Как и большинство представителей мужского пола, Виктор Александрович Мордич был весьма увлекающейся натурой. Это знали все: и его родные, и бывшие одноклассники, и коллеги по машиностроительному техникуму, где он преподавал сопромат. Он с детства был привержен всевозможным маниям и филиям. Хотя параллельных увлечений было много, одной из его страстей была филателия. С юношеского возраста и до 35 лет он был рабом знаков почтовой оплаты. Кто-то сказал, что только мужчины понимают, что такое коллекционирование, и это верно, женщины такой сильной страсти к собирательству не испытывают. Его жена, выходя замуж за него, даже не подозревала, насколько филателия может владеть разумом взрослого человека. Мордич скупал все новинки отечественной почтовой продукции: марки, провизории, картмаксимумы и конвертмаксимумы, конверты гашения первого дня, и, конечно же, марочные блоки и окошечные листы (желательно с художественными виньетками на полях, которые обычно располагались на марочных листах к важным датам и событиям). Но когда подрос его сын Эдик, с филателией пришлось завязать. Придя однажды с работы, Виктор Александрович увидел, как десятилетний сынишка увлечённо разрывает марочные листы с юбилейными марками к 65-летию Октябрьской революции, а рядом лежали кипы уже распотрошённых марок. Виктора чуть кондрашка не хватила. На вопрос рычащего отца: «Гнида, что же ты творишь?!», Эдик, наивно хлопая рыжими ресницами и глядя своими фиалковыми глазами, ответил:
- Как что, помогаю тебе, у тебя ведь руки их разрывать не доходят, вот я и решил помочь...
- Ах ты ж помощник!!! - закричал Виктор Александрович, сжав кулаки, как будто в них были зажаты маленькие гантельки и, прижав их к ключицам, аж затрясся весь от невозможности сделать что-нибудь соответствующее своим чувствам. Но потом, сделав глубокий вдох-выдох, взял себя в руки.
В конце концов, это всего-навсего бумажки. После этого случая, смирившись с потерей, к филателии он охладел. А рвань марочную и всё, что было связано с 20-летним коллекционированием: кляссеры, лупы, пинцеты, журналы «Филателия» спрятал в дальнюю антресоль.
Немного придя в себя, он попытался найти себя в филумении, но спичечные этикетки болезненно напоминали о марках, и он переключился на фалеристику. Но не пошло. Сперва, собрав в течение пары лет несколько десятков нагрудных знаков и медалей, он посчитал себя уже вполне сносным собирателем в этой отрасли. Но познакомившись с собратьями по страсти из клуба «Коллекционер» (которые испокон собирались отдельно от филателистов в ДК шахты «Первая»), которые начали его просвещать, Виктор весьма озадачился. Его очень смутило то, что значки и ордена – имеют отношение к коллекционированию нагрудных знаков, то бишь, являются предметом фалеристики, а медали – уже относятся к нумизматике, и отчего-то разочаровался в коллекционировании окончательно.
Спустя полгода, когда к ним в машиностроительный техникум пришла молоденькая преподаватель химии Лариса Симоновна Сафронникова, у Виктора появилась новая страсть. Дело в том, что Лариса была членом городского литобъединения «Механизатор» и шила в мешке не утаивала. Порою в курилке на перемене между парами она читала коллегам что-нибудь своим хрупким голоском, и по коридору первого этажа разносилось:
- Я заменю тебя другим,
Как платье, вышло что из моды...
И Виктор Александрович почему-то увлёкся не поэзией, а именно стихописанием. Он попробовал изначально срифмовать шаржи-эпиграммы в духе носовского Незнайки, и когда прочитал своим сотрудникам, они вполне благосклонно отнеслись к его новому увлечению. Потом Виктор Александрович написал несколько од, самой успешной из них он считал «Оду кукурузе». И далее Мордич замахнулся на поэму. Несколько лет назад Виктор пришёл в храм, воцерковился, как он сам говаривал, и даже со своей супругой Василиной обвенчался, сразу после 10-летнего юбилея бракосочетания.
И вот поэтому Виктор решил написать поэму в духе православия, о Священомученице Великой княгине Елизавете, с житием которой он познакомился не так давно.
Писал он поэму полгода, то бросая, то возвращаясь к ней. И вот когда он решил, что хватит, и поставил жирную точку, решился предоставить её на суд в городское литературное объединение. Он уговорил Ларису Симоновну, чтобы та его представила коллективу городских литераторов. И вот в одну из ноябрьских суббот Мордич за руку был приведён Сафронниковой в Лито «Механизатор», которое располагалось на втором этаже Дома общественных организаций. В этот день свои произведения решились представить на суд молодая девушка Жанна Орленкова, секретарь правления Лито Наталья Вытынанкова и Виктор Мордич. Первой слово взяла Вытынанкова, высокая худощавая женщина в больших очках с дымчатыми стёклами. Она торопко прочитала несколько небольших произведений, и, выслушав несколько замечаний, учтиво поблагодарив за критику, заняла своё место в аудитории. Следующей была Жанна, она прочитала четыре стихотворения, с хорошо поставленными интонациями, Виктору Александровичу показалось, что у него крылья прорезываются от поэтических образов Орленковой. Но после её чтений началось такое, что Мордич весь сжался от накатившего на него культурного шока. Некто невысокий и хрипатый кричал, что образы никуда не годятся, и для того чтобы писать, нужно читать и чтить Пастернака, Блока, Фета. Молодой и нервно подпрыгивающий мужчина, который сидел рядом с Виктором, кричал, что стихи слабоватые, под Снегову или Ахмадулину. А Тамила Скуратова, дама старшего поколения заявила:
- В её стихах я ничего оригинального не увидела, хотя и ничего плохого в стихах тоже нет. Обычные стихи!
