Первый погожий сентябрьский денёк...

               
               
     В первый погожий сентябрьский денёк  1965 года началась моя педагогическая деятельность длиною в сорок один год. Я, учитель начальных классов, без опыта работы в свои восемнадцать лет согласилась вести историю в 5-8 классах, да ещё рисование с пением в придачу! Как я могла ввергнуть себя в такую авантюру, ума не приложу?! До ставки, видите ли,  часов не хватало. Умереть и не встать!
     После нарядной, расцвеченной алыми галстуками, белыми кружевными фартуками и бантами торжественной линейки Первого звонка, которая проходила во дворе школы № 243 станции Маргуцек Забайкальской Ж/Д, я впервые вошла в 8-й класс на урок истории. Знакомясь с великовозрастными учениками, подумала: «Небось, засиделись в каждом классе по два года?»… Большинство из них были младше меня на год-два. Весь урок они разглядывали меня с забытой на лице улыбкой. Отношения с ними складывались благоприятно. Была я девушкой смешливой: если кто-нибудь сморозит гениальную глупость, я могла треть урока безудержно хохотать, заходясь. Вместе со мной, не понимая причин приступа моего смеха, грохотал весь класс, спрашивая друг у друга: «А чё?»,  « А кто?!»
     Ещё в педучилище я сознательно воспитывала в себе невозмутимость, зная, что ждёт меня в школе. Примеряла на себя непроницаемую маску железной леди, потому что знала:  дети уважают строгость, а иначе сядут на шею – не скинешь. Однако свою врождённую смешливость я так и не преодолела до 60 лет, с этим и ушла на пенсию... 
     А тогда, в свои 18, чтобы погасить весёлые искорки в глазах и не поймать смешинку сходу, больно щипала себя у дверей класса, сердито сдвигала брови и решительно входила в класс, нарочито громко хлопнув журналом по столу. Вроде как чем-то недовольна. Кстати, две сердитые морщинки меж густых чёрных бровей были заложены именно тогда, в 18 лет.
     - Тише, злая! – замирал класс, утыкаясь носом в учебники.
Открываю журнал, вглядываюсь в количество оценок: кого спросить? На учеников не смотрю, боюсь прыснуть от смеха от своей напыщенной серьёзности. Вызываю поочерёдно учеников к доске, сосредоточенно выслушиваю  ответы,  требуя от класса дополнений и уточнений, ставлю оценки и, наконец, приступаю к  новой теме. Всё! Самый трудный порог в бурном течении урока пройден! Новую тему, по неписаному закону, все внимали  сосредоточенно и серьёзно. Я снимаю маску отчуждённости и с воодушевлением выдаю на-гора всё, что должна выдать по программе. В ход пускаю все свои методические навороты, сдобренные дидактическим материалом - урок катился как по маслу: не зря же готовлюсь к каждому уроку по 2-3 часа. При закреплении новой темы самые внимательные ученики мои получают хорошие оценки: за пять правильных ответов – «5»! За четыре - "4" Так начинала складываться моя учительская судьба. Счастливая...

     На 8 Марта ученики дарили мне подарки, краснея до корней волос, на школьных вечерах приглашали на вальс или танго, умирая от смущения.   
     Самый беспокойный народец в школе -  это «пятаки»: с ними я познала, что такое переходный возраст и избыток адреналина. Их надо было постоянно удивлять, будто я только что явилась из древнего Рима, вытирая пот со лба, или выползла из тёмных гробниц пирамиды Хеопса, стряхивая с себя пыль столетий. На меньшее они не согласны. Тридцать пять пар глаз восхищённо следили за мной, но горе мне, если присяду на краешек стула записать в журнале тему урока! Класс загудит, как встревоженный улей. Посыплются смешки, подзатыльники,  хихиканье, начнутся бесконечные жалобы: «А чё она дерётся!», «А чё он за косы дёргает!» «А чё она ручку мою забрала!» С ними, как на передовой: постоянно держишь на прицеле весь класс: крутанулся – бац! Смирнов, к доске!  Засмеялся – бац! Петров, получай  карточку с заданием! Бац! Бац! Бац! – и все при деле и все приведены в чувство. Слабину   проявишь – рухнет вся твоя стратегия и тактика - будешь искать ответы на вечные вопросы: что делать и кто виноват? Такое обычно бывает у очень молоденьких учительниц, которых ученики средних классов проверяют на прочность или так принимают в учителя.
