Не противился он, серенький, насилию со злом,
А сносил побои весело и гордо…
Желающих «откосить» от армии и в мое время, когда брали, казалось бы, всех подряд, было предостаточно. Чего только хитрецы не выдумывали и не вытворяли – и меняли прописку, и «профилирующие» неизлечимые болезни получали, и валялись в больницах, и даже сумасшедшими притворялись. Все, как говорится, «в рамках закона»…
Однако я не помню, чтобы кто-то пытался не пойти служить «по идейным соображениям»! Да и какие могли быть в Советском Союзе иные «идейные соображения» кроме «руководящей и направляющей»? Кому бы пришло в голову сказать, например, что я – пацифист, поэтому не могу держать в руках оружие? В общем, я лично таких уникумов не знаю.
А вот сто с лишним лет назад подобное случалось. Правда, участи таких «упёртых» товарищей можно было не завидовать. Знаменитый армейский принцип: “Не можешь – научим, не хочешь – заставим», работал на все сто!
Да и что в результате получалось? Искалеченная жизнь, проблемы со здоровьем, а то и похуже…
****
Вот о таком крепыше, который из-за своего упрямства в результате отправился на той свет, и пойдет ниже рассказ.
27 января 1894 года в больнице Воронежской тюрьмы от воспаления легких умер некто Евдоким Никитич Дрожжин, бывший сельский учитель, 27-ми лет от роду. Тело его было захоронено на острожном (тюремном) кладбище среди прочих преступников и грабителей. Так окончил свои дни человек, который в один прекрасный день решил «упереться рогом».
Кем же был этот роковой упрямец, и за какие такие идеи он в итоге пострадал?
В августе 1891 года Дрожжин был призван к исполнению воинской повинности, но «считая всех людей братьями и признавая убийство и насилие самым большим грехом, противным совести и воле Бога», он отказался быть солдатом и носить оружие. Точно также, признавая грехом отдавать свою волю во власть других людей, могущих потребовать от него дурных поступков, он отказался и от присяги.
Его заключили на год в одиночное заключение в Харькове, а потом перевели в Воронежский дисциплинарный батальон, где тот содержался 15 месяцев в одиночном заключении.
У Дрожжина развилась чахотка, и он был признан негодных к военной службе, но его решили перевести в гражданскую тюрьму, где он должен был отсидеть еще 9 лет заключения. Но при переводе из батальона в тюрьму, 5-го января 1894 года, в морозный день, полицейские служители по небрежности повели Дрожжина без теплой одежды, затем долго стояли на улице у полицейского дома. В результате заключенный простудился и получил воспаление легких, от которого спустя 22 дня и умер.
****
Как сказал в свое время Александр Сергеевич:
- Его пример другим наука…
Евдоким Дрожжин родился 30 июля 1866 года в деревне Толстый Луг, Суджанского уезда Курской губернии в крестьянской семье. Окончил местную приходскую школу, затем образцовое двухклассное училище в соседнем селе Любимовке. По выходе оттуда он был принят на платную должность помощника учителя в местную приходскую школу. Затем Дрожжин в 17 лет поехал в уездный город Белгород и поступил в учительскую семинарию.
Весной 1887 года он сдал экзамен в Рыльске и получил звание сельского учителя, а осенью был назначен учителем в деревню Черничены Дмитриевского уезда с жалованием 200 руб. в год.
На этом положительная история его жизни закончилась. Началась «черная полоса».
На новом месте жизнь Евдокима Дрожжина совсем не сложилась: ершистый и бескомпромиссный учитель стал конфликтовать с местным священником, который в результате донес инспектору народных училищ “о привратных убеждениях» сельского педагога. Закономерный итог – Дрожжина перевели в деревню Князево, Путивльского уезда. Характеристика вышестоящего начальства была крайне негативной:
«... Я убедился в том, что поведение ваше совершенно не соответствует званию учителя. Отрицание постов, нелепые взгляды на мироздание, порицание распоряжений начальства – вот глупейшая ваша философия, созданная вашим глупым, недоучившимся умишком. Непрягин…»
В 1889 году Дрожжин познакомился с жившим в 25 верстах от его родины князем Дмитрием Александровичем Хилковым, весьма странным субъектом.
Знатный дворянин, бывший гвардейский офицер, Хилков одно время служил в Закавказье, где проникся идеями духоборцев. В 1884 году вышел в отставку и поселился в имении Павловка в Сумском уезде Харьковской губернии. Спустя год землю в триста восемьдесят десятин он продал по низкой цене крестьянам, а сам, оставив себе надел в семь десятин, стал жить личным земледельческим трудом. Затем вступил в переписку с Львом Толстым и стал горячим сторонником толстовства. Его дом превратился в сектантский центр.
