"Пакостник"
(Воспоминания о детстве)
***
В жизни всё когда-то бывает в первый раз. Первые шаги, первый класс, первая любовь… Многое с возрастом забывается, а что-то запоминается на всю жизнь.
Говорили, что в детстве я был необычным ребёнком. В восемь месяцев начал ходить; в два года свободно разговаривал и пел взрослые песни; в два с половиной мне отказали в посещении женской бани; в четыре, я провёл перепись скота и населения на нашей улице; а в пять лет объявил родителям, что женюсь.
Моей избранницей была соседка Таня, с которой мы уже целый год дружили, и все называли нас – жених и невеста. А ещё у меня были младшие братик с сестричкой, - трехлетний Паша и годовалая Тоня.
Однажды мама собралась с ними к бабушке, которая жила недалеко от нас. - Веди себя хорошо, - сказала она, пообещав принести вкусные гостинцы. Ко мне как раз пришла Таня, и мы с ней пошли играть во двор. Двор у нас был большой. В широком коридоре перед калиткой в огород стояли клетки с кроликами. А еще был двухэтажный сарай с сеновалом, где я соорудил уютное местечко у окна. Понарошку, - это был наш с Танькой дом. Это для других мы жених и невеста, а по секрету, в наших играх – уже муж и жена.
Самое интересное в этой истории то, что прототипами нашей с Танькой «семьи» были не мои и не её родители, а папа и мама ещё одного нашего друга Вовки. Его отец калымил на разных стройках, с работы приходил всегда пьяный, из-за чего у них с женой были жуткие скандалы, и Вовкин папа частенько её поколачивал.
В наших «семейных» играх я тоже приходил будто бы с работы, пошатываясь, в фуражке набекрень и хрипло орал с порога: - «Жрать давай!» Правда, свою «жену» не бил, видимо уже тогда считал это недостойным делом. Танька суетилась, помогала мне «пьяному» раздеться, накрывала на стол, с игрушечной посудой и смотрела на меня, подперев подбородок кулачками. Я доставал из-за пазухи бутылку, наливал в рюмки подкрашенной вареньем воды. Мы чокались, я залпом выпивал, смачно крякнув, занюхивал рукавом, потом мы чем-то там закусывали, и я начинал с ней развязно заигрывать. То ласково по попе шлёпну, то целоваться лезу. В общем, всё как Вовкин отец, даже сморкался на пол, зажав пальцем одну ноздрю, хоть и нечем было.
Мама ещё раз напомнила мне, чтобы вёл себя хорошо, уложила Тоню в коляску, и они ушли.
… В общем, дело было днём. Мы с Танькой пошли «домой», на сеновал. Во дворе, как всегда, хозяйничали куры, под строгим надзором петуха, Петьки. Этот Петька был очень драчливым. Его боялись все соседские петухи, наш кот Васька, и я, в том числе. Не знаю, за что он меня невзлюбил, но каждый раз, проходя через двор, мне приходилось быть на чеку, иначе он, со всей своей петушиной яростью, норовил на меня напасть.
Несколько раз я хитро намекал маме, что очень хочется куриного супчика, в надежде, что туда попадёт Петька. Но к моему разочарованию, он всякий раз избегал этой участи быть ощипанным.
Проходя мимо клеток с кроликами, я как обычно, с сочувствием посмотрел на их жалкий вид. Бедняги ютились в маленьких клетках. И вдруг меня осенило!.. А не побаловать ли пушистых свободой, пока никого нет дома, и недолго думая, я пооткрывал все клетки. Ошалевшие от амнистии зверьки всей ордой хлынули прямиком в огород и с кроличьим темпераментом набросились на созревающий урожай. Они скакали, кувыркались, грызли капусту, горох, огурцы, свёклу, морковь и прочую зелень. Мы с Танькой тоже прыгали и веселились как кролики, радуясь их счастью. Через какое-то время нашу эйфорию нарушил вопящий голос соседки, тети Даши: «Ах ты пакостник, … твою…, ты ж, …, всю семью на зиму голодать оставил…
И тут только до меня дошло, что я сделал что-то не так. Я лихорадочно стал ловить этих обжор, чтобы пересажать их обратно по клеткам, но не тут-то было. Они были шустрее меня.