     Что может быть лучше урока рисования?! Рисуй себе, отдыхай от перенапряжения из-за невыученных уроков! Ан нет! У некоторых индивидуумов ни альбома, ни карандашей, ни красок на уроке рисования - пустая парта. Именно на рисовании произошёл у меня молчаливый конфликт с учеником – первый и последний в моей жизни. Веду я урок, делаю показы на доске, знакомлю ребятишек с объёмом, перспективой, графикой. По спине пот течёт, несмотря на холод в классе (дровами протопленные печи остывали к обеду, а на улице мороз - 45 градусов). За первой партой мучится от безделья Сашка Сандалов: то рот разинет, бубукая, то рожицы корчит. Когда его рот открылся особенно широко, во мне проснулся азарт меткого стрелка: легонько метнула в распахнутый рот холодную мокрую тряпку, что держала в руке,  - и она  заткнула ему рот! Глаза наши встретились и расширились от ужаса. Он скривился, выплюнул тряпку и бросил бешеный взгляд на окно, где стоял хилый цветок в жестяной консервной баночке – видно, искал, чем зафитилить в меткую учительницу, готовую прыснуть от смеха. Спасибо, что сидел Сашка на среднем ряду за первой партой - и никто из увлечённо рисующих учеников не заметил, что произошло. Гомерического хохота не последовало - и Сашка молча "проглотил пилюлю". 
     Вечером, как всегда, в лицах и красках я расписывала, как прошёл школьный  день, не утаила и про "кляп". Неожиданно отец рассвирепел, грозно вопрошая:
     - Как ты посмела?! Тебя учили четыре года в педучилище чему?! Читаешь Сухомлинского «Сердце отдаю детям» зачем?!
Я сгорала со стыда, пока отец внушал мне правила хорошего тона. Благодаря ему я научилась вдохновлять учеников на учёбу и внушать им веру в собственные силы, а  заткнуть рот легче, чем достучаться до их сердец.
     Отец по случаю воспитывал и сыновей своих. Однажды брат Петя забыл почистить в хлеву коровий  помёт. Вечером, укладываясь спать, он никак не мог удобно устроиться  в постели: что-то ему мешало. Наконец он извлёк из-под матраса два булыжника и стал возмущаться.
     - Это тебе от нашей Бурёнки! – подал голос отец из другой комнаты. – Пусть, говорит, и Петя ночь покрутится на мёрзлых глызах.
Брат вспыхнул и промолчал – стыдно.
     Пётр учится седьмом классе, в пятом – Толя, в восьмом – будущая наша невестка Валентина Ведерникова.
     - Вы когда учите устные предметы? – допытывалась я у братьев.
     - А на перемене! – отвечают. - У нас все на переменках учат.
Я представила, что было бы, если все ученики сидели не по классам, а кочевали всем табором из кабинета в кабинет, как мы в педучилище. Сколько бы двоек и наказаний обрушилось на вихрастые головы изобретательных школьников! Пусть хоть на переменах мобилизуют своё внимание и память – это тоже труд: во всяком случае, каждый в силу своих способностей был готов к уроку и особого столпотворения на переменах в нашей восьмилетке с большой наполняемостью классов не было. 
     А в это время  в «Учительской» педагоги с любовью перемывали косточки своим ученикам.  Завуч Роза Александровна Еремеева восхищённо говорила:
     -  Вы видели, каким стал Юрка Шимановский? Красавец! Сама элегантность! Приходил ко мне в гости с букетом цветов и подарком. Помню, однажды на уроке вызываю его  к доске и прошу записать 10 существительных на – мя. Он пишет: «Мясо, мята, мяч..." Я ему напомнила об этом - смеётся!
     - А что он сделал не так? – не поняла учительница английского языка. 
     - Вымя, имя, семя, темя, племя,  стремя, время, бремя, пламя, знамя… - разноспрягаемые имена существительные с присущим им особым написанием. 
     - А, понятно! – смутилась Татьяна Афанасьевна.
     - А мои оболтусы сегодня образовывали родственные слова с суффиксом  -ист,  - подала голос  словесница Анна Александровна Скорнякова:
     -  Представьте себе,  Юсюк  умудрился образовать от слова сад родственное слово «садист»!
     - А мой Андрюшка Кожевников упорно называет Ъ знак крепким знаком, - умиляется молодая учительница первоклашек.
