Первый месяц или даже два в новой школе пролетели, хотел написать, как одно мгновение, но потом подумал, за такое короткое время, как два месяца, столько всего произошло, как же они могли пролететь за одно мгновение. Нет, конечно, дни шли как положено и время нисколько тогда не убыстрилось. Просто мне так интересно всё было, что я даже не успевал заметить, как урок проходит, вроде только начался и всё уже звонок звенит. Особенно мне понравилась химия, о ней нам так на уроках интересно рассказывала Ирина Борисовна, симпатичная такая тётка лет тридцати, жаль старая, а так очень даже ничего. Я так увлёкся её рассказами, что весь учебник за несколько дней прочитал, но на уроках всё равно всё внимательно слушал. Вроде уже знаю, о чём речь идти будет, а всё равно любопытно. Казалось, сам по учебнику до всего дошёл, а вот правильно или неправильно понял, я только на уроках узнавал, после объяснений Ирины Борисовны. Мама сказало, что, когда опыты мы начнём ставить, будет ещё интересней.
С французским у меня оказалось плоховато. Когда год назад сентябрь наступил, оказалось, что нашу учительницу послали в командировку во Вьетнам, там как раз война собиралась начаться. Во Вьетнаме, неожиданно для меня, да и не только меня, конечно, оказалось на французском говорили. Ведь он раньше французской колонией был. Там наши специалисты строили что-то, переводчики потребовались. Вот нашу учительницу туда и послали. Помню, как мы гордились этим. Какая у нас замечательная учительница, она так хорошо языком владеет, что её переводчиком сделали. Гордились, гордились, а потом оказалось, что другой учительницы для нас во всём городе не нашлось, ну и решили, где-то там, в РОНО, наверное, да ну его на фиг этот французский, и без него прожить можно, и в нашей школе его из программы убрали и всё тут. Так и получилось, что я отстал от класса на целый год. Понятия "репетитор" тогда не было, надо было всё самому нагонять. Я пытался, конечно, пыжился даже, да всё без толку, до десятого класса у меня с французским проблемы были.
Ну, а по остальным предметам у меня всё в полном порядке было, и я быстренько в число лучших учеников в классе вошёл. Круглой отличницей у нас только Надя Порывалова была. Это та девочка, которая мне сразу же, ещё в первый день, вернее в первую минуту, как меня директор в класс привела, понравилась. Ну, а мы с Эдиком Липковичем второе место по успеваемости делили и в первые, упаси бог, совсем не стремились. Потом проблем не оберёшься.
Всё это время я с Андреем Товмасяном за одной партой сидел. Стояла она классно. Прямо рядом с окном, жаль, конечно, что в него лишь небо было видно. Облака там всякие, да птицы изредка мимо пролетающие. Пока стрижи с ласточками летали интересно было за ними следить, и если стрижи пространство просто стригли, стремительно носясь кто взад-назад, кто и большими кругами, то ласточки устраивали настоящую чехарду, гоняясь друг за другом и совершая при этом фигуры высшего пилотажа. Обычно, пока учитель что-то объяснял или кто-то из нас на вопросы у доски отвечал, мы с Андреем тихохонько переговаривались. С ним интересно было болтать, он очень много читал, а со своей уникальной памятью он запоминал, как звали всех персонажей той или иной книги, и мог цитировать из неё наизусть чуть ли не целые главы.