А вечером все наши соседи помогали отцу отлавливать пирующих кроликов, сочувственно успокаивали мою маму, обещая осенью поделиться урожаем.
Я был уже готов к серьезному наказанию, долго прятался от мамы, но почему-то все ограничилось коротким разговором перед сном. Благодарный от счастья, что на этот раз обошлось без порки, я искренне каялся и клялся, что больше ни-ког-да и ни-за-что не огорчу своих родителей…
Кажется, мама (о, святая женщина!) простила мне этот ужасный поступок, а перед сном даже обняла и поцеловала. Но на следующий день она зачем-то забралась на сеновал и нашла там наше с Танькой «семейное» гнёздышко, а на столе, который я соорудил из ящика, лежала недокуренная пачка отцовских папирос и две «пропавшие» пустые рюмки. По маминому крику я понял, что вчерашний день был для меня концом счастливой, детской идиллии…
Вечером родители учинили мне допрос с пристрастием: давно ли я курю, а самое главное, как я до сих пор не сжёг наш дом, и мы ещё не погорельцы…
Защищаться не было смысла, я обречённо был готов к любым репрессиям. Но, слава богу, мама не умела долго сердиться, и жизнь как-то опять наладилась.
Кобелиха
Два дня, как неприкаянные, слонялись мы с Танькой, лишившись привычного «семейного» уюта. К нам уже стал приставать Вовка и заманивать Таньку к себе домой. Драться с ним было себе дороже, он был на голову выше меня, - надо было срочно что-то предпринимать.
И тут мне в голову пришла неплохая идея - обустроиться на сеновале нашей соседки - Кобелихи. Я быстро сообразил, что нас там никто не найдет. Сама Кобелиха, - тем более. Дело в том, что она была очень старая, слепая, глухая, хромая и беззубая. Мама говорила, что ей уже полвека!!! Но добрая была старушка, все норовила угостить чем-нибудь, хотя я почему-то её побаивался и брезговал.
В общем, мы с Танькой тем же вечером пробрались потихоньку к ней во двор. Лестница на сеновал оказалась совсем старой, как сама хозяйка, с трухлявыми ступеньками, которые трещали под нашим весом.
Там было ещё интереснее, чем на нашем сеновале. Во-первых, не надо было прятаться и шептаться, все равно нас никто не услышит. Во-вторых, было много чего интересного, как в сказочном кино про бабу Ягу. Кругом тенёта с пауками, разные старинные инструменты и большущий сундук, полный «сокровищ», в виде старой посуды и трухлявых тряпок. Кое-что даже пригодилось для интерьера в нашем жилище. В сундуке нашлось ещё несколько детских игрушек и две куклы. Мы с Танькой тут же решили на семейном совете, что нам пора бы уже и детьми обзавестись… Так у нас «родились» сразу две дочки – Маша и Даша.
Сеновал у Кобелихи был высокий, поэтому нам сверху, через многочисленные щели в стенах все было видно, что делается вокруг. С особым интересом наблюдали мы, как Вовкин отец периодически гоняет свою жену, и та истошно орёт на всю улицу: - О-о-ой, о-о-ой, - люди добрые-е, убива-а-ают! Но, Вовкин папа быстро добрел, и они, обнявшись, как ни в чём не бывало, вместе шли домой.