Князь женился без церковного брака на дочери своего знакомого по Кавказу, полковника Владимира Ивановича Винера, также последовательнице Толстого. Дети их не были крещены, что, по тогдашним российским законам, лишало их состояния и титула.
Обер-прокурор Святейшего Синода К.П. Победоносцев в письме Императору Александру III от 1 ноября 1891 года так отзывался о Хилкове:
«… роздал всю землю крестьянам, основавшись на хуторе, проповедует крестьянам толстовское евангелие, с отрицанием церкви и брака, на началах социализма. Можно себе представить, какое действие производит он на невежественную массу!
Зло это растет и распространяется уже до границ Курской губ., в местности, где уже давно в народе заметен дух неспокойный…».
Поначалу высокородного вольнодумца выслали в Тифлисскую губернию, затем в Эстляндию, а в 1898 году и вовсе препроводили за границу – пусть там «мутит воду». В начале XX века князь был даже членом партии эсеров и входил в ее заграничный комитет. Но со временем «блудный сын» одумался и вернулся в Россию. Стал уговаривать своих детей посвятить себя военной или государственной службе. Возник конфликт - революционные идеи внесли серьезный раскол в семью: жена осталась на позициях толстовцев, а запутавшиеся дочери приняли и вовсе уйти из жизни, приняв яд. С началом Первой мировой войны незадачливый революционер стал проситься на войну и по личному распоряжению Николая II он был назначен войсковым старшиной Кубанского 3-го Хоперского полка, в котором служил еще в годы русско-турецкой войны. 15 октября 1914 года он был убит в Карпатах в разведке.
Но это все будет позже.
А пока от князя-смутьяна Дрожжин «заразился» всякими революционными идеями, и тоже стал горячим сторонником Толстого. Но, «что дозволено Юпитеру не дозволено быку»: Хилков был дворянин высокого происхождения из древнего княжеского рода. А вот с простолюдинов цацкаться никто не собирался – невелика птица! Видимо, Дрожжин об этом не знал. Тем хуже оказалось для него.
На новом месте, в деревне Князевой, Дрожжин стал учить не так как принято в школах, а своевольничать – т.е. говорить то, что думал и открыто высказывать свои новые убеждения. В результате по деревне поползли слухи: «Учитель казав, «Бога нема»! Понятно, что начальство было далеко не в восторге.
В общем, достал он всех крепко. Необходимо было что-то срочно предпринять, чтобы остановить этого вольнодумца, пока он не договорился до более категоричных заявлений. И выход был найден.
Учителям полагались существенные льготы по отправлению воинской повинности. В частности, они не призывались в армию, но для этого учителя были обязаны отработать беспорочно 3 года в этой должности. Поскольку Дрожжина отстранили от преподавания и лишили звания сельского учителя, эта его льгота была ликвидирована, и 8-го августа 1891 года он отправился в город Суджу к уездному воинскому начальнику.
Мнение врачей в данном случае было отрицательным, т.к. он «не выходил в груди на полвершка», т.е. был узкогрудым. И, хотя, этот показатель был не критичным, таких новобранцев причисляли к слабосильным и старались не призывать. Тем не менее, воинский начальник, вопреки мнению врачей, 9-го августа его признал годным «по общему состоянию здоровья».
Прямо с медицинского осмотра Дрожжина повели в церковь, требуя от него присяги. Вот тут-то все и началось. Призывник отказался.
Воинский начальник поначалу говорил ласково и имел с Дрожжиным длительную беседу, пытался вразумить и дал сутки на раздумье.
На следующий день офицер опять имел с ним разговор и даже предупредил, что если тот откажется присягать, его просто-напросто отправят служить на Амур (ну т.е., «куда Макар телят не гонял»). Однако Дрожжин проявил чудеса упрямства и от присяги вновь отказался.
13-го числа его отправили из Суджи в губернский город Курск на сборный пункт, где его опять несколько раз водили к священнику местного 67-го резервного пехотного батальона для присяги. После длительных безуспешных бесед со строптивцем, священник от него отмахнулся и отписал начальству: «евангелист».
В Курске Дрожжин пробыл месяц и содержался как арестант. Командир второй бригады генерал-майор В.П. Голохвастов, квартирующей в Харькове, куда входили 121-й Пензенский и 122-й Тамбовские пехотные полки, пожелал лично увидеть гордеца и потребовал доставить его в Харьков.
