Дело в том, что прошлым летом Илья Ильич посетил Соединенные Штаты, будь они неладны!
Была эта поездка не первой. И раньше случалось ему посещать эту заокеанскую державу. Но то было тогда – в эпоху, когда для приобретения лишней пары джинсов в ход шел малый джентльменский набор командировочного: захваченный из пределов отчизны миниатюрный кипятильник с самодельным переходником для гостиничной розетки, заварка, консервы и колбаса твердого – то есть, не требующего холодильника – копчения. Все возвращались в ту пору с «дикого запада» стройными, осунувшимися, но со счастливым блеском в голодных глазах и чемоданами, набитыми дешевым шмотьем. Счастливое было время. Время, когда порция счастья стоила так дешево.
Но вот последняя вылазка за рубеж получилась абсолютно другой.
Начиналось все неплохо. Илья Ильич выступил с докладом на конференции в столице, городе Вашингтоне. Потом побеседовал с иностранными коллегами на ломаном английском – его прекрасно понимали, чего о себе он бы утверждать не стал.
И надо же такому случиться – прихвастнул Илья Ильич, грешен. Решил намекнуть в докладе на успехи по синтезу углеводородов. Та самая работа, что профессор Браге… Успехи, как известно, не его, Касаткина – но кто, скажите, на это обратил бы внимание. И вообще – кто руководитель, кому институт вверен?
В общем, после доклада подходит к нему какой-то тощий, ушастый, на инопланетянина похожий – Илья Ильич его так и окрестил про себя. Представляется: такой-то, мол, и такой – Илья Ильич с первого раза имена-фамилии запоминал плохо, а тут еще и на иностранном языке. Но суть не в этом. Представился и говорит – медленно, чтобы облегчить для иностранца задачу понимания.
Касаткин понял, конечно, не все, но виду не подал. Уяснил, однако, следующее: не согласится ли он, профессор Касаткин, выступить с докладом для сотрудников учреждения, где этот тип работает? Уж очень ему тема понравилась, и вследствие этого он желает, чтобы его товарищи по работе также приобщились к новейшим достижениям биологической науки. И особенно в новой России, которая по его, словам встала на цивилизованный путь развития. Попросил, только, слегка упростить, ну популяризировать, что ли, изложение. Илья Ильич, правда, немного смутился по поводу языка – основной-то текст был у него подготовлен на бумаге, он его просто зачитал, а тут переделывать. Спрашивает: имеется ли у них переводчик? Инопланетянин тут же уверяет, чтобы не беспокоился. Так и говорит: «Можете не сомневаться, сэр, профессор! У нас имеется даже специалист по сильбо гомеро, свистящему языку с Канарских островов, в котором всего две гласные и четыре согласные, не говоря уж о такой малости, как профессиональный переводчик с русского».
Илья Ильич, и на этот раз понял не все, но предложение ему понравилось – лестно стало. Он даже надулся чуть-чуть, индюком таким поглядел на типа этого. Поразмыслил недолго – время на дворе стояло уже не то, что раньше – никому никакого дела не было до того, кто и где выступает, и что изволит нести. Одним словом, согласился. Договорились на следующий день. Инопланетянин обещал подъехать к отелю – забрать его.
Между прочим, то ли все из-за того же нетвердого знания английского, то ли из-за намеренно (об этом он догадался впоследствии) беглого и, пожалуй, невнятного упоминания, Касаткин в тот момент не уловил точное название учреждения, куда его приглашали. Тогда показалось ему – агентство какое-то. Ну, агентство, так агентство. Не ассоциировалось это слово с чем-то опасным. Не «комитет» же, или «комиссия»! А когда сообразил, было уже поздно. Вот ведь как может подвести человека незнание реалий иностранного языка.
Одним словом, утром подъезжает ушастый инопланетянин и везет его куда-то за город. Едут недолго. Дорогу, разумеется, Илья Ильич не запомнил. Запомнил только, подъезжали по лесу – дорога идеальная и знак с названием населенного пункта на букву «L». Больше, хоть убей, ничего не запомнил. В немалой степени способствовала этому непрекращающаяся болтовня инопланетянина, из которой до Ильи Ильича доходили лишь отдельные фразы, да и то – ручаться головой за их правильное понимание он бы не стал. А инопланетянин все тарахтел и тарахтел – как будто специально отвлекал гостя. Но тогда пребывавший, понятное дело, в немалом возбуждении от предстоящего дебюта Касаткин должного значения этому важному, как оказалось впоследствии, обстоятельству не придал. А следовало бы! И это не праздный упрек потерявшему бдительность директору солидного института, которому доверено было представлять науку великой страны.