А однажды мы стали свидетелями такого случая: По нашей дороге шли четверо калымщиков. По их внешнему виду было видно, что работяги с тяжёлого похмелья. Они еле-еле тянули за собой телегу гружёную инструментами, и на чём свет стоит, крыли матом каждую колдобину, где она застревала. Кобелиха как раз принесла два ведра воды из колодца. И нам с Танькой хорошо было видно, как самый молодой из них, прислонив обух топора к виску, подошел к её калитке и попросил напиться воды. Потом махнул рукой остальным, и они все зашли к ней во двор. Кобелиха подала им ковшик, и мужики взахлеб стали пить, нахваливая нашу воду. Когда очередь дошла до младшего, то он, глядя на страшную хозяйку, с брезгливой гримасой, долго вертел ковшик в руках, потом всё же решился пригубить в самом неудобном месте, прижав ручку к подбородку. Его товарищи весело подтрунивали над ним, а Кобелиха подошла к нему, и говорит: - «А я думала, что кроме меня, касатик, никто так не пьет,.. я ведь тоже о-о-очень брезгливая!». Мужики от хохота схватились за животы, а у парня тут же вся выпитая им вода фонтаном хлынула изо рта.
Главным занятием у нас с Танькой были дела «семейные», где мы, потихоньку от всех, проводили время на Кобелихином сеновале. Я был хороший семьянин, только приходил с работы, как обычно, навеселе. Танька вместо того, чтобы скандалить, всячески старалась угодить мне - золото, не жена! В общем, жили душа в душу, и всё у нас с ней ладилось, и ничего не предвещало очередной беды…
Как-то я принёс из дома старенький половик, который оказался очень длинным, и пришлось для него дополнительно освободить место от сена. Стал я его разгребать, и вдруг,.. мои руки наткнулись… на чью-то ногу. У меня волосы зашевелились на голове, я пригляделся в полумраке на неожиданную находку – это была… костяная нога..! Страшная догадка промелькнула в моей голове… Кобелиха – Баба Яга! Всё сходится: старая, беззубая, бородавка на носу, и кот у неё чёрный… К тому же она постоянно нас с Танькой подкармливает всякой стряпнёй, чтобы потом сожрать… У меня во рту пересохло, и в туалет вдруг приспичило. Танька, наблюдая за мной, жалобно заскулила, схватив меня обеими руками. Так мы с ней, вцепившись друг в друга, на цыпочках пошли к лестнице. А мне казалось, что Кобелиха уже ждёт нас внизу, чтобы тут же утащить к себе и сварить на ужин.
Вдруг, неожиданно скрипнула какая-то дверь, и мы залегли. Немного переждав, я по-пластунски подполз к краю сеновала и, убедившись, что опасности нет, кивком головы подал Таньке знак к бегству. Она, зажав рукой рот, чтобы от страха не закричать, подбежала и ухватилась за меня. Но тут от поднятой пыли я неожиданно чихнул, и мы с ней, забыв про осторожность, с громкими криками в два голоса, рухнули вниз, ломая трухлявые ступеньки двухметровой лестницы. Но, слава Богу, хоть не покалечились!
У дверей на улицу стояла метла, я быстро сообразил, что это и не метла вовсе, а помело. Зачем-то схватив его с собой, мы рванули из логова страшной Кобелихи, которая оказалась самой что ни на есть, Бабой Ягой.
Без оглядки добежали до Танькиного дома, открываю ворота, а навстречу нам её мама. Всплеснув руками от неожиданности, она, видя наш испуганный вид, весело рассмеялась: - «Где это вас черти носили? Второй час уже везде вас ищем со сватьей, (она так в шутку называла мою маму), чумазые оба, как поросята, а это что за хламиду ты мне притащил?» - показывая на Кобелихину метлу, с усмешкой спросила она меня.
- Это не хламида, - обиделся я, - это помело.
- Помело для тёщи? Ну, спаси-и-бо, зятёк!
После нашего рассказа про Кобелихин сеновал и её костяную ногу моя «тёща» долго и весело хохотала над нами. Успокоившись, рассказала, что эта нога вовсе не костяная, а старый протез её сына, который живёт сейчас на севере.
Выяснив, что Кобелиха не Баба Яга, а обыкновенная старушка, как все, - я даже расстроился. Во-первых, в моих фантазиях, я уже представлял себе, как мы с Танькой будем летать на её помеле, и дразнить лётчиков, перегоняя самолёты. А во-вторых, было даже немножко грустно, ведь мы почти побывали в сказке.
