Виль прославился ремёслами. Его история окутана тайнами, но люди любят легенды. В исторических справочниках город указан как сумевший сохранить вековые традиции в своих стенах.
Искусная ручная работа, когда в мире всё штампуется миллионными тиражами, — востребованный эксклюзив. Город мастеров славился разными изделиями, начиная с черепаховых гребней для волос и заканчивая изысканными зеркалами. О да, именно зеркала сделали город известным и богатым.
Мастера отливали зеркала, вырезали под них рамы, изготавливали канделябры, вазы и прочие аксессуары. Долго, кропотливо — никто никуда не торопился. Зато каждое изделие рождалось со своей неповторимой изюминкой. Копий здесь не делали.
Знающие люди говорили, что в отражении вильских зеркал можно увидеть себя моложе или старше; узнать моменты будущего. Но это только одна из тысячи легенд о необычном городе.
Удивительного здесь было достаточно. Каждая витрина, дверь, окно — зеркало. Город отражал всё: прохожих, небо, здания, цветы, кустарники и даже радуги.
Но самое потрясающее — в Виле жили люди совершенно не обращающие внимания на зеркала.
Горожане проходили мимо зеркальных витрин точно так же, как если бы шли мимо обычных серых стен, ибо никто из них не различал света и никогда не видел своего отражения. В городе зеркал жили слепые мастера.
.
***
Он родился в пик солнечного затмения, и оно было беспощадно. Отняв зрение, оставило дар-проклятие писательского мастерства. Ничего более несовместимого природа ещё не знала. Да и Грег до поры до времени не подозревал о звёздном подарке. Он жил во тьме, и его мир состоял из звуков, запахов, ощущений и чувств.
Медицина оказалась бессильной. Родители, смирившись с бедой,
отправили сына в школу для слепых. Грег быстро освоился и полюбил слушать лекции, узнавая всё больше о мире в котором жил. А ещё у паренька была сестра, служившая ему глазами.
Фрея стала его лучшим другом и вестником. Она рассказала ему о цвете листвы и травы. Теперь он знал, что небо голубое, облака разной формы, а песок на тропинке, из маленьких камешков, коричневый.
Тёмная стена не пропускала ничего, он просто запоминал на ощупь дерево и металл, форму карандаша, маминой чашки, ткани, предметов интерьера, любых цветов.
Фрея всегда была рядом и никогда не уставала рассказывать обо всём, о чём бы он ни спрашивал. А Грег запоминал.
Дома вслушивался в голоса взрослых. Резкий, грубый и хриплый отцовский отталкивал ребёнка, а звонкий, смеющийся мамин — притягивал. И тепло ласковых материнских рук вызывало приятные чувства.
Иногда ни с того ни с сего рассказывал истории о том, что хотели узнать взрослые. Постепенно эта домашняя игра стала чем-то похожим на традицию.
— Ну, Грег, а какая история у нашей джезвы?
— Джезва родилась в пещере, — начинал он свою сказку. — Её сотворили волшебные существа. Научили варить такой кофе, что не только согревает людей, но дарит всем бодрость, а потом...
Дальше он уже не мог остановиться. В историю джезвы вплеталась сказка о полотенце или о настенных часах. О том, что все вещи внимательно следят за людьми. Кого-то любят и помогают ему, а кого-то заставляют нервничать или страдать.
Однажды историю про чайник Грег закончил так:
— Разозлившись из-за давно не мытых боков, он вскипел сам по себе, и опрокинувшись, ошпарил проходившего мимо главу семейства. И когда тот залечил ожоги, то быстро избавился от злыдня, подарив его нашей семье.
— Слышь, Бриджит, надо чаще мыть наш чайник, — хохотал отец, — а то взбесится и проснёмся все в ожогах.
***
— Зачем ты придумал такую историю?
Вечерами они с Фреей сидели на берегу моря — любимое место. Сестре нравилось смотреть на закат и рассказывать Грегу какие сегодня краски в мире, когда уходит солнце.
— Не знаю, придумалось. Сам не ожидал. Но человек же вылечился,
и папе понравилось.
— Ну да, папа смеялся, ведь это же только выдумка и не про него. Но она злая.
***
— Ты мог бы стать писателем, только это так страшно.