Но как-то раз он меня, да не только меня, а всех окружающих удивил. Произошло это на самом нудном уроке – истории. Мне всегда казалось, что интересней уроков истории быть не может, у неё же название то какое? – "История", а я так любил, да и до сих пор люблю любые, или почти любые истории слушать. Но, это, наверное, ещё и от того зависит, кто эти истории рассказывает, а вот тут нам не повезло. Анна Николаевна, так нашу историчку звали, была весьма оригинальной особой. Мало того, что внешне она выглядела, как бы это помягче сказать, ну не очень, высокая, худющая, с обеих сторон ровная, доска и есть доска, ни одной впадинки, ни одного холмика, так и с ногами ей явно не повезло. Они у неё были тонкие и кривые. Она уж их пыталась ото всех скрыть длинной, почти до щиколоток, юбкой, так та узкой оказалась. Когда Анна Николаевна по лестнице поднималась, она вынуждено юбку приподнимала, вот тут её ноги во всю и красовались. Носик у неё был маленький и остренький, косметикой она никогда не пользовалась, поэтому губы её бледно розового цвета смотрелись навечно сероватом лице, как две тоненькие блёклые полоски. Глаза закрывали небольшие круглые очки, а на голове она носила прическу "под мальчика". Знаете, такую короткую, короткую стрижку. Никаких колец, серёжек и прочих женских украшений она не признавала. В общем такая вот очаровашка нам историю преподавала. Но самое замечательное, чем она располагала, была её речь. Говорила она отрывисто, но не целыми фразами, а отдельными словами. Знаете, как это получалось: слово скажет, мгновение молчит, затем новое слово и снова какое-то трудно уловимое, но молчание. Причём говорила она громко и с нажимом, как гвозди забивали. Она была единственной учительницей, у которой было, по меньшей мере, три прозвища. Большая часть класса и я в том числе звали её "дятлом", часть - "стукачкой", поскольку она, что не услышит или увидит, тут же к директору бежит, доложить, да и говорит, как молотком стучит, а Юрка Сахаров прозвал её – "ноги выдернуть". Так и говорил, входя в класс:
- Я там на лестнице "Ноги выдернуть" обогнал.
Вот то о чём я вам хочу рассказать, то, что поразило меня так, что и сейчас кажется будто это вчера произошло, случилось как раз на уроке, который у нас эта "Дятел" вела.
Андрей, как всегда сидел, уставившись в окно. Получилось, что ко мне вполоборота. Обычно лицо у него было задумчивым, а в тот день каким-то странным. Его толстые армянские губы были оттопырены и шевелились, а щеки то надувались, то опадали.
- Андрей, - я его тронул за руку, - что с тобой?
Он, как очнулся, посмотрел на меня осмысленно и ответил:
- Ничего. Просто я на трубе в уме играю.
Наверное, я смотрел на него, как на ненормального, потому что он улыбнулся и сказал:
- Ты неправильно понял. Мне в кружке в Доме пионеров дали задание - одну пьесу разучить, вот я её в уме и повторяю. Ты же знаешь, какая у меня память, я всё что хочешь…
Но договорить ему не дала "Дятел". Она стояла рядом с нашей партой и, слегка склонив голову к своему левому плечу, а правой рукой поправляя очки, внимательно смотрела на нас с Андреем.
- Ну, если у тебя такая замечательная память Товмасян, повтори, что я вам сейчас рассказывала. Болтать на уроках вы все мастера, а вот, как объяснения учителя надо слушать, вас нет.
Весь класс замер, я тоже боялся пошевелиться, вдруг меня следом за Андреем она тоже заставит повторять.
Но, Андрей совсем не растерялся. Он встал и, глядя снизу-вверх, ведь учительница была выше его чуть ли не на голову, спросил:
- Анна Николаевна, вы рассказывали нам почти полчаса, с какого места вы хотите, чтобы я начал повторять?
Вот тут мы увидели уже её растерянное лицо:
- Я тебя не совсем поняла, Товмасян, что ты имеешь ввиду?
- Ну, вы начали свой рассказ вот с этого, - он выпрямился, поднял вверх голову и с интонацией учительницы, точно так же отрывая слово от слова, заговорил.
Говорил он с пару минут. Я ничего не слышал из её рассказа и не мог оценить точность его повтора, но девчонки на переменке говорили, что это было почти слово в слово.
- Подожди, подожди, Товмасян. Ты, что хочешь сказать, что я так говорю? Вот так сухо и отрывисто?
Андрей только плечами пожал:
- Анна Николаевна, а может мне вот отсюда повторить? – и, не дожидаясь её ответа, вновь заговорил с её интонацией и точно также отрывисто.
- Садись Товмасян, оценку я тебе ставить не буду, ты же не домашнее задание нам докладывал.
