка сорвавшегося товарища надо ждать в любой миг, хотя этого может никогда и не произойти. А рывок этот очень сильный и неожиданный...
Запомнились десятки советов.
В майские праздники выехали на скалы. На озеро Ястребиное, до которого шестнадцать километров шли с тяжелыми рюкзаками от станции Кузнечная. Ну, там воздух, сосны, костёр, песни... Как раз появилась популярная запись Кристалинской «Карелия», со словами «...остроконечные елей ресницы над голубыми глазами озер» долго будут сниться. Так и было.
К сожалению, после майских праздников Виктор Павлович Егоров перешел работать в университет. Я несколько раз приходил к нему на тренировки. Там тоже было много необычного. Например, мы бегали по перилам гранитной набережной стрелки Васильевского острова. Никто милицию не вызвал...
В августе я побывал в альпинистском лагере «Алибек» на Домбае. Пришел туда из Сухуми по Военно-сухумской дороге через Клухорский перевал, и после лагеря вернулся так же, к бабушке. Отчаянно красивая дорога, во время войны она была открыта для движения машин, сейчас она разрушена. Здесь буйная растительность, борщевик выше головы, ели до шестидесяти метров высотой... Из Сухуми мы раньше не раз ходили до Южного приюта этой дороги, там родник нарзана. Буйная, своенравная река Клыч обрывается Клыческим водопадом, одним их крупнейших в Европе. После слияния с нежной Сакени рождается река Кодор, она и впадает в Черное море. Все реки с изумительной голубой водой.
На Клухорском перевале кратер древнего потухшего вулкана, в нем два озера — одно с чистой водой, о другое почему-то мутное. Окаймлены вырубленной в скалах прежде существовавшей автомобильной дорогой. Заботливо собраны горкой куски снарядов и мин — на перевале шли ожесточенные бои за Кавказ...
В «Алибеке» получил знак «Альпинист СССР». Возмужал и окреп.
В начале 1966 года на зимних каникулах был выезд группы альпинистов в Карпаты, чтобы потренироваться на горных лыжах. Руководителем был уже упомянутый мастер спорта Лев Михайлович Рубинштейн, интереснейший человек, фронтовик, кандидат наук. Поездку оплатил студенческий профсоюз, выдали на расходы небольшой мешочек с деньгами. Были в городе Рахов и в местечке Ясиня.
Недавно мне попалась книга Льва Михайловича «Альпинист в седле с пистолетом в кармане». «Я написал правду о том, как жили на войне» — сказал Лев Михайлович. Я бы добавил «пронзительную правду о войне». В начале июля 1941 года команда альпинистов Ленинградского политехнического института в составе десяти человек ушла на фронт добровольцами, рядовыми солдатами, разведчиками 1-й Горнострелковой бригады, вскорости ставшей болотнострелковой, ибо ее бросили не в горы, а защищать дальние подступы к Ленинграду. Их стали убивать, по одному, по два... Лев остался в бригаде из альпинистов последним. До снятия блокада Ленинграда в январе 1944 года стояли в районе Синявинских болот. Лев получил офицерское звание и дослужился до звания полковника. Всё время был на передовой, дважды был ранен...
В самом начале 1967 года, еще до окончания института мне пришла открытка с приглашением на работу в только что созданный отдел, который вскоре был реорганизован в Особое конструкторское бюро технической кибернетики (ОКБ ТК). И сразу первая командировка. Не куда-нибудь, а в город Ленинск, на космодром Байконур. Через два месяца вторая, туда же. Всего через год после смерти С.П. Королёва.
В мае 1967 года, в мою двадцать четвертую счастливую весну я женился на Ларисе, студентке восточного факультета ЛГУ. Она приехала в Ленинград учиться из Сочи. Оказалось, что это её фотография была выставлена в фотоателье около городского парка в Сочи и в нее я влюбился десять лет назад. Комета, подлетевшая тогда к Земле, подарила мне жену. У нас действительно, как я тогда подумал, родились две дочки — Ольга в 1968 году и Екатерина в 1971-м.
А детство Ларисы прошло в домике рядом с рекой Шахе в Головинке, который я запомнил в 1957 году, когда мы возвращались из поездки вокруг Кавказа. Там жили её папа и мама, позже мы часто гостили у них, наши дети жили во время каникул...
Невозможно рассказать в коротком рассказе обо всех моих вёснах.
С 1971 по 1976 годы я почти каждую весну бывал на космодроме «Байконур». Обычно запуски в космос планировались к первомайским праздникам.
Весной 1974 года был я в командировке в Москве, получился у меня свободный день. Поехал в общежитие к школьному другу Диме Хохлову — он учился тогда в Московской консерватории на дирижера симфонического оркестра. Я прошел от метро по Малой Грузинской улице к общежитию.
— Ты наше общежитие легко узнаешь, — пояснил мне Дима по телефону. — Из этого старого трехэтажного здания всегда разносятся звуки как из музыкальной шкатулки. Мы же здесь и живём, и занимаемся. Кто-то поёт, кто-то играет на каком-нибудь музыкальном инструменте...
Точно. Из раскрытых окон солнечным утром неслась какофония музыкальных звуков и арий солистов. У Димы оказалась просторная комната на двоих с соседом, который в этот момент кормил сидевшего на подоконнике распахнутого окна звонко каркающего воронёнка.
— Володя, сегодня у меня важная репетиция — я первый раз буду дирижировать симфоническим оркестром в полном составе. На репетиции будет пианистка, она из Франции, готовится к конкурсу имени Чайковского, который уже скоро. Съездишь со мной в консерваторию, время есть?
—Во! Здорово! Конечно, Дима, поедем, с удовольствием, — мне интересно было увидеть работу оркестра изнутри.
В консерватории зашли в большую комнату, в которой был рояль и без видимого порядка стояли стулья и пюпитры. Дима, видимо, увидел в расположении мест порядок и стал раскладывать принесённые с собой ноты. Начали подходить музыканты с инструментами, все молодые, похоже что студенты. Здоровались, шутили. Сложили сумки и куртки на стулья в дальней части комнаты, там же расположился и я. Исполнители, их набралось человек сорок, заняли места и начали настраивать свои инструменты. Создали специфический гам настраиваемых инструментов, традиционный перед выступлением любого оркестра. Затем заняла свое место у рояля пианистка.
Все затихли, Дима поднял дирижерскую палочку, полилась мелодия. Пианистка преданно смотрела на Диму, по его знаку начинала играть. Оркестр звучал вокруг меня, я наслаждался этой живой музыкой как участник её создания, она проникла во все жилки организма.
И вдруг... мелодия надломилась, как остановленная пластинка, как прервалась песня парящей птицы, вз-ы-ы-ы..., гармония пропала. Музыка остановилась из-за чьей-то ошибки. Я подумал: «Как в жизни. Всё идёт хорошо, хорошо... потом вдруг что-то происходит, гармония исчезает и пропадает счастливая жизнь, иногда опять приходится начинать с начала...».
Дима сказал оркестру несколько слов, поднял палочку, взмахнул — и музыка полилась дальше. В перерыве он сказал мне:
— Первый выход дирижера к оркестру редко происходит без срывов. Этот концерт для фортепьяно с оркестром, сложный для нас. После перерыва сыграем снова, посмотришь.
После перерыва ошибок не было...
За окном моя семьдесят седьмая весна — страшно подумать. Снова солнце, впрыск энергии, стремление к новому, вверх!
Сколько моих вёсен ещё осталось? Никто не знает.