Алчный старьёвщик
В пятилетнем возрасте я уже вполне самостоятельно ходил рыбачить на речку, которая была недалеко от нас, сразу за соседней улицей. Вот только удочка у меня была плохая, с рваной, в узлах, леской и ржавым крючком, на который трудно было насадить червя.
В те годы по нашим улицам частенько ездил старьёвщик на лошади, у которого в телеге было столько всякой всячины, а особенно я с завистью всегда глядел на рыболовные снасти. Леска разной толщины, крючки всех размеров, - от троечки - на пескаря, и до десятки – на крупную щуку. И всё это добро менялось на разные ненужные тряпки.
Так было и на этот раз. Вынес я старьёвщику охапку половых тряпок, которые сушились во дворе. Он сказал мне – «Тащи что-нибудь потяжелее, пальто какое-нибудь старое…» И тут я вспомнил, что мама недавно, в кредит, купила всем нам одежды всякой, и пальто в том числе. Причем, мне моё пальто не понравилось сразу, я в нём просто «утонул». Но мама сказала, что к зиме я подрасту, и рукава можно будет подогнуть; а потом, - берем на вырост, мол, ещё и на вторую зиму будет впору. Папа мой тоже наотрез отказывался от покупки, я, говорит, ещё пару лет могу в своей «москвичке» проходить. Но, моя мама если что решит, то всегда всё сделает по-своему.
В общем, принёс я старьёвщику своё пальто, он взвесил, говорит – весу маловато, тащи ещё чего-нибудь. Я подумал: - а, была – не была, и принёс ему ещё и папино. Старьёвщик его почему-то даже взвешивать не стал, быстро оторвал с него бирку, вывернул наизнанку и засунул под гору тряпья. Так же быстро отдал мне заветную удочку, потом подумал, и ещё вернул мне моё пальто в придачу. Я, благодарный от счастья, что наконец-то и шикарная удочка у меня в руках, и своё пальто обратно принесу, направился было домой, как откуда ни возьмись, приковыляла наша соседка – Кобелиха, и давай орать на этого старьёвщика: - «Ах ты, паразит окаянный, что ж ты, барыга, делаешь? А ну давай пальто обратно, - крыса тыловая», и замахнулась на него своим бадогом. Бедный старьёвщик ловко увернулся от Кобелихиной палки и резво хлестнул вожжами свою лошадь. Та от неожиданности так рванула с места в галоп, что он не удержался, и свалился с телеги, под громкий хохот наших соседей. Но тут же резво вскочил, и несмотря на свой грузный вид, шустро помчался вдогонку за телегой. А Кобелиха ещё махала своей палкой и кричала ему: - Ну, погоди-и-и, Степановна-то, - (это моя мама), три шкуры с тебя сымет, пожалеешь ишшо, паразит!
Маму мою многие знали и уважали за её веселый характер и твердый нрав. Разные скандалисты вообще боялись с ней связываться, - любому даст отпор. Но даже ей не удалось вернуть обратно папино пальто. А Кобелиха пришла к нам вечером и сказала, что прокляла этого старого бабника, что он распоследний гад, тыловая крыса, и прохиндей, раз дурит баб и малых детей.
Карау-у-ул,- гра-абят!
Лето было ещё в самом разгаре, и я, стараясь искупить свою вину, усердно помогал маме по хозяйству: кормил кур и убирал за ними, рыхлил землю и поливал недоеденные кроликами овощи в огороде. И меня всё время мучили угрызения совести, видя, как мама тяжело вздыхает, ухаживая за уцелевшей зеленью на грядках. Ведь она у нас всегда такая жизнерадостная была до сих пор… Но я был почему-то уверен, что обязательно найду надёжное решение, чтобы как-то её развеселить.
После кроличьего пиршества на нашем огороде особенно пострадали две грядки с капустой. И вдруг однажды, проходя вдоль забора между нашим и Кобелихиным огородом, я остановился напротив её капустных грядок с большущими кочанами. У меня от волнения перехватило дух. Эврика! Я тут же принял решение пересадить половину её кочанов на наши грядки, всё равно она слепая не заметит, да и куда ей одной столько!?