Андрей сел, а Анна Николаевна вернулась к своему столу, открыла портфель, достала большой клетчатый мужской носовой платок и вытерла свой лоб. В это мгновение прозвучал спасительный для неё звонок. Обычно, когда учительница говорила нам, что урок окончен, и начинала собирать свои вещи, все вскакивали со своих мест и, толкаясь около двери, выходили из класса. В тот раз всё было не так. Анна Николаевна не стала ничего говорить. Как только прозвенел звонок, она схватила свой портфель и тут же вышла за дверь.
Все, даже переростки, которые старались к нам обычно не подходить, окружили Андрея:
- Андрюша, как тебе это удалось?
- Ну, вы же знаете какая у меня память? – засмеялся он, - но затем стал серьёзным, - когда я задумываюсь и молчу, уши мои слышат всё, что говорится вокруг. Если я смогу поймать нужный ритм, то повторю совершенно всё, что говорилось. Так сейчас и произошло. Я глубоко задумался об одной мелодии, пока "Стукачка"свой рот разевала и оттуда звуки всякие издавала. Вот я этот её ритм поймал и воспроизвёл. Но затем мы с Вовкой болтать принялись, и уши мои слышали только его. Поэтому я и начал повторять именно то, с чего она начала, а вот, если бы она попросила повторить её последние слова, я был бы бессилен.
- И ты, что на всю жизнь всё, что слышишь, запоминаешь? – пискнул кто-то из девочек.
- Нет, конечно. Спросила бы она через полчаса, я бы не смог вспомнить. Но теперь, после того, как я её слова повторил, я их никогда не забуду.
Мы в полном изумлении смотрели на него.
Позднее, уже на последней перемене, Андрей рассказал, что накануне отец купил ему настоящую немецкую трубу, вот он и решил в уме поиграть на ней. Как можно в уме на трубе играть, я себе даже представить не мог, и посмотрел на Андрея ещё с большим уважением, даже чем раньше.
Я вот вам почти о всех предметах, которые мы в школе проходили, рассказал, а о физкультуре забыл. А ведь с ней у меня тоже не очень было, но там же оценки в дневник не ставят. Наверное, скрепя сердцем, мне в четверти наш учитель, Урузбек Семёнович, "четвёрку" вывел. Ну, таких, как я, у нас большинство было. Ведь, что получилось, в старой школе физкультуру у нас преподавала толстая тётка, которая на шведскую лесенку влезть не могла, а уж через козла перепрыгнуть для неё, вообще из области фантастики было. Вот и ставила она нам всем пятёрки. Мы же через козла кое-как, но перебраться, не перепрыгнуть, а именно перебраться могли. Она нас за это так хвалила, чуть не в ладошки хлопала. Урузбек же Семёнович был известным борцом, мастером спорта, который нам такие чудеса на ковре мог показать, что оставалось только самим похлопать, да завистливо свои губки облизать. Именно он воспитал из двоих наших пацанов, Павлушкина и Сахарова, борцов. Игорь тот даже в чемпионате страны среди юношей призёром стал, выполнив норму мастера спорта. Кроме них в классе были и другие ребята, которые спортивные секции посещали. Эдька Липкович, например, академической греблей занимался. Я с ним как-то на Стрелку у Красного Октября прогулялся. Там гребцы на открытой воде тренировались. Погода была противная, временами налетал мелкий моросящий дождик, да и тепло не так, чтобы было. Я, по крайней мере, продрог в одной форменной гимнастёрке. А Эдька по пояс голый в этой не устойчивой посудине, которую лодкой язык не поворачивается назвать, плавает, или правильней сказать ходит она, конечно, быстро, но сесть в неё я бы не решился, так вот он в ней, как рванул по Москва-реке, я еле считать успевал сколько гребков он сделал. Вылез, с него то ли вода, то ли пот чуть не ручьём тёк. Я только головой покачал. Но, главной гордостью всей школы была всё та же Надя. Она стала чемпионкой Спартакиады Профсоюзов СССР по фигурному катанию.
В общем и целом, нормально всё так у меня получалось. Вошёл я в наш школьный коллектив и стал его составной, как говорится, частью, а самое главное понял, кто в доме хозяин. Там такая подковёрная, скрытая от глаз, но ощутимо чувственная возня за власть среди девчонок шла, что… Даже рукой махнуть хочется.