Там генерал стал «начальственным тоном» расспрашивать Дрожжина о причинах его отказа от службы. Тот, в свою очередь, замкнулся и не проронил ни слова. В результате командир рассердился, обругал его идиотом и тотчас сделал распоряжение, чтобы назначение Суджанским уездным воинским начальником на Амур было отменено, а Дрожжина зачислили в 62-й резервный пехотный батальон, стоявший там же в Харькове.
21 октября 1891 года молчаливый карбонарий прибыл во вторую роту этого батальона и вскоре был определен за занятия, от которых Дрожжин, ссылаясь на то, что он присягу не принимал и солдатом не является, естественно, отказался. За это его посадили в карцер «строгим арестом», т.е. с выдачей горячей пищи только раз в три дня, а в остальные дни – только хлеб и вода. Просидев там пять суток, Дрожжин вышел в роту, где ему опять было предложено идти на занятия, но строптивый мужик снова отказался.
Ротный разбранил его и велел подстричься, но Дрожжин отказался и от этого. Тогда офицер, ругая нерадивого всеми гадкими словами, крикнул солдатам: «Валите его на табурет! Эй, подольше народу! И похуже его, мудака, оболваньте, как арестанта, а не как солдата!»
Дрожжина остригли насильно, а поручик велел посадить его в карцер «до рапоряжения», где тот и пробыл 25 суток.
Все это время проводилось дознание. На вопросы начальства, почему он не стал на учения, Дрожжин отвечал, что для него это чуждо, потому что он имеет отвращение к военной службе, считает грехом насиловать и убивать людей. В общем, проявил недюжинную твердость духа и воли.
Составленные на него бумаги, вскоре из Харькова ушли в Петербург, а 22 ноября Дрожжин был переведен на Главную гауптвахту и посажен в одиночное заключение, где пробыл почти год.
В августе 1892 года из столицы пришел ответ. Оказалось, что о нарушителе спокойствия было доложено самому Императору, который распорядился выслать мятежника в распоряжение Иркутского генерал-губернатора на 3 года за отбытие наказания за воинские преступления.
11-го сентября над Дрожжиным был устроен полковой суд. Его обвиняли в том, что он ослушался взводного и не стал на учение, и фельдфебеля – не стал стричься. Так что все его преступление было сведено к простому неповиновению солдата своему начальству. О том, что Дрожжин отказывался служить и не присягал, не было сказано ни слова.
Таким образом, его не солдата (т.е. так и не принявшего присягу) судили за воинские преступления и суд присудил его к заключению на 2 года в дисциплинарном батальоне без перевода (как бывшего учителя) в разряд штрафованных.
26-го сентября арестант выехал из Харькова в Воронеж.
****
6 мая 1878 года Высочайше утверждено «Положение о дисциплинарных батальонах» . Согласно этому документу, «дисциплинарные батальоны и роты назначены для содержания нижних воинских чинов по приговорам военных судов и для приучения сих чинов как к правилам военной дисциплины, так и к обязанностям строевой службы».
Отныне туда отправляли солдат, совершивших преступления не уголовного характера, но состоящие в нарушении дисциплины и воинского устава. Так, например, солдат, убивший или укравший, судился военным судом и подвергался такому же наказанию, которое он понес бы, будучи гражданским лицом.
А вот солдат, сошедший с поста, дерзко ответивший офицеру, не исполнивший приказания, так или иначе нарушивший чинопочитание, приговаривался к переводу в дисциплинарный батальон. Здесь он подвергался целому комплексу необходимых для вразумления процедур, всевозможных мер строгости, запугивания и жестокости наказания.
В течение дня заключенные назначались на обучение: а) грамоте – 2 часа, б) строю, гимнастике и фехтованию – 3 часа, в) теоретические и подготовительные занятия - 2 часа и г) для исполнения разных хозяйственных работ – 4 часа.
Около полудня заключенные обедали и отдыхали, на что им отводилось 2 часа времени; вечером – ужинали, после чего им делалась перекличка. На сон заключенным отводилось 8 часов .
Кроме того, некоторые заключенные назначались в караульные или дневальные для занятия постов при воротах и охране батальона снаружи.
Два – три года таких воздействий считались достаточными для того, чтобы сломить волю любого непокорного солдата и сделать из него вполне дисциплинированного и законопослушного воина. Т.е. совсем слепое орудие всякого, вышестоящего начальства, беспрекословно и без рассуждения исполняющего всякое его приказание.