— Ты о проклятии, Фрея? Не глупи, мои истории всего лишь сказки. Вряд ли они сбудутся, а скорее всего, уже сто раз случались в жизни, а я где-то про это слышал.
Фрея первой почувствовала дар брата. Она промолчала, глядя на набегающие волны, на солнце опускающееся в море, и подумала: как тяжело жить тем, кто не может видеть красоты мира. Обняла братишку, прижав его к себе.
— Всегда буду рядом, только, пожалуйста, придумывай истории с хорошими финалами. Боль не нужна людям. И никогда их не пиши. Рассказывать сказки никто не запрещает, а всё, что написано, может стать для тебя опасным.
— Обещаю, да мне и незачем их записывать — придумываются и забываются. Пусть так и остаётся — у нас дома теперь есть своя игра, и мне она нравится. Пока ещё я ни разу не спасовал: у каждой вещи находилась история. А писатель, проклятие — это не обо мне, сестрёнка.
***
Ночью Грега мучила бессонница — задумался над даром-проклятием. На писателей охотятся, боясь, что написанное сбудется. Куда исчезают те, кто не справился с соблазном и пытался писать книги? Фрея говорила, что за ними приходили контролёры, и больше их никто не видел.
Мальчик устал от темноты, что стояла между ним и тем миром в котором все остальные жили иначе. Контролёры... Какие они? Фрея наверняка расскажет все подробности, а он запомнит, как всегда, но в его тьме не появится ни одного образа.
Он жил в мире звуков, где ветер — это шелест листвы, шум волн, скрип ржавой цепи и грохот ведра, падающего в колодец. Вода знакома на вкус. Вещи и люди понятны по запахам, ощущениям, голосам.
Но мрак оставался мраком. Его никогда раньше так не мучила непробиваемая тьма, за которой существовало всё то, что он знал только со слов, и не мог даже представить. Только запомнить. В ту ночь он впервые подумал: "Может и в самом деле есть люди, способные написать книгу про мальчика, который прозрел? Где найти такого человека и как уговорить написать об этом?".
Мысли о даре, о словах Фреи, о его сказках-играх, о контролёрах неслись наперегонки, то обнадёживая, то пугая. И он не выдержал. Вскочил и бросился в свою учебную комнату. Здесь всё удобно, привычно — оборудовано, расставлено под него: слепого калеку. Клавиатура с выпуклыми клавишами — на ощупь, и он написал обо всех звуках, запахах и чувствах, которые хорошо помнил, передавая через них те действия, о которых знал.
Нет, его глупые истории не сбываются, и шансов найти кого-то нет. Нельзя никого попросить дописать хороший финал своей истории, но что, если...
Пальцы легко скользили по клавишам: "Ветер холоден и очень силён, и голос у него протяжный, со свистом. А дереву предстояло вытерпеть такую же боль, как та, которую терпел Грег, когда сломал руку, случайно наткнувшись на стену".
Последнее, что он дописал — это треск, грохот, с которым дерево упало, и как ему было страшно, больно и одиноко. Оно стонало, а ветер продолжал обрывать листья с ветвей: рвать и бросать их на землю. Дерево плакало, а ветер смеялся.
Поставив точку, мальчик почувствовал себя усталым, но удивительно спокойным. Он ещё слышал хруст ломающегося дерева, злой, отрывистый голос ветра, скрип песка и вкус сорванных листьев.
Спрятав отпечатанный лист под подушку, уснул счастливым. Завтра он не будет придумывать истории про кувшины и рукавицы: положит на стол листок — и пусть прочитают, а он будет ждать. Ждать, когда голос отца или матери зазвучит с удивлением: «Вот это да, может, клён сломало ветром вчера, потому что это ты неделю назад написал об этом?»
Он хотел в это верить, ведь тогда бы у него появился шанс. Утром, собираясь в школу, удивился: с того момента как проснулся, ещё никто не зашёл в его комнату. Но всем было не до него.
Ночью в соседнем дворе огромное дерево упало на дом, и что-то случилось с проводкой — так говорила мама.
Дом загорелся, и никто не выжил. После полуночи неизвестно откуда налетевший ураган словно взбесился над крошечным домишком.