После уроков мы всё также всем классом, вернее его более молодой частью постепенно расходились по домам, а затем, когда и Новиковы исчезали в своём саду, я вприпрыжку бежал к дяде Елисею и мы с ним вволю гоняли голубей. Я даже забыть успел, что раньше только завистливо наблюдать мог, как кто-нибудь ловко поднимал с земли или нагула целую стаю этих чудесных птиц. Сейчас же, как только к голубятне подбегал, сразу же за шест хватался, и целая охота красивых птиц с шумом машущих крыльев взметалась в небо и начинала кругами ходить. Поднималась постепенно всё выше и выше и, наконец, выбирала какую-то одну им известную высоту и начинала там кружиться. Иногда круги были огромные, раз, и не видно их в небе, мы уж волноваться начинаем, нет, смотрим, вон там вдалеке, из-за деревьев возвращаются. В этом случае они сами летали, без принуждения, а на посадку шли, лишь, когда уставали вероятней всего, и садились все сразу почти одновременно. Но чаще они летали прямо над своей голубятней небольшими кругами. Это означало, что стоит только шестом перестать махать, тут же сядут, причем снижаться примутся стремительно и садиться станут вразнобой.
Но надолго я у дяди Елисея не задерживался, домой бежал. Там меня мама кормила, а я ей всё-всё рассказывал, что в школе происходило, ну, или почти всё-всё. А о дяде Елисее ни слова не говорил, но он же не в школе голубей гонял, а, когда я обещал маме всё рассказывать, то под всем имел в виду школу и всё, что вокруг неё крутилось, а об остальном не обещал докладывать.
Где-то в середине октября у меня начала появляться головная боль. Вначале не сильно и не часто, но с каждым днём и сама боль усиливалась, и её продолжительность росла и росла. Начал я учиться через раз. День схожу, вроде всё ничего, а к вечеру, как она даст, я голову от подушки поднять не могу. Сколько меня врачей смотрело, я даже сказать не могу, очень много. Целые консилиумы собирались, никто ничего толком сказать не мог. Наконец, мамина сестра, тётя Соня нашла где-то старенького профессора психиатра, который своими ладонями мою голову обнял и сказал:
- Лично мне всё ясно. Мальчик умный излишне. Мозгов вырастил много, а коробку, в которую их положил, на складе у господа Бога попросил поменьше, чтобы не такая тяжелая была, - и он по моей голове указательным пальцем постучал, - вот мозги и пытаются наружу вылезти, а они же нежные, как начинают лезть, сразу же им больно становится, отсюда и повышенное внутричерепное давление. Пусть ему внутривенно магнезию с глюкозкой поделают, всё и пройдет.
Денежки, которые ему тётя Соня дала, в карман положил и на выход пошёл. Мама начала говорит, что он шарлатан и зачем ты ему деньги дала, а тётка ответила:
- Что такое деньги? Если его совет поможет Володе, то ты мне свои фирменные пирожные испечёшь.
Мне назначили с утра через день ходить на внутривенные процедуры. Как раз шли осенние каникулы и времени было сколько пожелаешь, только меня это совсем не радовало, голова болела так, что ничего не хотелось. Одно желание только и было, свернуться в клубочек в полной темноте и так лежать. На первую инъекцию я пошёл с мамой. В поликлинике перед процедурным кабинетом собралась огромная очередь. Даже мамы с грудниками там были. Надо же у скольких детей проблемы со здоровьем имеются. Мы очередь заняли и долго сидели, ждали, когда нам придётся за ту дверь зайти. Я в общем уколов не боялся, но сказать, что ждал с нетерпением, когда в меня иголку воткнут, не буду. Первый раз мне делали внутривенное вливание, неприятным оказался лишь момент прокола, а дальше всё было совершенно не больно. Я маме сказал, что теперь сам один ходить буду, не маленький уже, чтобы с мамой в поликлинику детскую ходить. Так мы и решили. Процедуры мне делали по понедельникам, средам и пятницам. Через неделю головные боли ушли, как будто их никогда и не было, и я уж готов был прекратить ходить в поликлинику, но мне было сказано пройти весь курс. Пришлось подчиниться.