Густой рокот могучей географини заполнил всё пространство учительской:
     - А мой Джеболда своим ехидным голоском спрашивает: «Тамара Николаевна, отчего Мёртвое море сдохло?»  Пристал, как банный лист к одному месту. Ну, думаю, я тебе ещё припомню Мёртвое море. Иду домой, вижу: он на велосипеде по центру гоняет, а класс немытым остался. Ласково так спрашиваю:
     - Ну что, Витёк, класс убрал?
     - Уберу ещё, успеется,  – отвечает и дальше едет.
     - Ну-ну, - думаю,- убирай-убирай, голубок,  - школа-то закрыта!
 Вхожу утром в класс – чисто! Так он, обезьяна кручёная, влез через форточку, помыл полы – и был таков! – и она раскатисто захохотала, сотрясая могучее тело. – Люблю умных и находчивых сорванцов!
Звонок на урок сдул учительниц с мест: они расхватали журналы и разлетелись по классам.

     Два раза в неделю я спешу по скрипучему снегу в вечёрку: меня обязали вести уроки "Новейшей истории" в 9–10 классах в ШРМ, где учились машинисты тепловозов, в том числе и муж нашей директрисы. Взрослые ученики мои неуклюже протискиваются в тесные ребячьи парты, внимательно слушают  меня, этакого «маститого» историка. Я, тоненькая пигалица, хмурю брови, придирчиво провожу опрос, объясняю новую тему, знакомлю их с графиком зачётов. Теперь-то я понимаю: неопытный педагог всегда придирчивее и строже опытного. Это от неуверенности.
На первый зачёт по «Новейшей истории» пришёл муж моей ревнивой коллеги Шурочки Белоусовой-Епифанцевой,  машинист, молодой красавчик родом из Львова. Взял билет, сел за первую парту, смотрит серьёзно, пронзительно, в глаза. И молчит.
     - Отвечайте на первый вопрос, - говорю.
Молчит, смотрит на меня в упор, вызывающе синими блоковскими глазами. Я зарделась, стушевалась,  закрылась учебником - прожигает сквозь книгу!  Что-то отвечал, возможно, хорошо подготовился, а может, околесицу нёс. Поставила ему "4" и вежливо выпроводила: «До свидания. Приходите ещё».
     Директор школы, Екатерина Фёдоровна Москвитина, преподавала биологию и химию. Это была женщина лет сорока, слегка рыжеватая, уставшая и озабоченная.   Она ежедневно посещала уроки у учителей, чтоб не разбаловались и работали в полную силу. Входила в класс с многообещающей улыбкой, смущённо усаживалась за последнюю парту, записывала тему урока, но на десятой минуте урока начинала мучительно бороться со сном. Ручка беспомощно скользила по листу, голова резко свихивалась. Мы, учителя,  сочувствовали ей: говорили на уроке шёпотом, чтоб не разбудить директора, - пусть отдохнёт.  Знали: на её плечах две дочки-малышки, молодой муж, школа, в которой 260 ребятишек, да и педколлектив не подарок - змеючки ещё те! Ученики тоже подыгрывали нам и говорили шёпотом.
     Вторым человеком в школе была завуч Роза Александровна. Очень загадочная личность, умница и красавица, похоже, из старых дев, посвятивших себя народному просвещению. Она была грамотным методистом и по совместительству серым кардиналом. Роза была начитанной и утончённой дамой. Речь её, богатая познаниями и интонациями, вызывала у меня восторг. Неведомо, каким ветром занесло эту светскую львицу в нашу  приграничную школу, затерянную в диких степях Забайкалья. Розу уважали и боялись. Когда лёгкой походкой завуч шла по коридорам, ученики вжимались в стены и не дышали. Она знала об этом и гордо усмехалась. В доверительной беседе с нею я поинтересовалась: откуда у учеников этот гипнотический страх перед ней? И она, загадочно улыбаясь, поведала мне давнюю историю: "Когда я впервые получила назначение в школу, дисциплины не было. Это были не ученики, а головорезы какие-то. И вот однажды я, маленькая и худенькая молодая женщина, налетела, как злая фурия, на кучу малу, выхватила из драки зачинщика и зашвырнула в свой кабинет. И откуда только силы у меня взялись?! - самой неведомо.  Впилась в него глазами (а глаза у Розы были чёрные, пронзительные, страшные во гневе), притянула к себе - глаза в глаза! – и прошипела отрешённо: «Убью! Честное слово, убью! Вон тем радиоприёмником по башке! В тюрьму сяду, но избавлю мир от такого дерьма! Вижу: струхнул парень, побледнел, поклялся никогда не нарушать дисциплину. И не нарушал. И другим не советовал..."