К сожалению, тогда я ещё не понимал, что красть чужое - это очень плохо. А ещё хуже, красть у старых и беспомощных людей. И я это очень хорошо уяснил в тот же день, всем своим ничтожным существом, от маминых горьких слез и папиного ремня по моему голому заду. Как это было больно и унизительно!…
Но это было вечером, а днем…
… А днем я, понимая, что одному мне не справиться с этим опасным делом, позвал в соучастницы Таньку. Она, несмотря на то, что была всегда мне верной и надежной опорой во всех наших похождениях, тут наотрез отказалась. Видимо уроки Танькиной мамы после наших приключений были ею хорошо усвоены. И всё же мне удалось убедить её, что постоять на шухере - это даже интересно и вовсе не страшно.
Мой план состоял в том, что я должен был повытаскивать Кобелихину капусту, проредив её, лишь наполовину. Я предполагал, что так она и не заметит ущерба. А Танька должна в это время сидеть в борозде между грядками и «блюдить» за воротами в Кобелихин двор.
Внимательно оглядевшись по сторонам - не видит ли кто из соседей - мы пошли на дело.
В нашем заборе имелись калитки во все смежные огороды, через которые соседи ходили за водой в наш колодец. Через такую калитку мы и пробрались в Кобелихин огород. Танька с гримасой ужаса на лице следовала, пригнувшись, за мной. Возле грядок с капустой мы остановились, и тут я по-настоящему струсил: - средь бела дня нас отовсюду видно... Но другого выхода не было. Вечером грабить Кобелиху ещё страшней, да и родители из дома уже не выпустят.
Засучив рукава и поплевав на ладони, как мой отец, я яростно ухватился обеими руками за длинную кочерыжку. Но кочерыжка легко гнулась во все стороны, а из земли вылезать не хотела. Я весь вспотел и от тяжёлой работы и от жаркой, солнечной погоды, и понял, что надо срочно менять всю мою стратегию.
Мы пошли в наш двор и уселись в тенёчке на скамейку. Немного успокоившись от перевозбуждения, я раздумывал над тем, что недоучёл. И тут через окно мастерской отца, которую он называл – бендегой, увидел на стене огромный тесак. Я знал где хранится спрятанный от меня ключ от папиной бендеги.
Вооружившись заветным тесаком, мы с Танькой вновь пробрались в Кобелихин огород. Мандража, как в первый заход, у меня уже не было. Выпендриваясь перед своей подружкой, я, лихо размахнувшись, рубанул им по кочерыжке крайнего кочана, но тесак отскочил от неё, как будто кочерыжка была из резины. Этого я никак не ожидал, и даже покраснел, так стыдно стало от моего показного лихачества. Я ещё раз со всей силы вдарил тесаком по капусте. Тот же результат. Вот это конфуз!.. Я лихорадочно думал, что же теперь делать, и в отчаянии, со всей злостью, размахнувшись, из за плеча, рубанул сверху по этому злополучному кочану. И о, чудо! Удар тесака пришелся немного наискосок, легко разрубив эту самую кочерыжку.
Забыв про осторожность и задачу - лишь наполовину проредить Кобелихину капусту, я так увлекся ловкостью своей работы, что выкосил таким образом уже полгрядки, и опомнился лишь, когда неожиданно сзади послышался громкий крик самой Кобелихи: - «Карау-у-ул, гра-а-абят!»
Мы улепетывали с её огорода, запинаясь друг о дружку и падая, между грядок. Я, с перепугу, и папин тесак на месте преступления оставил.
А осенью весь оставшийся урожай нашей капусты, до последнего кочана, пришлось отдать Кобелихе.
***
…С тех пор мне было настрого запрещено предпринимать что-либо без соответствующего на то разрешения моих родителей.
Танькина мама больше не отпускала её ко мне в гости.
А я долго ещё страдал от потерянной любви и первого в моей жизни «развода».