7 ноября мы с папой с утра ходили на демонстрацию, вернулись уже после обеда. 8 ноября была пятница, но поликлиника не работала, праздник же, поэтому с утра я в нашем дворе крутился. Играл в "пристенок". Эту игру я любил, там мне мои длинные пальцы помогали, когда надо было от своей биты до чужой дотянуться. Выиграл рубля два и довольный побежал к школе. Там мы с нашими пацанами после обеда решили встретиться. Мама не возражала, я одел обычную одежду, пальто, которое было мне маловато и стесняло движение и почти бегом помчался. Не хотелось последним приходить, но так всё равно получилось. За школой, около помойки уже собралось пять человек, не было лишь Толика Бакина. К ним домой гости должны были приехать, вот его родители гулять и не отпустили.
Мы решили отметить Великий пролетарский праздник по-взрослому. Пошли в гастроном через дорогу, купили бутылку водки и опять за школу вернулись.. Я никогда ещё до той поры водку не пробовал, но когда-то это надо было сделать, вот я и попробовал, да ещё из горла. Представляете мои ощущения. Эдик тоже водку первый раз пил и его неожиданно для нас немного развезло. Обычно достаточно молчаливый, он вдруг начал болтать не пойми что, а самое главное громко смеяться. В одном месте штакетник, ограждающий палисадник у соседнего со школой жилого дома, был сломан. Осталась только перекладина, на которую Липа, как мы его звали и уселся. И тут появился Сокол со своими дружками. Мы даже испугаться не успели, как он на нас налетел. И хотя нас шестеро было, а их трое, силы были явно неравны. Они, конечно, намного старше и сильней нас были. Да ещё силы ему и его прихлебателям безнаказанность придавала, мы же ни разу им сопротивления не оказали. Сокол сразу же к Липе бросился, тот же как птичка на жердочке сидел, значит чуть толкни упадёт. Но, тут произошло неожиданное, Эдька вместо того, чтобы испугаться и ручки вверх поднять, со всего размаху, даже не вставая, ударил кулаком Сокола в нос. Хлынула кровь, Сокол чуть не в слёзы. Хлюпая носом, из которого капала кровь, он отбежал в сторону, его дружки следовали за ним. Мы стояли плотной группой и наблюдали, как ему пытались остановить кровотечение.
- У меня просто нос слабый, - пробормотал угрожающе Сокол, направляясь в сторону своего дома, размазывая кровавые сопли.
Больше он нам никогда не угрожал, ведь мы перестали его бояться.
Мы же тогда так растерялись, что даже по домам разошлись. Всякое желание какими-нибудь интересными делами позаниматься напрочь прошло. Я и отправился к дяде Елисею. Тот встретил меня как обычно, подошёл, полуобнял, поскольку в одной руке какую-то голубку держал, но вдруг отскочил, как обжёгся.
- Ты чего это? Выпил что ли?
Ну, я ему всё и рассказал и про водку, а самое главное про Сокола. Очень уж меня вся эта история задела и удивила. Дядя Елисей слушал внимательно, долго молчал, затем голубку назад в голубятню отнёс, на лавку сел и мне рядом присесть велел:
- Твой Сокол трус большой и очень в себе неуверенный человек. Ему прямая дорога сейчас в тюрьму. Там его или на путь истинный поставят, или он совсем с дороги правильной жизненной собьется и в бандиты пойдёт, шестёркой станет. Я таких за свою жизнь много встречал. Война всех на свои места ставила. Трус, он трусом навсегда остаётся, от этого нет лекарства. Вот трусы ручки вверх и поднимали, лишь только немцы показывались, да к ним в подмастерья шли. Скольких у меня на глазах расстреляли, а скольких мы сами застрелили, когда те сдаваться бежали. О трусах больше говорить не хочу. Подлые это люди. А вот о тебе, парень, давай поговорим. Вернее, я говорить буду, а ты слушай да внимательно. Поймёшь, о чем я говорю, продолжим дружбу нашу, нет, пойдёшь потихоньку отсюда и больше нос свой здесь не покажешь. Ясно тебе? – и так посмотрел, что я сразу понял, будь у него винтовка в руках, шлёпнул бы он меня и даже раздумывать не стал бы, а потом сожалеть. Вот как посмотрел.