- А я считаю, очень слабо, девочке нужно трудиться и трудиться над словом, – ответствовала высоконькая и худая женщина, которую все любовно называли Тосей.
А крепкий седой мужчина с орденскими планками на груди, отмахнувшись рукой, заявил:
- Я такие стихи не люблю.
И дальше сыпались мелкие и колкие замечания. Бедная Жанна стояла, как осуждённая перед инквизиторами в ожидание аутодафе. У неё горели щёки и уши, а глаза были полны ужаса. Когда обсуждение закончилось, и поникшая Орленкова присела на своё место, все с любопытством посмотрели на Мордича, и Виктор Александрович, поднявшись, представился и, раздав свои листки с поэмой потенциальным критикам, после одобряющего кивка Сафронниковой, начал читать.
Оборвал его где-то на четырнадцатой или шестнадцатой строфе тот самый невысокий и хрипатый:
- Что за чушь, старик, это же говяжий язык! Рифма не делает текст поэзией! Что эта за автология без образов, где плавность и соразмерность текста, что за рваный ритм?
А нервно ёрзающий молодой мужчина спросил:
- Кто вас надоумил взяться за такую тему в скоморошьей традиции? Вы ведь православную поэму написали раёшником!
И Виктор, который вообще не понял, о чём говорили эти люди, не стал ждать очередной инквизиторской полемики, и, извинившись, вышел вон. Навсегда. Стихи он больше не писал. Правда иногда по просьбе коллег почитывал «из раннего».
По счастливой случайности в скором времени под руку ему попалась книжка Иеромонаха Германа «Осторожно, лжесвидетели», которая моментально заставила забыть его о своём поэтическом фиаско. Виктор прозрел: как много людей гибнет, попадая в лапы тоталитарных сект, и он решил бороться с этими фанатиками путём использования их оружия – Библией, Словом. Это стало его новым глобальным увлечением, которому он отдался беззаветно. Он много беседовал со священниками и православными психологами, читал святоотеческую литературу. Заблудшие души еретиков стали его основной целью просвещения. В свободное от работы время он ходил по улицам города и выискивал сектантов. Конечно же, в первую очередь самых назойливых из них – свидетелей Иеговы. К слову, их с каждым годом становилось легче отыскивать, легче выявлять. Помимо нарочито ярких одежд, словно они не взрослые люди, а коротышки из Цветочного города, у свидетелей появились особые мобильные агитационные тележки-стенды, созданные по принципу «кравчучки», с которыми они обычно размещались на своих прикормленных точках. Он подходил, начинал с каких-то простеньких вопросов, и когда наивные проповедники заглатывали наживку, тут-то он и начинал сыпать ссылками из Святого писания, доказывать им неправоту и ошибочность их догматики и невежество Чарлза Рассела, отца их лжеучения. Те, кто сталкивался со свидетелями, знает, какими назойливыми они бывают. Работают они чаще всего парами, в которых один из них более опытный, а второй как бы подмастерье (как в сказке враль и подвирала). Но куда девалась их назойливость, когда к ним на уши садился такой опытный теософ-самоучка, эти горе проповедники с радостью бы смылись от него, но разложенные стенды лишали их мобильности и не давали им шансов на побег. Так вот часто в таких спорах менее искушённый подвирала вдруг умолкал и с ужасом осознавал, что попал в трясину ереси. Порою после таких споров Виктор встречал кого-нибудь из них в своей Свято-Никоновской церкви и мысленно ставил себе галочку, что смог вырвать душу из лап секты. Его быстро изучили, город-то по существу, не такой уж и огромный. Свидетели, сталкиваясь с Виктором, отмораживались и делали вид, что не слышат его. И только иногда зелёные и необстрелянные горе-миссионеры попадались в сети его полемики. К сожалению с харизматами и баптистами такой бурной полемики не получалось, часто молодая поросль этих сект была очень подкованной, а за плечами у них была евангельская школа, и спорить с ними было очень тяжело. Но он всё равно спорил.
Шли годы, Виктора Александровича сократили из техникума во время очередной оптимизации при слиянии их учебного заведения с колледжем строительства, и он устроился инженером-конструктором в машиностроительное конструкторское бюро. Работа ему нравилась, но самым привлекательным для него было наличие длительных командировок в качестве консультанта по внедрению нового оборудования.
