***
… Для меня война началась с писем. Да… эти письма. Мы ждали их, как в засуху ждут дождя. Ждали и боялись.
Мы, дети, еще засветло начинали выслеживать нашу почтальонку Зинку. Зинка… Бедняга наша… Какая страшная доля выпала на ее щуплые плечики. За какой-то год она из бойкой пятнадцатилетней девчушки превратилась в сухую седеющую старушонку. Ужас и боль каждой семьи рассыпались вокруг ее глаз ранними морщинами и заложили выбеленные дорожки от слез на впалых щеках.
Уже совсем скоро мы научились узнавать по походке о том, какие новости несет наша почтальонка в своей сумке.
Если Зинка легко выскакивала на крыльцо сельсовета и резво шагала по дороге слегка подпрыгивая на длинных как у цапли ножках, значит ее сумка была полна одними только треуголками. Это значило, что на этот день все наши земляки живы. Тогда мы гурьбой высыпали на дорогу навстречу Зинке и она на ходу выкрикивала нам имена счастливчиков, которым сейчас принесет заветный треугольничек. Мы разбегались по деревне как глашатаи и кричали: - «тетя Паша, тетя Дуся, письмо!» Оглашенные нами соседки выбегали навстречу Зинке, бросались ей на шею, целовали ее впалые щеки. Зинка вручала женщинам письма, жала им руки, шептала что-то бессвязное, жадно вглядывалась в их лица и начинала светиться так, будто ключевой водой умылась.
Но если в сумке появлялся хоть один квадратик, Зинка старела на глазах. Как только она выходила на крыльцо нервно теребя пальцами свой платок, мы с ужасом выдыхали: - «похоронка». Несчастная девчушка шла по улице сгорбившись под своей тяжкой ношей, и суетливо отводила от встречных глаза, будто это была только ее вина. Будто это она недоглядела, не уберегла, не заслонила.
В такие дни мы боялись подходить к Зинке. Боялись услышать от нее родное имя. Мы молча выходили на дорогу и шли следом за почтальонкой. Шли и боялись. Когда Зинка проходила мимо очередной калитки, кто-нибудь из нас облегченно вздыхал: - «Не к нам».
Мы шли за Зинкой как похоронная процессия, а бабы разбегались от нас по домам и запирались на засов, как будто это могло спасти их от страшной участи. Зинка останавливалась у дома, вынимала страшную свою ношу из сумки и заходила внутрь одна. Губы ее дрожали, по щекам ручьем бежали слезы. Мы оставались за калиткой и ждали.
Я знал, что дальше в доме начнется страшный вой. Но еще страшнее было сознавать, что я стал привыкать к этому вою, к этому горю, к смерти.
Эти «похоронные процессии» становились все чаще, и очень скоро они нашли дорогу к моему дому, забрав по одному отца и всех моих братьев.
***
«Ох, не к добру, ох, не к добру» - стучало в голове.
Ох, не к добру. Булка не знал, что означают эти слова. Видимо что-то очень опасное. Когда их говорил хозяин, вечно случалась какая-нибудь беда – то град, то гроза. Теперь эти слова стучали в собачьей голове отбойным молотком, потому что беда случилась самая настоящая – хозяин в опасности. Хозяина проглотило огромное белое чудовище с красными боевыми полосками вдоль спины. Чудовище то рычало, то страшно выло. Его единственный глаз сверкал страшнее молнии. Из утробы монстра исходил до тошноты отвратительный запах. Так не пахнет ни одна трава, ни один дом или человек, которых приходилось встречать старому псу. От этого белого зверя пахло бедой. Даже подружка Рита это поняла, хоть она и не собака и совсем не умеет нюхать. Но на этот раз подружка унюхала беду. Она по-человечески залаяла и из глаз её потекло солёное это. Только хозяина она защитить не смогла – она же не собака. Чудовище проглотило и её, а потом умчалось в лес воя на всю округу.
Булка остался в окружении чужих людей привязанный цепью к «на место». Зачем ему теперь «на место», если хозяина украли?! Он не хочет «на место», он должен искать хозяина. Он сможет. Он спасёт. «Да отпустите же!» - пёс отчаянно гавкал чужим. Но чужие не понимали его, и они тоже боялись: топтались на месте и что-то громко говорили. Ох, не к добру, ох, не к добру.