Моим перевоспитанием теперь занялась другая моя бабушка, - Анастасия, которая приехала к нам по приглашению моих родителей. Суровые санкции и строгий режим был вменен мне на большом семейном совете. С этого момента я должен был перечитать все детские книги из нашей домашней библиотеки. А вечерами, после ужина, вся моя семья рассаживалась вокруг меня, и я пересказывал им всё, прочитанное мною за день.
Должен сказать, что мне так это понравилось, что кроме заданного отцом на день материала я ещё почитывал и по ночам, с фонариком под одеялом.
Возможно, именно благодаря этому случаю, к шести годам я уже перечитал немало литературы. Мои родители всячески это поощряли и просили иногда меня блеснуть своей начитанностью перед гостями, пересказывая интересные эпизоды из сказок и приключений, из книг: А. Грина, П. Бажова, М. Твена, Ж. Верна, Д. Лондона, и других писателей. А в школе, естественно, я был отличником…
Правда, только по трём предметам: пению, физкультуре, и литературе.
Сорпри-и-из!
Дядя Митя появился в нашей дружной родне совсем недавно. Он отличался от всех какой-то вульгарностью, а самое главное, был первым хвастуном, и скандалистом. И если все наши относились к нему со снисхождением, то мама каждый раз, когда он начинал бузить, тут же «ставила его на место».
Как я его за это возненавидел! Даже попытался заступиться за маму, но взрослые тут же меня отругали, что, мол, не хорошо со старшими пререкаться.
Спорить со старшими у нас и правда было не принято. Поэтому я молча стал вынашивать план мести.
Решение пришло совсем неожиданно. К нам в гости приехала бабушка из деревни, и в честь её приезда, как шутила мама, был организован приём на высшем уровне.
Пригласили всех родственников. В доме накрыты столы, - для взрослых и для детей. Все вышли во двор встречать гостей. Погода стояла отличная, настроение у всех тоже соответствующее. А я ещё остался, чтобы закрыть люк в подпол, откуда только что доставал разные соленья для нашего застолья. И вдруг, прямо за входной дверью, послышался ненавистный мне голос дяди Мити. Я приоткрыл немного дверь, и выглянул в коридор. Дядя Митя стоял ко мне спиной и с кем-то разговаривал в сенях. И тут мне вспомнилась одна военная песня: - «Вот настал час возмездья!»… Почти машинально я сдвинул половик, быстро открыл крышку люка, и застелил его обратно. Тут же, не чуя ног, пулей влетел на полати, и, замер от страха, в ожидании развязки. Сердце готово было вот – вот вырваться из груди, я даже чувствовал, как оно бьётся.
Наконец, открывается дверь, и я слышу мамин радостный и торжественный голос: - Проходите, гости дорогие; да куда вы, ребята, спешите, пусть сначала бабушка первая пройдёт, для неё и сюрпри-и-из…
Я хотел, было, крикнуть, остановить всех, но от страха, видимо, голос у меня совсем пропал. В отчаянии я лишь зажмурился, и, кажется, слился с этими полатями.
…Словно издалека, слышал я бабушкин вскрик, потом, после небольшой паузы уже громко кричали все. Среди этого шума я услышал и своё имя: - Это Сашка, - пакостник! А кто же ещё-то? Взрослые помогли бабушке выбраться из подпола. Она быстро пришла в себя, отряхнулась, и говорит: - П-п-полёт и п-п-приземление п-п-прошли отлично! Спасибо за сюрпри-и-из!
Искали меня не долго. Красный от стыда, я медленно слезал с полатей, оттягивая наказание. Но на общем перекрёстном допросе так и не признался, почему это сделал. Спасибо бабушке! Она долго и весело смеялась от такого неожиданного «сюрприза», чем и спасла меня от неминуемой расправы. Но потом, каждый раз входя в дом, всё же с опаской поглядывала вокруг, прежде чем переступить порог.
В женской бане
Об этом курьёзном случае в женской бане, уже на следующий день говорил весь наш посёлок. Причём, слухи обрастали всё новыми и новыми небылицами, а через неделю люди приходили на меня поглядеть.