— Какое несчастье, — в голосе матери слёзы,— и малыши погибли.
— Да уж, — у отца охрипший баритон, — странный ураган, да и дерево было крепким.
Грег слушал и не верил. Неужели правда? Значит, всё так?
Спрятал листок в карман. Ему о многом надо было подумать. Шанс появился, но вместе с ним появились и проблемы. Парень не был глуп и рисковать своим будущим не хотел.
— Ничего, у меня есть Фрея, и я что-нибудь придумаю.
***
"Заходящее солнце подкрасило воду, и золотистые волны набегали на берег, прощаясь". Нет, Фрея, не так: "Волны прощались золотистым светом с уходящим днём". Так будет лучше, — он провёл ладонью по влажному песку.
— Хорошо, — девочка склонилась над планшетом, исправляя фразу, — а дальше?
— Дальше — завтра. Давай послушаем море.
Они лежали на песке. Худенький, угловатый паренёк держал сестру за руку и молчал, а она смотрела на него с любовью и грустью.
— Почему ты не пишешь сам? Эй, не дури, ответь! Заснул? Ты меня вообще слышишь?
— Слышу. Ты же знаешь, ещё немного и я научусь слышать твои мысли, — он улыбнулся.
— Ну да, а потом продиктуешь мне историю о них?
— Уверен, это была бы отличная история.
— А чем кончится эта?
— Ещё не придумал.
— И придумывать проще — сразу на чистовик, а не диктовать мне. Писал бы сам. Не говори, что не можешь. Давно освоил клавиатуру, а до сих пор просишь меня записывать.
— Ты видишь море, а я его только слышу. Для меня нет оранжевого цвета, а солнце — только ощущение тепла на коже. Послушай, — он сел, глядя прямо перед собой, — вот набегает волна. У неё неповторимый звук, я узнаю его из тысячи похожих, а за нашими спинами — деревья. Шелест — это их голос.
Мир звуков, голосов, ощущений, запахов мне понятен, но только ты знаешь различия цветов, как выглядят деревья, трава и волны.
Фрея смущённо коснулась его плеча:
— Я всегда рядом, и я буду твоими глазами.
— Так и есть.
— Но я не родилась с твоим даром сочинять истории. Это ты можешь стать писателем и напишешь всё сам, а я только подскажу то, что ты не видишь.
— Невозможно и не нужно — о моём даре знаешь только ты. Даже это уже опасно.
— Глупый, твои истории не несут страшного. Цветы, которые распустились на отвесной скале и любовались морем. Что в этом ужасного? Да, наверняка сбудется, но кому от этого будет плохо?
Страшны другие дары. Так говорит мама: "Никто из тех, кто родился писателем не может контролировать свой талант, и тогда то, что он придумает может сбыться". Когда сбываются истории злых людей — правильно запретить им писать.
Может, закон о запрете на творчество не так совершенен? И когда люди прочтут твои книги, его пересмотрят.
— Возможно, ты и права, но всё равно, если кто-то узнает о моём таланте, мы все можем пострадать. Писать, сочинять — запрещено. Или ты хочешь, чтобы в наш дом пришли охотники и заточили нас за решётку или казнили?
— Не понимаю, — Фрея совсем разволновалась, — что плохого в твоих сказках? Розовый бездомный котёнок удивил всех, но теперь он живёт с нами, и ничего не произошло. Может, мы не всё знаем о законе, о даре, о запрете?
— Может, не всё, но это наша тайна. И ты будешь писать, а я придумывать и никто ничего пока не узнает.
***
— Ну-ка, брысь отсюда, дай галстук завязать, — голос отца по утрам недовольный. Фрея говорит, он очень красив, а Грегу всё равно, потому что чувствует: отца он всегда раздражал. От его рук не исходила ни ласка, ни что-то ещё, от чего хотелось прикоснуться щекой или обнять, да отец и не допускал таких вольностей.
— Тебе-то что в зеркале видно? Пялишься, будто оно тебя покажет. Отвали, малой.
Зеркало притягивало Грега, как магнит. Сам не мог понять в чём дело.
Он ничего не знал толком о зазеркалье. Но стоя рядом с зеркалом ощущал чью-то радость, будто где-то в другом мире был второй Грег: не слепой и готовый научить его видеть не глазами, а всем своим существом, умеющим находить лучшее во всём, что есть в жизни.