Вскоре появился ещё один чужой. От него пахло горькой травой и ещё подружкой Ритой. Это её самец. Значит, не чужой. Булка залаял с новой силой, припадая на передние лапы. Даже хвостом вилял этому «не чужому». Да глухой бы уже понял, что от него хотят. Но «не чужой» сначала стал разговаривать с чужими, потом прошёл в дом и долго там бродил, затем выскочил во двор и позвал остальных.
Булка уже хрипел от натуги, требуя отпустить его. Хозяина украли, а эти по дому гуляют! Наконец люди выбрались из дома и понесли мимо пса что-то большое и странное: вроде пахло хозяином, но и ещё чем-то, что вызвало приступ страха. Булка вдруг истошно завыл, сам не понимая почему, и попятился на место.
«Ох, не к добру, не к добру. Старый я трус! Хозяина украли, а я спрятался!» - Булка изо всех сил рванул с места натянув цепь до предела. Горло перехватило, вместо лая вырвался сдавленный хрип. Но, о ужас! Чужие уже мчались по дороге в сторону леса на большой машине.
Пёс остался сидеть посреди двора, ошалело глядя, вслед последним людям, покинувшим посёлок. Больше не осталось никого. Совсем никого. Булка поджал уши и беспомощно заскулил, осознавая случившееся. Хозяина украли, подружку украли, чужие уехали. А он остался один в посёлке, в котором нет ни одной живой души. И он привязан к «наместу» крепкой цепью. Это конец. Огромное горе затопило сердце несчастного пса и вырвалось наружу тяжёлым, пробирающим до костей воем.
На память приходили образы беззаботной юности. Вот хозяин, хитро щурясь, пускает ртом колечки горького дыма, а молодой пёсик самозабвенно тявкает на каждое колечко, вот он маленьким щенком скулит на всю улицу от обиды за несправедливую порку, а его подружка Риточка тычется ему в лоб конопатым носиком и украдкой угощает последней вкуснейшей булочкой с подноса. Вот маленький Булка шагает по дороге за своей вечно лохматой подружкой, а соседские мальчишки зовут их играть в мячик…
От этих воспоминаний становилось совсем тошно. Старый Булка прощался с жизнью. Горе его было так велико, что он не видел ничего вокруг. Пёс и не заметил, что уже не один, пока не почувствовал на своём лбу тёплую ладонь. Сквозь пелену, застилающую глаза, Булка едва разглядел «не чужого». Подружкин самец. Не уехал. Он почёсывал собаку за ухом и весело приговаривал: - «Ну и горазд ты, брат, жути наводить. Тебе бы фильмы ужасов озвучивать – озолотились бы. Да-а-а…что же с тобой делать-то? В город с собой я тебя не возьму, без обид, приятель. Ты нам всю новую квартиру шерстью засыплешь. В общагу с кабыздохом заявиться – тоже не вариант. Нас самих тогда комендантша выселит. Она и так меня терпеть не может… почему-то. А жить под одной крышей с твоим стариком я не хочу, больно он у тебя…крут. По-хорошему, прибить бы тебя, чтоб не мучился. Ты же старый. Ну, там, гуманность, и всё такое. Только вот я животных никогда не убивал, понимаешь? Не убийца я. Что же делать-то?»
Так они сидели вдвоём – старый пёс и этот не чужой непонятный человек. Булка совершенно не понимал, что говорит ему этот «почти свой» и что от него ожидать. Толи поможет, толи ударит. Хотелось и лизнуть его и укусить одновременно. А ещё было страшно за хозяина.
Не чужой встал, прошёлся по двору, разминая затёкшие ноги. Настроение его улучшалось с каждой минутой, что для собаки было непонятным: такое горе случилось с хозяином и подружкой, а этот ходит и улыбается.
«Да он же просто глупый» - осенило наконец собаку. Глупый подошёл ближе и ухватился за ошейник. Пёс насторожился и предупредительно заворчал на всякий случай. Как говорил хозяин, осла бойся спереди, коня – сзади, а дурака со всех сторон. Но «не чужой» просто снял с собаки ошейник и бросив на прощание «свободен, брат», зашагал по дороге прочь от дома.
