На правом берегу реки Колымы, наискосок от Среднеколымска и немого ниже по течению, находился маленький поселочек Лобуя. Если смотреть на это место с самолета, то на фоне мощной, широкой и желтой Колымы видно темную запятую чистой воды речки Лобуя, впадающей в сильный поток мутной колымской воды и сносимый этим неудержимым потоком к северу.
Поселочек состоял всего из нескольких домиков и двухэтажного деревянного барака, бывшего здания администрации лагеря, который находился на этом месте несколько десятилетий назад. От самого лагеря не осталось почти ничего, если не считать больших ржавых причальных редукторов на берегу, да полусгнивших свай.
Мы приплыли из Среднеколымска, заплатив за бензин хозяину лодки, нас было пятеро. Конечно, мы оказались в Среднеколымске не случайно, прилетели в надежде заработать. Я говорю "мы", потому что со мной были два парня из Челябинска, с которыми я познакомился в Якутске, в тамошней гостинице аэропорта.
К нашему удивлению, северный коэффициент в столице Якутии оказался лишь 4, и зарплата у людей не такой уж большой. Одного из моих новых знакомых звали Петр, а другого - Александр. Ребята хотели возвращаться домой, но когда я сказал, что полечу в Среднеколымск, они, посовещавшись, решили слетать со мной.
Добравшись, мы несколько дней жили в двухэтажном деревянном доме с буквами "гостиница Колыма" по фасаду, спрашивали о работе. Ничего не получалось, и Саша, потеряв терпение, улетел. Мы с Петром еще держались, перезнакомились со всеми постояльцами, все были в курсе наших исканий, поэтому я не слишком удивился, когда однажды утром меня окликнул в холле высокий мужчина лет сорока пяти. Он сказал, что, если мы не против, можно попробовать заработать, изготавливая и продавая кирпич-сырец.
Так мы узнали, что в поселке Лобуя, на другой стороне Колымы есть место, которое называли кирпичным заводом. На самом деле никакого завода не было, не было печей для обжига, были просто формы, формовочные столы и крытые стеллажи для сушки сырца. И конечно, еще там была глина.
Честно скажу, мне было страшновато плыть через широченную, стремительную и холодную Колыму, даже сидя в лодке. О том, что произойдет, если мы окажемся в воде, температура которой 4 градуса, а до каждого из берегов на середине самое малое 500 метров, думать не хотелось. Эта река, как минимум, внушает уважение.
Еще я думал, что комаров, которые облепили нас и сопровождали до самой реки, сдует встречным ветром, когда лодка наберет скорость, но половина из них осталась сидеть на нас с подветренной стороны, вцепившись в куртки всеми шестью лапами.
Высокого мужчину звали Алексеем, это был местный житель, якут, простой и добрый человек. С ним были еще двое, его друг и ровесник Борис и мужчина лет 30-ти, Николай. Николай был эвенк или тувинец, теперь уже не вспомню.
Вот в таком составе мы и высадились у ржавых редукторов на старые доски настила. В этом маленьком поселке Алексей тоже всех знал, нас согласился приютить его знакомый, в малюсеньком домике, с такими же малюсенькими окошками. Спать пришлось на полу, на старом брезенте, и мы были рады, что взяли теплые куртки.
Назавтра работа закипела, я снимал лопатой слой глины, сантиметров в пять, который оттаял за ночь на мерзлоте, и грузил ее на носилки. Глину нужно было хорошенько вымесить, этим занимался Алексей, он сказал, что не боится холодной воды и месил глину ногами, без него мы не смогли бы это сделать, никто из нас не решился бы залезть босиком в ледяное месиво.
Потом мы наполняли формы, выбивали их на формовочные столы и аккуратно складывали кирпичи на стеллажи.
Поскольку печей для обжига не было, люди покупали и сырые кирпичи, хоть они и держались всего несколько лет. Из сырца клали печи, для прочности скрепляя несколько кирпичей подряд вязальной проволокой. Дело потихоньку двигалось, конечно, сильно донимали комары, их было ну очень много. Например, когда Алексей месил глину, ткани пиджака на его спине почти не было видно, сплошное комарье. Спасались только "Дэтой", это такое средство от кровососов.
Глина была непривычного, болотно-зеленого цвета, запах у нее был с гнильцой. Я набирал ее в лощинке, вгрызаясь в один из склонов. Больше пяти сантиметров в глубину взять было нельзя, за сутки мерзлота больше не отдавала. Работая лопатой, я почему-то все время думал о людях, которые сидели, голодали, мерзли, мучились в этом лагере на Лобуе, о тех, кто остался здесь навсегда. Мысли о них всегда были рядом, это веселья не добавляло.