В такие моменты мальчик забывал о том, где он и тянулся к чему-то неведомому, что может открыться ему в любой миг. Но он хотел понять всё умом, и ощущение радости постепенно исчезло.
А ему на смену явилось иное: любопытство, интерес.
Однажды он считал целый день сколько раз к зеркалу подходил каждый. И понял, что в отличие от него, все остальные очень нуждаются в этом холодном и гладком стекле.
Фрея ещё и болтала с кем-то в нём, мама раскладывала косметику, расчёски. Даже отец торчал перед ним и утром, и вечером. В зеркале они видели то, что он не мог увидеть никогда.
В тот день впервые стена мрака начала давить на него. Она уже не была просто темнотой — стала обжигать завистью, злобой и отчаяньем.
***
Грег учился. Всё больше погружался в древнюю историю, фольклор. Мифы, сказки и легенды стали любимыми. Слушая их, запоминал детали, а потом шёл к сестре, прося показать те предметы, которые заинтересовали. Фрея, как могла восполняла пробелы. Искала старинные изделия, ходила с ним по музеям, и он ощупывал гончарные круги, ткацкие станки, деревянную утварь, одежду, поделочные камни и все экспонаты древних промыслов, что там были.
***
Оторванные крылья чайки он положил на песок — теперь он знал, как летают птицы и самолёты. Грег быстро прошёл этап познания окружающего "на ощупь", и мир его расширялся. Полюбил одинокие прогулки — он свободно двигался в доме, во дворе, а ещё там, где прошёл хоть однажды. На все остальные случаи — трость и умение просить показать дорогу.
Кроме сестры у него не было друзей. Да и все привычные уличные детские развлечения его не интересовали. Не стал учиться кататься на велосипеде даже во дворе дома, сторонился качелей, горок — ломать себе шею, упав, поскользнувшись случайно. А с кем не бывает? Грег хотел жить, чтобы закончить ту историю, которая родилась во тьме, окружавшей его с рождения.
***
— С ума сойти! — Фрея смотрела на брата восхищенно. Как ты придумал такой город?
— Не знаю, сестрёнка, но я не смог бы написать о нём без тебя.
— Древний город мастеров, древние ремёсла и ни на одной кружке нет такого же рисунка, как на другой.
— И везде твои подсказки. Мы сочинили эту историю вместе.
— А что будет дальше?
Грег лёг на песок, вслушиваясь в шум волн. Много лет они приходили сюда почти каждый вечер, и он диктовал сестре главы своей книги. Волшебный город обретал формы, архитектурные стили и людей, тех самых мастеров, что прославили его на весь мир. Мастеров, способных на невозможное. На то, что не укладывается ни в какие теории — их мастерство, под стать городу, было никому не понятным волшебством.
— А теперь, Фрея, мы напишем самое важное: о правителе города мастеров. Только не сегодня — устал, хочу слушать море. Ты никому не рассказывала о нашей тайне?
— Конечно нет.
— А зачем приходили охотники вчера?
— Простая проверка. Ты же знаешь, что по закону они приходят ко всем без предупреждения, смотрят, не вздумает ли кто податься в писатели, —
она рассмеялась. — Как же всё смешно. Им и в голову не придёт, что слепой юноша — самый настоящий писатель. Ты здорово всё придумал, хитрюга.
— Случайно вышло. Кто знал, что мои истории о цветах, щенках, маминой улыбке — литература?
— Но эта книга не о цветах, и если ты её закончишь она сбудется.
— Вот именно, но это наша тайна. Понимаешь, город будет жить. Мой древний, прекрасный город, трудолюбивый, уникальный и неповторимый. Он появится среди всего суперсовременного и покорит мир. Но у города должен быть правитель с очень непростой судьбой.
— Ты будешь там жить?
— Обязательно. Я создал его ради себя, — Грег взял сестру за руку. — И ты всегда будешь рядом. Я, ты и наша тайна.
***
— Он будет великим правителем?
— Магом, великим правителем, незаменимым и единственным, богачом, волшебником или жрецом — не так важно. Главное, он не будет слепым.