Надо сказать, что к тому времени, несмотря на мой возраст, в два с половиной года, выглядел я от силы на полтора. Тем не менее, в своём развитии, говорят, даже опережал своих сверстников, хотя никогда не ходил в детский сад. Две бабушки, собственные родители, да улица – были лучшими моими воспитателями.
Уже в то время у меня имелись задатки и тяга к разного рода творчеству. Я так любил рисовать и петь песни, что чаще всего делал это одновременно. А пел я везде, - дома, на улице, в бане, на горшке, в коляске, на прогулке. Соответственно и репертуар моих концертов был вовсе не ясельный. Особенно нравились людям в моём исполнении нецензурные частушки, да песни Колымских каторжан.
В тот день мама объявила, что сегодня мы пойдём в общественную баню, потому что, дедушка свою закрыл на ремонт. Папа предлагал взять меня с собой в мужской зал, но мама ему ответила, что за мной глаз, да глаз нужен, - кабы я там чего не учудил.
Дело в том, что я был паинькой, пока мама была рядом. Но как только она отвлекалась, тут же включалась моя гиперактивность, и кроме неё никто не мог меня угомонить.
По маминым словам, шёл я туда как на заклание. Долго капризничал, потом, ни в какую не хотел раздеваться до гола, стеснялся, видите ли, явиться перед народом в чём мать родила. Эта моя робость, похоже, и усыпила её бдительность. Мама усадила меня на свободную скамью, набрала в таз воды, сунула туда мой игрушечный кораблик и, попросив нашу соседку приглядеть за мной, спокойно пошла в парилку.
Видя, что никому здесь нет до меня никакого дела, я немного успокоился и слез с лавки. Проходя мимо моющихся тётей, я сразу обратил внимание на одну, которая отличалась от остальных своими выдающимися формами. Уже в то время я был вполне коммуникабельным, и довольно легко находил с людьми общий язык. Мне захотелось тоже как-то ей понравиться. И так, и сяк пробовал я обратить на себя её внимание… Не за-ме-чала! Я прошёлся туда, сюда гоголем – полное безразличие! Терпеть фиаско, в принципе, не в моём характере. Я усиленно раздумывал, как привлечь к себе её внимание: - и громко кашлял; и почти натурально чихал, - бровью не повела, и будь здоров - не сказала. Потом вообще отвернулась от меня, и стала мыть голову, нагнувшись над своим тазиком. А я как раз сзади проходил…
Вероятно, моя творческая натура художника, узревшего удачный кадр, да необузданная страсть ко всему экстра – неординарному, и стало причиной моего бешеного восторга. И, совершенно забыв папину инструкцию о моём культурном воспитании, я, во всю глотку, и на всю Ивановскую, заорал: - «Вот это ж…!»
…Женская баня до моего появления здесь похоже не испытывала ничего подобного. Все женщины в моечной вдруг возмущённо зашумели.
Когда мама вышла из парилки, я испуганно стоял в центре всеобщего внимания галдящих тётей, а та, из-за которой всё здесь и произошло, сидела, неловко скукожившись на скамье, и суетливо пыталась укрыться от моего взгляда своим тазиком.
Я совершенно не понимал, что происходит. Почему эти противные тётки вдруг взбесились?..
Мама как могла, пыталась защититься от их нападок, но в итоге, нам всё-таки пришлось оттуда ретироваться. А на выходе, самая главная тётя этой бани, сказала, что нас сюда больше не пустят ни-ког-да!
Вечером я ещё под впечатлением этого дня нарисовал в своём альбоме большую картину. На первом плане, пытаясь сохранить изящные формы, изобразил её, - виновницу моего пожизненного отлучения от женской бани.
Папа посмотрел на рисунок и сказал: - «Да-а-а-а! Если ты станешь художником, то твои картины будут иметь успех. А для этого шедевра, говорит, я сделаю хорошую рамку и повешу у себя в кабинете, если ты не возражаешь». Я, довольный, что папе, наконец-то понравился хоть один мой рисунок, совсем не возражал. Но возразила мама. Она сказала, что этот шедевр будет отвлекать его от работы, и унесла моё творение с собой.
***
05.09.2020 г.