Дядя Елисей надолго замолчал, только дышал тяжело и всё. Я понял, он из себя возникшую злость таким образом выгонял.
- Пил-то без закуски? – не с того ни с сего спросил он, и даже на меня не глядя, и не дожидаясь моего ответа, в голубятню пошёл. Оттуда со своей котомкой вернулся, с примусом и двумя кружками знаменитыми. Дождались мы, когда вода закипела, да чай заварился. И всё это время мы молчали. Дядя Елисей мне три куска сахара в кружку бросил, размешал и большущий бутерброд с колбасой протянул, буркнул одно лишь слово:
- Бери, - и сам за такой же бутерброд принялся.
А меня такой вдруг голод одолел, что я тот бутерброд за секунду смолотил. Он ухмыльнулся даже, из котомки ещё один выудил и снова мне молча протянул. Вот тут уж я есть начал с чувством, с толком и с расстановкой, как говорится. Ем, чаем запиваю, и так мне хорошо стало, спокойно так, что я к нему прижался даже, а он меня рукой по плечу поглаживает и молчит. Ну, а мне и не надо, чтобы он что-то говорил, мне и так хорошо было. Посидели, помолчали, а потом он как выдал:
- Значит так, говорить привык один раз, без повторений. Не верю я, что повторение мать учения, может в науках каких это и так, а вот в самой сложной в мире науке – науке жизни правильной, повторения только вредят. Человек их ждёт и продолжает вести себя также как до того вёл, неправильно, то есть. А в обчестве так нельзя, обчество оно, что? Оно законы строгие выработало и тех, кто их нарушает, не приемлет. Раньше таких из деревень выгоняли, они на выселках жили. Их в деревню только по нужде великой вернуть могли, или, если исправился человек совсем, то за таким бывало с хлебом с солью приходили, назад звали, - он помолчал с секунду и продолжил, - но я о таком только слышал, а видеть такое не доводилось ни разу, редкость значит великая была, а вот как выгоняли не раз видел. Вот и ты меня послушай, Вова. Голубь – птица глупая, и то пьяных не переносит, а люди умнее, чем птица неразумная, они потерпят, потерпят, да за порог тебе покажут. Выпить изредка дозволяется только в праздники великие, а те, кто от горя пить принимаются – пропащие людишки, они всё хотят счастье на дне рюмки найти, а там только ещё большее горе находится. Ещё раз говорю, он же последний, ещё хоть раз без повода выпьешь, уйдёшь и я назад за тобой не пойду. Какой повод допустим, спрашиваешь, - он задумался, в затылке даже почесал, для чего картуз свой на лоб сдвинул, а затем его назад вернул и ответил, - вот школу закончишь, выпей сто грамм, в институт поступишь – ещё сто грамм дозволительно, ну, там женишься, дитё родится. По сто грамм, как на фронте, и всё, - он перед моим носом руки скрестил, - шабаш. Понял? Давай ещё один бутерброд пополам съедим, - и в котомку свою снова полез.
В тот день я у мамы до вечера отпросился, вот и сидел, к Елисею прижавшись. Он вроде мелкий и щуплый, а тёплый, как печка оказался. Мне рядом с ним так уютно было, что на меня даже дрёма напала.
Каникулы закончились, все в понедельник пошли в школу, а я на внутривенные вливания. Мне ещё четыре процедуры осталось сделать. Вот три раза в неделю я и приходил в школу в лучшем случае ко второму уроку, а чаще к третьему. На последнем вливании случилось настоящее ЧП. Пожилую медсестру, которая всегда занималась именно этими процедурами, куда-то позвали, и она милостиво кивнула молоденькой девчонке, которую я увидел тогда в первый раз. Та перетянула мне руку жгутом, взяла шприц с подготовленным раствором в руку и пропоров вену начала вводить магнезию внутримышечно, боль началась такая, что я даже закричал. Я воплю, а девица та, глаза вытаращила и вот продолжала давить на поршень шприца. Вбежала испуганная пожилая сестра, увидела мою раздувшуюся на локтевом сгибе руку, выхватила у растерявшейся девицы шприц с остатками раствора, выдернула иглу, и согнула руку, чтобы кровь не шла. У меня слёзы из глаз от боли текут, а она меня успокаивает:
- Потерпи милок, скоро всё пройдёт.