Девушка почувствовала резкие и жёсткие нотки в голосе брата.
— Он родится, как и я, в затмение. Много лет будет отгорожен от мира тьмой, — Грег подался вперёд, сел, обняв себя за плечи. — Ему повезёт с сестрой: она станет его глазами, его другом и поможет ему прозреть, — его голос рос, летел навстречу набегающим волнам.
— И создаст лучший в мире город. Твои истории добры, и никто не усомнится — это чудо.
Брат молчал, слушая море.
— Грег, а там тоже будут бороться с писателями?
— Да.
— Но почему? Закон неправильный. Есть те, у кого злой дар, кто творил бы монстров, злодеев, разрушал бы миры, а есть твой — с цветами на скалах, с нашим котом, который постарев, уже не такой уж и розовый, но самый лучший в мире. Пусть твоя книга заставит задуматься, а может, и пересмотреть закон. Запрет останется на злое — и только, и люди снова смогут писать.
— Это сложно и опасно. Пока я не хочу рисковать. Фрея, мы так долго творили всё это. Осталось немного, но риск ещё велик.
А для моего города — особенно. Вдруг кто-то другой напишет то, что его разрушит. Теперь, когда книга почти написана, ты не должна даже словечком обмолвиться о ней.
— Не тревожься, — она положила голову ему на плечо. — Смотри какой сегодня странный закат: будто не солнце падает в море, а море поднимается к солнцу.
— Это как?
— Небо почти закрыто тучами, и они темны, как и море. Остался маленький просвет, и там едва видно заходящее солнце. Ещё несколько минут и всё станет тёмным. Пойдём домой. Видно дождь надвигается, даже волны...
— Слышу, они стали сильнее, и не мягко накатывают на берег, а обрушиваются на него. Пойдём, — успеем до дождя.
Они уходили с песчаного пляжа, унося в душе разные тайны.
«Фрея мне нужна, — думал Грег, — но я не могу рассказать ей всё. Жаль, сестрёнка, но уже давно ты знаешь одну тайну, а я другую. Расскажу, когда обратной дороги не будет. И мне всё равно, простишь ли ты меня за мой обман или возненавидишь. Ты никогда не жила во тьме. Тебе меня не понять.
Наверное, дольше всех я любил тебя, но ваша доброта, ваша излишняя забота, постоянно напоминающая мне, каков я есть... Ваш мир, о котором вы щебечете направо и налево, совершенно не думая обо мне. Ваше любимое зеркало, в котором я тоже есть, но вы видите меня в нём и без него, а я не могу. Я много что не могу, а вы никогда этого не понимали. Вам казалось, что я счастлив, что мне хорошо, что мы живём в одном мире.
И никто из вас, даже ты ,сестрёнка, не догадался, что этот мир просто не выдал мне ни одного повода радоваться так, как может радоваться каждый из вас. Так пусть этот мир заплатит за всё, что я пережил.
***
Великий правитель города мастеров шёл по залитой солнцем улице пешком — сегодня ему так захотелось. Повсюду было людно, и постепенно настроение Грега портилось — слишком много улыбающихся лиц, откровенной радости летнего дня.
Какой-то мужчина вообще стоял, задрав голову к небу и восторженно шептал:
— Оно прекрасно, оно восхитительно, чёрт возьми!
— Что прекрасно?
Мужчина оглянулся на Грега.
— Что для тебя там наверху может быть прекрасным?! Ты же слеп, как крот!
Незнакомец, опустив голову, переминался с ноги на ногу.
— Хочешь, я расскажу, тебе какое небо сегодня? — ехидно заявил Грег, взял слепого под руку и потащил по улице. — Ветер разгоняет облака, ну, такие белые, пушистые, меняющие форму. Вон одно похоже на дракона, а рядом маленький кролик, а сейчас он рассыпется или превратится в другой образ. И солнце скоро закроет та туча: серая, тяжёлая. Зонтик есть? Нет? Могу подвезти — моя машина следует за мной повсюду и всегда.
— Не стоит, — этот балбес опять улыбался, — вы хорошо рассказываете, светлейший из светлейших, но я и так всё вижу... Или просто чувствую, а воображение дорисовывает остальное. Дождь — прекрасно.
— Прекрасно промокнуть?