Булка ещё пару минут стоял во дворе, думая, что не такой уж и глупый оказался этот «не чужой», потом поняв, наконец, что цепь больше не держит его, бросился изо всех своих дряхлых сил в сторону леса, куда белое чудовище умчало в своём страшном брюхе его хозяев. Только бы найти этот противный запах. Он должен найти. Он сможет. Он спасёт.
***
Она приходила в себя в палате интенсивной терапии. В голове постоянно гудело, стучало и монотонно пикало. С трудом разобрав, что все эти странные звуки издает не ее многострадальная головушка, а различные приборы и датчики, девушка, наконец, разлепила веки.
- Ну воооот. Проснулась, наконец, спящая красавица, - послышалась откуда-то сверху. Рита повернулась на звук, изо всех сил стараясь сфокусировать взгляд на розовом пятне, которое, наконец, начало приобретать знакомые черты. Дашка. Подруга детства. Добродушная оптимистка. Всегда веселая и звонкая, как свадебный колокольчик. Ее лучезарная улыбка создавала такой резкий контраст на фоне унылой серой палаты, что невольно хотелось зажмуриться.
- Что со мной? – Маргарита едва узнала свой собственный голос.
- Что с тобой, спрашиваешь?! Да ты себя чуть в гроб не загнала. Так нельзя, понимаешь, нельзя так! - блондинка возмущенно трясла очаровательными кудряшками, перечисляя подруге все прегрешения, которые та успела совершить за последнее время, - Ты четыре дня торчишь в этом жутком помещении, ничего не ешь, совсем не спишь, не реагируешь ни на что, ни с кем не разговариваешь. Жених твой весь испсиховался – мало того, что его там бедненького, котлетами никто не кормит, носков не стирает, так еще профессор весь телефон ему оборвал, тебя ищет. Грозится отчислить.
Под нескончаемый перезвон Дашкиной речи Маргарита с трудом вспоминала события последних дней: документы, новая квартира, машина, вещи, грузчики, старый дом, дедушка, сердце, скорая, реанимация. А потом…
А потом дикий страх за жизнь самого дорого человека и никаких прогнозов от врачей. «А что вы хотели, барышня? И молодых не всегда спасти удаётся. А ваш дедуля ещё Гитлера по Европе гонял. Постараемся, конечно. Но, старость – не радость. Что вы хотели?»
Что хотела? Да, собственно немного: чтобы дедушка жил. Всего лишь жил. Пусть в старом доме, в заброшенном посёлке, но жил. Да она сама готова сейчас бросить и институт, и город, заселиться в их в старую избушку. Зачем ей все эти блага цивилизации, если рядом не будет родного деда?
И все три дня, пока не миновал кризис, несчастная девушка мерила шагами больничный коридор, шепча молитвы и проклиная себя на все лады. Телефон её разрывался от постоянных звонков. Поначалу она даже пыталась отвечать. Но все разговоры сводились к одной теме: - «Маргарита Константиновна, вам не стыдно?»
«Не сообщила родной матери, что дед в больницу попал. Не стыдно тебе?»
«Несколько лекций пропустили. Не стыдно вам?»
«Мы вам свои зачётки оставили, а вы их не подписали. Не стыдно вам?»
«Я тебе с переездом помог, а ты вместо благодарности дома не появляешься. Не стыдно тебе?»
А потом, действительно, стало не стыдно. Как-то в один момент все обязательства перестали иметь какое-либо значение. Маргарита решительно отжала кнопку. Телефон в её руке обижено хрюкнул и перестал подавать признаки жизни. Вот так. И пусть весь мир подождёт. Там в плате интенсивной терапии люди в белых халатах колдовали над стариком. Маргарита стояла у окна, пытаясь хотя бы мысленно послать часть своей силы больному. Ноги её одеревенели, глаза застилала пелена. Но даже сама мысль хоть ненадолго покинуть деда казалась ей кощунством.