В процедурную другие врачи понабежали. Мне укол какого-то обезболивающего сделали, пару таблеток принесли, чтобы я выпил. Тоже небось обезболивающие. Кто-то из врачей решил посмотреть, что у меня там - на сгибе, а рука у меня даже не шевелится, как её согнули, так она и остаётся. Хорошо ещё я пальцами могу даже кукиш соорудить. Вошла ещё какая-то врач в белом халате, наверное, начальство какое, поскольку все сразу замолчали и на неё вопросительно уставились. Она на руку глянула и сказала:
- Дня три так походить придётся. Рассосётся всё, что туда влили, придёшь, будем руку твою разрабатывать.
Так я с согнутой рукой в школу и отправился. Боли уже совсем не было, единственно, что заболела вторая рука, ей же тоже досталось. От поликлиники до школы почти в полтора раза дальше, чем от дома. Вначале надо мимо дома пройти, а уж затем знакомым путём в школу. Так вот здоровой руке пришлось всю эту дорогу портфель тяжеленный тащить. Тут, хочешь, не хочешь, заболит.
До школы я добрался, как раз, когда четвёртый урок закончился. Я к двери класса подошёл, а она открылась, и оттуда Полина Борисовна вышла. Ну, я ей в двух словах ситуацию объяснил, она за нашей школьной медсестрой пошла, а я в класс направился. Там меня встретили, как дорогого гостя – аплодисментами. Конечно, это надо было додуматься, явиться с больной рукой в школу к последнему уроку. Вокруг меня настоящий хоровод начали водить. Поставили на свободное место, окружили, за руки взялись и давай кругами ходить, только что без песен. Затем Люся Федорова, она у нас большая придумщица была, стул учительский притащила и меня решила на него посадить. Народ весь раздвинулся, я спиной, как стоял, так к стулу она меня и повела, а в этот момент Сокол решил из класса выйти, чтобы на эти детские шалости не смотреть. Это он нам потом объяснял. Парень он был резкий, делал всё размашисто, вот и тогда, мимо почти проносясь, за стул, на который я уже садился, задел и его из-под моего зада выдернул. Потом говорил, что случайно это произошло. Ну, случайно или нет, что об этом рассуждать. Результат всё равно один и тот же - я на пол шлёпнулся. Инстинктивно, падая, я вытянул обе руки и ими опёрся, чтобы смягчить падение. Боль была та ещё. Но главное случилось, скрюченная рука разогнулась и вновь превратилась в мою нормальную любимую руку. Пришла медсестра, руку осмотрела, сказала, что всё с ней нормально, а желвак, от введенного внутримышечно лекарства скоро рассосётся. Так оно всё и произошло, мне маме было почти и нечего показать. Я потом Сокола поблагодарить подошёл, так он даже засмущался весь.
Ну и чтобы закончить эту тему. Через несколько месяцев Сокола арестовали и посадили, он с дружками снимал фигурки оленей, было такое украшение на капотах новеньких "волг". Срок он начал отбывать по малолетке, тогда ему ещё не исполнилось 18 лет, потом его перевели во взрослую колонию. Всё это он рассказывал нам, когда мы учились в десятом классе и случайно встретили его на улице. Выглядел он неважно, осунулся и сильно похудел.
Юрка Сахаров, ставший к тому времени мощным молодым парнем, снисходительно похлопал Сокола по плечу и с улыбкой спросил:
- Ну, что Сокол, опять нас преследовать станешь?
Сокол, как-то дёрнулся и тихо произнёс:
- Нет Сахар, не боись, оборвали Соколу крылышки.
Мы дружно засмеялись и пошли по своим делам. Больше я его никогда не видел.
Тогда же после уроков, мы всем классом из школы вышли, но Сокола с его шавками нигде не заметили и так и разошлись по домам, как кому удобно было, кто мелкими компаниями, а кто и поодиночке.
Продолжение следует...