     - Ну и ну! – дивилась я, окидывая взглядом её щупленькую фигурку, килограммов на 45.
  - У меня другого выхода не было, - оправдывалась улыбающаяся блюстительница порядка. (Над губой у неё была не то родинка, не то шрам).
     - Надо было срочно менять ситуацию или бежать отсюда подальше, - продолжала рассказ Роза. -  Но я победила и навела порядок!
     Математику и физику преподавала миловидная Надежда Семёновна с короткой задорной стрижкой. У неё был красивый голос, она постоянно напевала: «Тополя, тополя, солнцем коронованы…». Ей хотелось вальсировать, что она и делала с завидным успехом и в учительской, и на школьных вечерах. Сидит однажды Надежда на диване, присматривается к сиреневой юбке плиссе и говорит: «Что-то на мне костюмчик сегодня, как новенький», - и весело смеётся: «Да я ж его наизнанку надела!» Все стали  оглядывать себя. Я обнаружила отсутствие клапанов на своей жилетке. Быстренько перекрутила - всё встало на свои места. Другие тоже что-то смущённо поправляли в своих нарядах: в то утро в домах не было света – все одевались при спичках, наспех. Математичка  Надежда вскоре ушла в декретный отпуск, а на её место прислали молоденькую особу после окончания одиннадцатого педкласса, уроженку дальневосточного города Свободный. Софья Андреевна Водолажская ломала все стереотипы сельского учителя-интеллигента: материлась, как сапожница, жила, как умела и как хотела. Характер у неё был прескверный, настроения своего она не скрывала: ходила хмурая, бровки домиком, из-под которых поблёскивали голубые льдинки глаз. Софья была скрытной: никто ничего о ней не знал. Она была полной блондинкой с тяжеловатой походкой и юным премиленьким лицом. Модельных лодочек не носила, а обувь без каблучков прибавляла ей возраста. Для своих восьмиклассников, где она была классным руководителем,  она стала своим парнем: при них матюкалась и курила, и они, кажется, обожали её.
     Географию преподавала Тамара Николаевна, английский язык -  Татьяна Афанасьевна. Жили они в общежитии, в деревянной двухэтажке. Обеим лет по тридцать, одевались дивы небогато, неброско, без намёка на моду. Тамара - громогласная, крупная, полная, весёлая, жизнерадостная дама, а Татьяна - мелкая, улыбчивая, ходила в круглых очках с утолщёнными линзами. Ходили подруги всегда парой, по-за глаза их называли  Слоном и Моськой. Всё-то они обо всех знали, завидовали коллегам и изощрённо вредили им. Перепадало от них даже всемогущей Розе. Была у завуча одна слабость: лягушек боялась панически. Из-за них в начале лета уезжала в Ялту к сестре, подальше от лягушек. Тамара с Татьяной выщипывали из школьных журнальчиков рисунки с изображением лягушат и подкладывали ей в бумаги и ученические тетрадки, которые Роза Александровна проверяла в свободную минуту, сидя за отдельным письменным столом, придвинутым к тёплой печке. Однажды Роза, сияя таинственными чёрными глазищами, что-то увлечённо рассказывала нам, щедро рассыпая бархатный смех. У неё была привычка очищать кончик пера 11-й номер рядом лежащей бумажкой – и  это было подмечено нашей парочкой. Роза Александровна берёт клочок бумажки, вытирает перо. Две подружки немигающими взором следят за каждым её движением. Вдруг Роза вскрикивает и падает в обморок. Тамара с Татьяной первыми бросаются к ней на помощь, приводят её в чувство, подобострастно глядят  в помертвелые глаза любимому завучу, мол, не боитесь, мы завсегда с Вами. Оказалось, зоркий  глаз Розы углядел на злополучном клочке прелестного лягушонка, изъятого из «Юного натуралиста». Этот журнальчик с исчезнувшим лягушонком позже я увидела на столе в комнате Тамары с Татьяной.  «Вы?» – спрашиваю.  «Мы!» – хохочут, довольные, сидя на протёртом казённом диване. Закладывать своих коллег было не в моих правилах - и они это знали.