На четвертые сутки угроза жизни миновала. Внучке разрешили навестить больного. На негнущихся ногах она прошла внутрь, села у постели и осторожно ощупала руку старика. Теплая. Это последнее, что она потом смогла вспомнить.
- … в институте не появляешься. Я всё понимаю, Ритуля, но так нельзя. Пойми, это он в реанимации, а не ты. Но он под капельницей, а ты – нет. И вот тебе результат: истощение и обморок. Врачей напугала, меня напугала. Не стыдно тебе?
- Что? - слова подруги доходили до воспаленного разума как сквозь вату. Девушка осторожно поднялась с кушетки, на минуту закрыла глаза, чтоб остановить пляску звёздочек в глазах, и сразу же кинулась к кровати деда. Вернее, попыталась кинуться. К звёздочкам тут же прибавились разноцветные кружочки.
- … ещё не вся жизнь. У тебя, есть друзья, вернее, подруги… то есть подруга… но зато какая подруга! И любимый человек есть, и работа. А теперь ещё и квартира, которая тоже требует твоего уходи, и…
- Теплая, - с трудом преодолев полметра от кушетки до кровати, Рита погладила руку дедушки. Он лежал в окружении разных приборов и датчиков, но дышал уже самостоятельно. Восковая бледность сошла с его лица, но до румянца было еще далеко.
- … смотреть на себя трезво, Ритуля, то увидишь молодую вполне симпатичную барышню с приданным, успешной карьерой и обаятельным женихом – обзавидоваться можно. А ты грузишься всё время. А почему? Да потому, что отдыхать не умеешь. То со студентами своими хороводишься, то с дедом нянчишься, то…
- Дедуль, ты спишь? – Рита вглядывалась в лицо больного, надеясь уловить хоть какое-то движение. Рыжий локон выбился из её косы и упал на щеку старика. Никакой реакции.
- … хоть иногда и себя побаловать. Научись, наконец, отпускать ситуацию, и просто развлекаться. Вот скажи, когда ты последний раз развлекалась?
- Что? - Маргарита в недоумении уставилась на подругу.
- Ну я как со стенкой разговариваю, честное слово. Ты вообще меня слушаешь? – Дашка вздернула подбородок совсем как трехлетний ребёнок требующий конфету.
- Даша. Ты в своём уме? Какие развлечения? Тут такое творится, а я развлекаться буду?
- Я-то в своём. Это ты у нас, как всегда, в чужом уме обретаешься. – Дашка прошлась по палате с видом королевы. – Вот почему ты решила, что не имеешь права на отдых?
- А кто за дедом будет ухаживать? А кто…
- Ну начинается. За дедом твоим сейчас специально обученные люди ухаживают. И твоё бессмысленное сидение у изголовья ему здоровья не прибавит. А квартиру Олег твой обихаживает. Вполне успешно, между прочим. И мебель перевёз и даже по местам расставил. Вот уж кому полезно поработать. И декан твой тоже не развалится, если сам зачёты примет. А тебе полезно сменить обстановку.
Маргарита на такое заявление только беспомощно пожала плечами.
- Как же у тебя всё легко и просто, Дашка. Аж завидно.
- А зачем усложнять? Красота в простоте. – блондинка беззаботно улыбнулась подруге. – А давай, сделаем так: сейчас я отвезу тебя домой отоспаться. Завтра мы едем на твою квартиру и вместе там наводим чистоту. А в воскресенье ты идёшь со мной на турнир.
- Турнир? Какой еще турнир?
- Рыцарский, Ритуля, рыцарский.
- Какой, какой?
- Ры-цар-ский. Игра такая. Это… как её… Реконструкция. А что? Историческая между прочим. Ты же историк? Ну вот, считай, в своей стихии окажешься.
- Игра? Дашка, ты в детстве не наигралась? - Маргарита с трудом верила, что разговор происходит наяву. Бред какой-то.
- Значит, не наигралась. Взрослые, Ритуля, тоже в игры играть любят. Короче, собирайся. Сначала я буду играть с тобой в Золушку, а потом ты со мной будешь играть в рыцарей и принцесс, – блондинка решительно открыла дверь палаты и махнула головой в сторону выхода, – И возражения не принимаются.