— И что? После дождя — радуга. Если повезёт, конечно. Она выгнется дугой, и можно будет пройти под ней, загадав желание. Я уже загадал — когда пройду под двойной радугой, встречу ту, которую давно ищу.
— Это кого, милейший? — Грег начинал не на шутку злиться.
— Ту, кто предназначена мне судьбой, с кем я проживу всю жизнь...
— В темноте, во мраке? Ты, видно, забыл, купаясь в своих фантазиях, что здесь, кроме меня, моих помощников и охраны, нет зрячих. Та, которую ты встретишь, будет так же слепа как и ты.
— Не важно, сударь, главное нам встретиться, а там...
Грег не стал дослушивать, нажал на пульт и сел в подъехавший автомобиль.
***
Фрея проснулась от грохота отпирающихся дверей.
— Ты?
— Кто же ещё?
Она похудела и сгорбилась. По ней нельзя было сказать, что прошло всего двадцать лет. Нет, его сестра стала старухой. Пергаментная кожа обтягивала кости, невидящие глаза запали так глубоко, что казались издалека чёрными, пустыми глазницами.
— Тебе что-то надо от меня, — она поёжилась, подогнула ноги под себя и облокотилась на стену. В подземелье было холодно.
— Велю сделать отопление лучше. Мёрзнешь же, почему не обратилась?
— Не стоит заботиться обо мне. Зачем пришёл? Я не нарушу клятву, да если бы даже и захотела, твои купленные псы мне этого не позволят.
— Фрея, ты когда-то любила меня, и пошла на всё, чтобы спасти брата. Теперь ненавидишь и презираешь?
— Ты должен был рассказать мне всю правду, Грег. Мы что-нибудь придумали бы вместе, я была не только твоими глазами, а и половинкой нашего сердца. Ты его разорвал.
Да, я хотела спасти тебя, вот только не понимала тогда, от кого надо было спасать или от чего. Не хотела сомневаться, хотела верить. Ведь я находила тех птиц, у которых ты отрывал крылья, мышат с выколотыми глазами. Лечила стволы деревьев, что ты кромсал ножом.
Я всюду шла за тобой тенью — что-то тревожило и вело, но я не смогла разувериться. Ты был моим любимым братом, добрым сказочником с мечтой.
— Я им и остался. Тебя же не казнили, как положено по закону. Суд был милосерден — сестринская любовь продиктовала книгу, и она воплотилась. Мечта и волшебство.
— Всё было ложью, и теперь ты установил тотальный контроль даже за малышами.
— Разумеется, ведь я был одним из них. Этот дар даётся с рождения, и мои истории про чайники, солонки — симптом болезни. А её надо останавливать, вырезать под корень.
— Почему? Чего ты боишься? Книги разные, и если и контролировать, то лишь те фантазии, что плодят чудовищные замыслы, хотя как знать — может, и им есть место в жизни.
— Мне наплевать на всех остальных. Я добился того, что хотел и никогда не открою лазейку. Больше никто не проскочит. Нет уж. Мы отпечатали нашу книгу в какой-то дикой подпольной типографии, и знали о ней несколько человек. Обложка, предисловие — всё о тебе, твоё имя.
— Да, да! Ты же не мог выдать себя, ты пожертвовал мной. Скажи, Грег, а когда ты допечатал последнюю фразу? Ведь я всё время была рядом.
— Раньше, чем всё остальное. Это была моя тайна. Начало книги — её финал. Эпилог — в городе с зеркальными улицами живут те, кто не видит своего отражения.
— Но зачем? Хотел отомстить? Глупо — не люди виноваты, что так случилось. Или хотелось реально видеть чужую боль? Не чувствовать, а видеть горе, болезнь, страдания? Свершилось? Можешь видеть? Рад?
— Вот поэтому я и пришёл, Фрея, — Грег сжал кулаки, прошёлся по камере. — Они слепы, но умудряются быть счастливыми. Не понимаю.
Пусть те, у кого сохранилась память, допустим, могут представить и бегущие облака, и лица людей, и здания, — да всё, что подкинут воспоминания. Тут примерно могу понять — от безысходности или напоказ. Чёрт с ними, вымрут когда-нибудь. Но те, кто рождён незрячим, кто так же, как когда-то я, живёт во мраке, и их мир — звуки и ощущения, ну, ещё запахи, — они чему радуются? Болтовне, как всё красиво вокруг?