     Вместе со мной в школу пришла выпускница средней школы Галина Сергеевна, крупная смелая девушка из местных. Пришла она на место физрука Владимира Петрова, любимца школьной ребятни, поступившего учиться в высшее военное училище. Белокурая, красивая Галина Сергеевна глядела на мир развесёлыми голубыми глазами, опушёнными ресницами с комочками чёрной туши. Она упивалась жизнью, кайфуя от каждого прожитого дня. Ходила по школе в свободном спортивном костюме широким пружинистым шагом, как ходят бывалые физруки, не выпуская из крепких ловких рук волейбольный мяч: в обнимку с ним шла на урок, сидела на педсоветах, выходила на переменах на спортивную площадку. Это был единственный мяч на всю школу, и она берегла его как зеницу ока. С её приходом  в школу стали наведываться  молодые практиканты-машинисты, облюбовав наш единственный теннисный стол, занимавший добрую половину просторного фойе. Старшеклассники с завистью поглядывали на играющих в теннис гарных парней. Галина Сергеевна  бесшабашно влюблялась, изменяла, бросала – словом, жила без оглядки. У неё частенько случались конфликты со школьной ребятнёй, скорой на язык.
  - Петров, встань в строй! – она нетерпеливо крутит многообещающий мяч. 
  - Не могу! – хмурился пятиклассник.
- Что случилось, Петров?
  - У меня яйца болят!
Класс покатывается со смеху, Петров мученически корчится.
  - Я тебе не только уши оборву, но и ещё кое-что, – обещает физручка, вгоняя шалопая в строй, как патрон в обойму.
При случае она трясла самых хулиганистых в темном коридорчике спортивного зала. Вывернувшись из её крепких рук, маленький стервец отступал к двери, поправлял мятый воротничок и что-то злобно сипел.
Однажды в школе появилась старшая пионервожатая –  приезжая дама, жена нового главного инженера депо Ганеева. Вожатой она была не по возрасту - просто  жену местного начальника полагалось трудоустроить. Жизнерадостная Галина Васильевна легко вписалась в учительский коллектив. Жилось ей за спиной уверенного в себе красивого мужчины легко и счастливо - этим она и отличалась от вечно озабоченных учительниц, которым не хватало спокойной уверенности и стабильности от присутствия в доме надёжного, умного мужа.
     Летом я поступила в Читинский пединститут на историко-филологический факультет, но это не помешало мне улизнуть в начальные классы, где освободилось место. Здесь я была как рыба в воде: не надо было прикидываться ни злой, ни шибко умной. Дома моя комната превратилась в художественную мастерскую. Каждый свой урок  я иллюстрировала красочными наглядными пособиями, дидактическим и раздаточным материалом, устраивала для ребятишек праздники, проводила конкурсы. Гайдаровскую «Сказку о Мальчише-Кибальчише» мы  ставили на сцене поселкового клуба. Отец беспокоился: не слишком ли рьяно я взялась  за работу? "Надолго тебя не хватит – сгоришь!" - говорил он, огорчённо качая  головой.
    Я водила своих третьеклассников в поход на вершину горы, где высились, устремлённые в небо, скалистые гигантские Чёртовы Пальцы – место, где завывал, вихрясь, ветер, обтачивая их дикую красоту. Сила и энергетика Чёртовых пальцев поражала не только чёткостью геометрических форм, но и вселяла трепет перед их загадочным могуществом и величием.
Увлечённая любимой работой, я дерзко экспериментировала, вкладывая душу в своих учеников. Они любили коллективное чтение, и мы читали детскую литературу запоем,  каждую свободную минутку, и даже после уроков. Я рисовала портреты детских писателей и иллюстрации к их произведениям, проводила обобщающие уроки по их творчеству. Опыт моей работы по внеклассному чтению завуч Роза Александровна  обобщила в центральном педагогическом журнале «Начальная школа».  На мои уроки приезжали инспектора из областного отдела народного образования, наградили ценным подарком. Правда, Тамара Николаевна с Татьяной Афанасьевной этот подарок - две огромные красочные книги по Искусству - конфисковали из учительской, я не успела даже толком рассмотреть их.               