Страшные морозы зимой, тучи комарья летом, дефицит одежды и продуктов просто не давали шансов многим людям выжить в этих условиях.
Задумавшись, я не заметил, как сильно подкопал корни лиственницы, стоявшей на краю лощины. Посыпались комья земли и вместе с ними мне под ноги свалился колонок, маленький коричневый зверек. Он наверное жил под этим деревом, а я нечаянно разрушил его норку. Он запищал от страха и пробежал по моему правому сапогу. Колонок еще не успел убежать, а я уже почувствовал запах его струи, которую он с перепугу пустил на мой сапог. Сказать, что я долго мыл свой сапог, это сказать мало, я тер его травой, землей, водой с мылом, но все равно запах держался несколько дней.
Как-то раз, когда мы грели на берегу Лобуи воду, чтобы помыться, на другом берегу реки из лесу появился здоровенный лось и вошел в воду. Может его заели комары, может от жары, но он поплыл в нашу сторону. Петя всполошился, схватил топор, стал им махать и кричать. И сохатый, не доплыв до середины реки, развернулся и, выйдя на берег, снова исчез среди деревьев.
Наши старшие товарищи Алексей и Борис были людьми добрыми и спокойными, они по-своему даже заботились о нас. А вот Николай за что-то взъелся на меня и смотрел недобро. Чего ему недоставало, я не мог понять. Несколько раз он провоцировал меня, но, когда я, потеряв терпение, недвусмысленно намекал, что можно поговорить и руками, он замолкал или уходил от ответа, криво улыбаясь. Я не настаивал, мне это было ни к чему.
У самого леса, особняком и дальше остальных домов от Колымы, стоял дом бывшего полицая, который отсидел свой, по-видимому, немаленький срок и не захотел возвращаться домой, туда, где его ждали презрение и гнев. Этому человеку было тогда уже за 70, он занимался охотой и рыбной ловлей, собирательством. Если мы и видели его, то мельком и издалека, он был совершенно один, завидовать было нечему.
Еду мы готовили на костре из продуктов, купленных в Среднеколымске, и привезенных с собой. Разнообразить наше меню нам очень помог еще один знакомый Алексея, пожилой якут, который жил в бывшем здании администрации. Этот человек через день давал нам по ведру рыбы, на реке у него были сети и ловушки, которые везде называют по-разному, морды или помчи.
Поэтому рыбу мы ели от пуза, в основном это была каталка, но попадалась рыбешка и покрупнее. Через день в определенный час, мы отряжали одного из нас с ведром к причальным мосткам на Лобуе, и там этот добрый человек делился с нами уловом и не брал с нас ни копейки.
Когда пришла моя очередь идти за рыбой, пожилой якут был у нас в гостях, и мы с ним отправились наполнять мое ведро на лодке, вниз по течению Лобуи, где у него была ловушка. Хоть я довольно неуклюж на веслах, мне удалось причалить удачно. Рыбак попросил меня помочь донести улов до дому, так я оказался у них в гостях. Меня угостили чаем, мы разговорились. Я немного рассказал о себе, о Крыме. От супругов я узнал, что они до пенсии работали в администрации лагеря, а когда он перестал существовать, остались в заброшенном двухэтажном здании, где кроме них жила еще только одна семья.
Хозяин наполнил мое ведро рыбой и, провожая меня, вдруг спросил: - А знаешь, что делали с некоторыми баржами, которыми доставляли сюда людей? Я конечно, не знал. - Их просто топили, - сказал он. Я не понял сначала, переспросил: - Топили? Зачем? - Топили, на середине Колымы, с людьми, - повторил он.
По спине у меня пробежал холод: - Как с людьми? - Вот просто так, если не было довольствия или просто не хотели возиться. Конвой снимали лодками и открывали кингстоны. Такого я не ожидал и не готов был услышать. Светило солнце, одна река впадала в другую, а в этой, другой, на дне закрытые ржавые баржи с останками людей?
Я шел со своим ведром к ребятам совершенно пораженный и думать ни о чем другом уже не мог. И солнце, и река были вроде такими же, да не совсем. Человек открыл мне, по сути 26-летнему мальчишке, страшную реальность, которая очевидно, терзала и тяготила его, и я понес это знание дальше, растеряв часть иллюзий.
Мы работали чуть больше недели, покупатель не обманул, заработок был небольшой, но на месяц должно было хватить. Пришла лодка, и мотор ревел на этот раз сильнее, преодолевая течение. Я все оглядывался назад, вспомнились слова из песни:
"Будь проклята ты, Колыма,
Что названа черной планетой,
Сойдешь поневоле с ума,
Отсюда возврата уж нету..."