— Жизни, Грег, жизни, — Фрея подошла к нему вплотную. Провела рукой по лицу. — Ты постарел, у тебя появились морщины — рановато, видно, что-то мучает тебя.
— Разумеется, мучает. Ты только представь слепцов на вечерней улице. Ты думаешь в городе по вечерам никто не гуляет? Если бы! Они ходят парами, а то и тащат за руку детей. Останавливаются рядом с фонарями, будто видят их свет, и идут дальше, улыбаясь и разговаривая!
Фрея, они слепы, но, делая на ощупь зеркала, вытачивая рамы, вышивая что-то на воротнике платья, сшитого вслепую, они рады.
Я видел слепых старух за ткацкими станками. Наши ковры бесценны. Сюда за ними приезжают со всего мира, но этим женщинам не нужны деньги. Ты бы видела с какой радостью, лаской они касаются сотканного ковра. С любовью, а не с ненавистью и усталостью.
Фрея, что можно любить в темноте и мраке? Я жил так много лет. Там ничего нет. И птиц я слушал только по одной причине — думая, как к ним подобраться, поймать и оторвать крылья. Так что можно любить во мраке?
— Жизнь, Грег. Людей, их мысли, мир, в котором пусть что-то и не видишь, но тебе открывается другое.
Когда я очнулась от твоего предательства и грязи, знаешь, кто стал моим другом, в моём мраке? Маленькие птенцы. Рядом с узким окном какие-то птицы устроили гнездо, и я слушала их щебет, писк птенцов и шорох листьев. Я училась дышать жизнью заново, из мрака тянуться к солнцу, которого не могла больше видеть. Потом были звуки дождя, и сквозь маленькую щель в стене стала просачиваться дождевая вода.
Когда ты был во мраке, ты радовался капле дождевой воды? Дому, что был тебе родной, маминым ласкам, моей любви? Когда ты был слеп, ты радовался своим историям? Своему дару? Дружелюбию людей, нашему розовому коту, тому, что у тебя есть жизнь?
Верно, в жизни не всё как ты хочешь. Можно лишиться чего-то очень нужного. Того, что есть у других: остаться без рук, перестать слышать, потерять речь. Но всё это поправимо.
Нет, Грег. Ты ненавидел затмение за то, что, как ты думал, оно лишило тебя зрения. Может, и так — судьба. Но кто лишил тебя души? Кто, если не ты сам, отделил себя от мира мраком ненависти и зависти?
Ты создал город слепых мастеров. Богатый город. Твоя мечта сбылась — и что? Ты приходишь ко мне, умирающей сорокалетней старухе, чтобы заплакать от бессилия. Они счастливы даже слепыми, а ты, получивший всё, что хотел, прозревший, так и живёшь во мраке. Мир щедр ко всем. Он всегда поддерживал и тебя.
— Ты выжила из ума, Фрея. Какая поддержка?
— Зеркала. Ты ещё был жив за стеной мрака, и, видимо, что-то чувствовал.
Не просто так, ещё мальчишкой, ты часами стоял у зеркала. У каждого есть иное зрение, и ты бы смог себя увидеть, если бы поверил в свой дар, в жизнь, в себя.
Теперь ты не слепой, так подойди к любому зеркалу в своём волшебном городе и загляни туда честно. Знаешь, что теперь ты увидишь в его хрустале? Ничего.
Ни одно из зеркал не отразит тебя, потому что отражать уже нечего.
***
После ухода брата Фрея забылась беспокойным сном. Ей снились золотистые волны, омывающие песчаный берег. Белая чайка, раскинув крылья, летела к солнцу.
Проснулась от сквозняка, скрипа кованых решёток и шума дождя. Дверь темницы никто не закрыл. Какая-то птица пела снаружи. Подошла ближе к стене. Подставила руку, и прозрачная капля скатилась и замерла на ладони хрустальным шариком. Маленьким и блестящим.
Слепая Фрея видела: внутри дождевой капли — отражение угловатого, худенького мальчика, идущего по песчаному берегу моря.