После того, как Эдик, отслужив в армии, отучившись в политехникуме и женившись на однокурснице, съехал в квартиру жены, расположенной в одном из окраинных микрорайонов города, Виктор со своей супругой Василиной, продав «двушку», переехали в однокомнатную квартиру, отдав разницу в цене молодожёнам на благоустройство. Поэтому затяжные командировки мужа Василина воспринимала, как заслуженный отдых от семейного быта, потому что в двухкомнатной квартире у неё было личное пространство, а в новой квартире – нет. Единственная комната была захламлена духовной литературой: святоотеческой и протестантской (в баптистских книгах Виктор искал аргументы против свидетелей), а так же его конспектами. Книги стояли на шкафах, под шкафами, стопками вокруг супружеского ложа, как букинистическая литература на барахолке, и это всё давило на психику. Когда муж уезжал на месяц, а то и на все три внедрять оборудование, ей одной в квартире дышалось свободнее.
А Мордич, в свою очередь открывал для себя новые пажити еретиков в чужих городах, где после смены можно было пройтись по бульварам и напасть на ничего не подозревающих свидетелей Иеговы. Как-то раз, будучи прикомандированным в качестве консультанта на заводе «Росава» в Белой Церкви, он целых два месяца третировал сектантов и запугал их до такой степени, что однажды на проспекте 50-летия Победы пожилая иеговистка с костыликом, со своей помощницей, увидев приближающегося Виктора Александровича, наскоро сложили свою продукцию и дали стрекача. Но Мордич их догнал и на ходу, держа небольшую карманную книжку Нового Завета, пытался пояснить им упоминание креста у всех четырёх евангелистов, в продолжении ко вчерашнему прерванному их диспуту. Белоцерковцы, проходящие по осеннему бульвару, оглядывались и изумлённо смотрели, как прилипчивые и надоедливые проповедники пытались оторваться от высокого седоватого мужчины, который настойчиво на ходу зачитывал им отрывок из Евангелия от Луки.
Но вот однажды наступил звёздный час для Мордича. Руководство бюро отправило Виктора в Харьков на завод «Серп и молот» для консультации по переоборудованию цехов. Это было волшебно! В многомиллионном городе свидетелей Иеговы было хоть пруд пруди. Консультации консультациями, а после рабочего дня заслуженная охота на сектантов. Завод находился на Московском проспекте, и Виктор Александрович спокойно мог садиться на трамвай и ехать в общежитие на улице Монюшко, но нет. Мордич шёл в сквер на площади Восстания и подлавливал зазевавшихся проповедников, которые охотились за душами харьковчан в двух-трёх точках одновременно. Но вскоре те изучили время появления консультанта с завода и стали исчезать с 15 до 17.00. Тогда Виктор Александрович ехал на трамвае к станции Левада, где тоже можно было найти пару огневых точек неприятеля. И, чтобы не распугать их преждевременно, он решил не нападать на сектантов ежедневно, а научился чередовать свои визиты: то поедет на площадь Свободы в Городской сад, то на Университетскую Горку, то на улицу Одесскую. И так два месяца подряд: работа и охота на заблудших овец. А в воскресенье после праздничной службы в Свято-Покровском монастыре он охотился на свидетелей возле монумента Независимости, который в народе прозвали убегающей блудницей. И вот однажды в тени этой самой блудницы он подошёл к новеньким, ещё ни разу им неосчастливленым свидетелям Иеговы, к мужчине и женщине. Он начал по традиции издалека, но как только заинтересованные сектанты начали ему что-то пояснять, он начал сыпать на них ссылками из Евангелия, поясняя, в чём они заблуждаются, отказываясь от переливания крови.
- А-а-а-а, – протянул мужчина, – я понял кто вы. Нам на конгрессе на прошлой неделе о вас рассказывали.
- Кто рассказывал? – заинтересовался Виктор.
- Наш районный надзиратель. Он сказал, что-то вроде того: «Други мои, он появился! Приезжий консультант, который ходит по городу и смущает братию. Уже несколько наших соратников, смущённые им, покинули нашу благодатную церковь! Будьте с ним осторожны, старайтесь избегать контактов, игнорируйте и в полемику не вступайте!»
- Ясно, – сказал Мордич, он понял намёк на роман Булгакова, который попробовал изобразить иеговист, – ну так, а как насчёт переливания крови?
Но мужчина, показав жест «рот на замок», вместе с напарницей демонстративно отвернулся.
Виктор Александрович посмеялся про себя и поехал на рейсовом автобусе на место своей временной дислокации. Он ехал и долго переваривал в голове полученную информацию. В родном городе его начали избегать спустя год полемики, а тут в двухмиллионном Харькове он поставил отделение всемирной корпорации на уши за два месяца. То, что теперь свидетели в ближайшее время будут избегать его – бесспорно, но то, что несколько сектантов покинули ряды еретиков, его по-человечески радовало и грело. И хотя он никогда не считал себя человеком тщеславным, теперь же в его сердце затеплилась надежда, что патриаршая награда «За заслуги перед Церковью» рано или поздно найдёт его.