     Мой класс лидировал среди начальных. Коллега Александра Герасимовна  Епифанцев-Белоусова  злилась: «Тебе достался класс хороший, а ты попробуй поработай с моей гвардией, где двоечник на двоечнике сидит и двоечником погоняет!» И в конце года она сыпанула в мой класс пять второгодников, освободившись от балласта.   
     Новый учебный год в 4-ом классе я начала с двоечников - ленивых, снулых, равнодушных к учёбе, подкинутых мне «кукушкой». Каждый день я оставляла их после уроков, упорно объясняла тему, которая будет изучаться на следующем уроке. Вдохновляла их и объясняла до тех пор, пока в их дремучем сознании не появлялся просвет. Вижу: после третьего-четвёртого  захода безвольная фигура двоечника начинает распрямляться, лицо обретает  осмысленный вид – слава Богу, достучалась! Так я пробуждала в них интерес к учёбе. Свою методу назвала  «опережающим обучением». Пока это было нашей  тайной. Понимала, что без этой методики с двоечниками мне не совладать, ибо без личного интереса к учёбе ещё никто ничему не научился.
Пришельцы понемногу стали ощущать свою значимость, иногда удивляли  одноклассников понятливостью и активностью на уроке. Проблема была решена: со временем все вылезли из двоек, а дерзкий, несдержанный Колька Мунгалов стал хорошистом, частенько получал пятёрки:  он буквально выпрыгивал из штанов, чтобы ответить первым и получить свою пятёрку. Я уже стала побаиваться, как бы окрепший кукушонок не скинул моих тщательно выпестованных птенцов с лидирующих позиций.  Своих питомцев я любила. Особенно Иду Томилову, живущую по соседству. Премиленькая, понятливая девочка. У неё была абсолютная грамотность, великолепная речь, феноменальная память, умелые ручки и хорошее воспитание.  Эта маленькая степенная девочка всё умела и всё могла. Держать в руках её школьные тетради – одно удовольствие: буковка к буковке, ни одной помарочки! Такими же умничками были Рита Сандалова и Танечка Петрова - аккуратные, трепетные мои отличницы, а также Володя Скворцов, Толя Зайцев, Вова Алеканкин, В. Епифанцев и др. были умненькими и старательными учениками.
     В конце года мой класс снова оказался в лидерах. Шурочка - Александра Герасимовна - пыталась  отравить мою радость: «Не верю, чтобы Мунгалова да Лазовского можно чему-нибудь научить! Не ве-рю, вы меня хоть убейте!» Но мне верила завуч Роза Александровна, и этого было достаточно: она сама составляла контрольные, присутствовала на них и сама проверяла работы учеников. Так в наше время работали завучи.
     Не ведала я, что пройдёт 18 лет, я буду возглавлять Зональную опорную среднюю школу по научно-методической работе, буду сотрудничать с учёными Факультета повышения квалификации педагогических кадров и Волгоградским Областным Научно-методическим Советом и пойму, что в 19 лет я отчаянно искала новые пути и выходы из тупика педагогической запущенности. Тогда в моей незамутнённой голове зрели дерзкие идеи, и я с лёгкостью воплощала их в жизнь. Ещё ничего не зная об интеграции уроков, успешно сочетала историю с литературой и ИЗО, используя художественные произведения и живопись как иллюстрации к историческим событиям и фактам. Вероятно, всё это уже было, а я в свои 18-19 лет заново изобретала велосипед. И это "опережающее обучение" изобрела сама, и обобщающие уроки по внеклассному чтению. Если всё это  существовало в педагогике, то, конечно же, в другом формате и имело другую методику.   
               
      По вечерам учительская молодёжь собиралась в квартире Тамары Николаевны и Татьяны Афанасьевны. Приходили я, Софья, Галка М., Людмила, учительница начальных классов. Из окон их комнаты в деревянной двухэтажке был виден хорошо освещённый местный клуб. Видим, выходит на высокое крыльцо Федя Кутузов, красавчик из местных парней, складывает руки рупором и кричит на всю Ивановскую: «Лю-ди! На танцы!!». Вскоре в клуб начинает стекаться молодёжь. Мы тоже идём. Переступив порог культурного заведения, Софья нарочито громко оглашает фойе матом. Ей хочется привлечь к себе внимание. Тамара Николаевна от неловкости хихикает, я шиплю на Софью, возмущаясь: «Ещё одна выходка – и я никуда с тобой не пойду!»