Дисциплинарные батальоны находились в Бобруйске, Херсоне, Екатеринодаре и Воронеже. Последний считался наихудшим из них по строгости начальства. Он помещался в предместье Воронежа – Придаче.
За проступки, совершаемые уже в батальоне, заключенные подвергались следующим наказаниям: одиночному заключению (карцер) и розгам.
Заключение в карцер бывало трех видов.
Простой арест – когда заключенный сидел в светлом карцере, спал на голых нарах и получал горячую пищу каждый день. Простому аресту заключенный мог быть подвергнут не более, как на один месяц.
Строгий арест – когда заключенный помещался в одиночный карцер, где ему давали теплую пищу только через два дня и спал он на голой койке. Такому аресту заключенный подвергался на срок не более 20 суток.
И, наконец, усиленный арест – когда заключенный запирался в темном карцере. Теплая пища ему давались только через два дня на третий, и спать ему приходилось на голой койке. Общий срок такого заключения не превышал 8 суток.
При «смешанном аресте» заключенный подвергался последовательно 8-ми дня усиленного ареста, 7 дням простого, 7 дням строгого и затем 8-ми дням опять усиленного.
Заключенный мог быть подвергнут такого рода аресту не более как на один месяц.
Кроме этого начальство для усиления лишений наказуемого могло уменьшать количество выдаваемой обыкновенно пищи до половины.
При этом, покупать еду арестанту за свои деньги строго воспрещалось. Также было запрещено курить, петь, свистеть и играть в какие-либо игры.
За более важные проступки заключенного подвергали битью розгами. Били только тех, кто находился в разряде штрафованных. Начальнику дисциплинарного батальона предоставлялось право дать заключенному безо всякого суда 100 ударов, ротный же офицер мог дать 30. При более серьезных проступках виновного предавали полковому суду, который обыкновенно присуждал 200 – 300 ударов.
От 100 ударов слабые на первых порах лишались чувств и потом долго болели, как правило, от натуги; или печенью, или легкими. От 300 ударов и сильные и слабые одинаково умирали через несколько дней или месяцев. И только самые крепкие натуры выдерживали эти издевательства и оставались в живых.
За первое время пребывания в батальоне Дрожжину «накинули» еще срок – в общей сложности он получил 6 лет заключения, что было равносильно приговору к медленной смерти. Потому что редко кто безболезненно выносил даже два годы батальонной жизни.
Судили Дрожжина за то, что 1) он не исполнил приказания офицера отвечать по форме «Здравия желаю!», а ответил просто «Здравствуйте» и 2) что он оскорбил офицера неприличным действием, состоящим в том, что разговаривал улыбаясь и расставив ноги, т.е. стоя не по-солдатски.
Суд 223-го Коротоякского резервного пехотного полка решил, что на основании 97 и 282 ст. за неподсудностью, Дрожжин передавался в окружной суд. Неподсудность обвиняемого состояла в том, что
1) полковым судом ему уже назначила высшая мера наказания – увеличение срока пребывания в батальоне на 6 лет
2) за одно и то же преступление он предавался суду уже 4 раза.
6 августа 1893 года Московский военно-окружной суд продлил пребывание Дрожжина в батальоне еще на 3 года (т.е. всего на 10 лет) и, сверх того, приговорил его к 4-месячному одиночному заключению.
Дальнейшее Вы уже знаете. 3-го ноября 1893 года он заболел воспалением легких, а 21 ноября губернская медицинская комиссия признала воспаление легких и катар дыхательных путей и признала Дрожжина негодных к воинской службе. В результате он был переведен для отбывания наказания в гражданское ведомство.
****
Вот такая оказалась судьба человека, который не захотел служить в армии по своим, идейным соображениям. Упрямство Дрожжина стоило в итоге ему жизни. А чего в результате он добился?
В 1898 году друг и последователь Л.Н. Толстого, педагог и переводчик Евгений Иванович Попов (1864 – 1938), посвятил Дрожжину книгу, которая так и называется «Жизнь и смерть Евдокима Никитича Дрожжина». А сам Лев Николаевич написал обширное послесловие, в котором, сравнивал мучения погибшего с мучениями пророков и Христа, и обращаясь напрямую к Императору, пристыдил:
«… Ужасно замучить невинную птичку, животное. Насколько же ужаснее замучить юношу, доброго, чистого, любящего людей и желающего им блага. Ужасно быть участником в этом деле…»
В советское время таких “упёртых» умников я не знал. Слышал, что особо ретивых и «косящих» под невменяемых посылали «отдыхать» в психиатрические лечебницы для осмотра, откуда те, если и выходили, то с «волчьим билетом».