     Однажды я ездила в Сретенск на вечер встречи с выпускниками и там купила себе две меховые шапочки: жёлтую для зимы и белую для весны. «Зачем тебе две? – удивилась Софья. - Дай мне беретик поносить!» Белый, как пух Эола,  меховой беретик был шикарным.  Я дала. Софья носит его месяц, другой,  и вдруг является в школу в чёрном костюме, украшенном ослепительно белым меховым воротничком… из моего берета… Я поперхнулась от Сонькиной наглости. Как я мечтала надеть его по весне с новым демисезонным пальто! «Сонька! Стервоза!» - мысленно ахнула я, но не забирать же у неё воротничок, который мне ни к чему. Замашки у Соньки были явно детдомовские. Возможно, она и была детдомовкой.
     В Софью был страстно влюблён восьмиклассник Генка Акулов. Красивый рослый парнишка сох от любви, сидел за первой партой, не сводя глаз с учительницы. На контрольных по математике она подкладывала ему готовые решения, и одноклассники дико завидовали Генке. Администрация школы вмешалась в стремительно развивающийся роман, и Софья Водолажская стала встречаться с молодым машинистом, мучительно долго отваживая не сдававшегося Генку.
     Мой брат Пётр учился в 7 классе и был секретарём школьной комсомольской организации. В школе он был лидером. Когда на железнодорожную станцию приходил вагон с углем для нашей школы, Екатерина Фёдоровна Москвитина звонила к нам домой и просила меня подозвать к телефону Петю. Они говорили  минуту-другую, и он принимался за дело: обзванивал свой актив, те по цепочке оповещали остальных ребят – и вскоре вся школьная комсомолия неслась на разгрузку угля, размахивая совковыми лопатами. Часа через три чумазый улыбающийся братишка являлся домой с чувством исполненного долга. 
     Я учила своих братишек в школе, а дома была просто их сестрой. По утрам мы все дружно бросались к рукомойнику с медным носиком. Толик успевал первым и не собирался уступать мне место. Петя оттаскивал его от умывальника и, пока тот отбивался, я успевала умыться. Однажды, возвращаясь из школы, мы втроём вошли в калитку, а на дверях в дом – замок. Под дверным ковриком на крыльце ключа не оказалось: кто-то из родителей в спешке унёс его с собой на работу. Глядим на младшего Толика - он отрицательно мотает головой: на станцию он не побежит. Петя повёл нас к окну, открыл форточку,  протиснул в неё Толика, тот приземлился руками на подоконник, сделал сальто и с довольной улыбкой растворил нам окно. Ура, мы в доме! Пока я разогревала на электрической плитке обед, Петя настроил  фотоаппарат в зале, поставил его на автоспуск и позвал нас. Мы с Толей прыгнули на указанное место, «вжик!» - и снимок готов! Это один из лучших снимков нашей юности. Стоим плечом к плечу. Я тонюсенькая, с пышной копной тёмных волос. Слева Петя в чёрном шерстяном свитерке - интересный стильный паренёк с удивлённым загадочным взглядом. Справа - румяный блондинистый Толик. На нём дымчатая спортивная рубашка с множеством накладных карманчиков и застёжек.
     От школы я получила квартиру, и мы с завучем Розой Александровной оказались в одном доме, в соседях. Ко мне Роза благоволила: я это чувствовала всегда и во всём. На 19-летие она подарила мне красивую фарфоровую статуэтку. Специально, говорит, в Читу ездила, выбирала, пока не нашла на меня похожую. Эта статуэтка стоит в моём серванте уже 57 лет: изящная восточная девушка, одетая в парчу, задумчиво глядит на меня из далёкого прошлого…
     Отработав в этой школе три года, предусмотренных трудовым договором, я уехала к сестре Светлане на Дальний Восток, в город Арсеньев. Со временем переехала к родителям на родину отца – в Волгоградскую область. А Забайкалье так и осталось для меня красивым вольным краем, где безбрежные дали, голубые сопки, розовевшие на утренней заре….
     Забайкалье – это за Байкалом,
     Это там, где сопки и тайга.
     Это там, где снег по перевалам,
     Где зимой беснуется пурга.
     Здесь весна багулом красит сопки,
     В синем небе дымкой облака,
     А в тайге чуть видимые тропки
     Приведут к хрустальным родникам…   (жаль: стихи не мои)