Но что случилось – то случилось, обратный ход, как известно, история включить не может.
И профессор, надышавшись пресловутым воздухом свободы (которым Америка непрестанно заманивает в ловушку беспечных профессоров), выступает-таки со своим докладом перед дюжиной сотрудников в учреждении этого инопланетянина.
Честно говоря, нет нужды подробно останавливаться на самом выступлении, упомянув, впрочем, только два обстоятельства: некое разочарование, посетившее Илью Ильича в связи с мизерным количеством желающих приобщиться к новейшим достижениям биологической науки – это, во-первых. А во-вторых, что правда, то правда – про переводчика инопланетянин не соврал: действительно, знал тот свое дело – шпарил по-русски, как на родном.
Однако на том, что произошло после выступления, придется несколько задержаться.
А произошло вот что.
После доклада, ушастый, разумеется, поблагодарил профессора самым сердечным тоном – даже как-то уж чрезмерно сердечным. Затем достает из папки, которую держал подмышкой, какие-то бумаги – в углу орел изображен с белой головой, что-то написано, и внизу цифры. Переводчик переводит:
– Господин Касаткин, вот здесь просим расписаться за получение гонорара за ваше выступление, – тыкает он пальцем в бумагу.
– Какой-такой гонорар, ни о каком гонораре речи не было, – шарахается от него Касаткин.
– Вы не волнуйтесь, вы честно заработали, у нас так принято… полагается по закону, – переводчик ставит ударение на последнее слово. – Да вы хотя бы заглянули в счет, мистер Касаткин.
Илья Ильич попробовал отпихнуть бумагу во второй раз, но получилось у него не очень убедительно, и любопытство, присущее пытливому уму, победило. Глянул в бумагу, и в глазах у него не то потемнело, не то, наоборот, что-то ярко вспыхнуло. Представьте себе человека, которому за часовую… – да что там часовую! – и часа не успело пройти… Итак, за часовую болтовню перед дюжиной придурков выписывают гонорар в 3 (прописью – три) тысячи американских долларов. Следует напомнить: это происходит в то скверное время, когда эта сумма в родном государстве равняется чуть ли ни двухгодовому окладу вышеназванного человека. Тут, знаете ли, любой одуреет.
Именно такое и происходит с профессором. Его существо, не имевшее опыта противостояния подобным вызовам, борется между желанием овладеть этими проклятыми (почему проклятыми, будет ясно из дальнейшего) деньгами и безотчетным страхом, являющимся спутником жизни практически любого из его соотечественников, а стало быть, не чуждым, безусловно, и ему. Ведь где это видано, чтобы советский ученый получал такой гонорар за выступление?
При всем притом мозг ученого – независимо от желания своего хозяина – начинает совершать простейшие арифметические действия, сводящиеся к перемножению двух чисел: одним сомножителем является вышеуказанная сумма, а другим – курс иностранной валюты на черном рынке в Москве. К тому моменту, когда Илья Ильич с радостью спохватывается, вспоминая, что на настоящий момент он уже не является советским ученым – да и правила за последние пару лет неузнаваемо изменились, – в глазах у него уже прыгает заманчивая цифра. Еще больше укрепляет его решимость воспользоваться, не иначе как, счастливым раскладом судьбы, результат вычитания из полученного произведения суммы долгов, порядочно нервирующих профессора на протяжении последних месяцев. Остаток этот – вполне солидная положительная величина.
Противоборство двух Касаткиных, Касаткина-все-еще-гражданина страны-Советов и Касаткина-простого-смертного со всеми его слабостями и страстями, заканчивается полной и безоговорочной капитуляцией первого. Нетвердой рукой профессор ставит росчерк внизу листа.
– Вот получите, – переводчик протягивает голубоватый конверт, а ушастый со счастливой улыбкой уже трясет руку Касаткину.
Касаткин, сам не свой, принимает конверт, и тут происходит замешательство. Дело в том, что в конверте оказывается чек на известную уже сумму. Илья Ильич к переводчику: мол, подумайте – что я с этим чеком в Москве делать-то буду? А тот, не скрывая удивления, объясняет, что данный чек принимается практически любым банком в любом самом захолустном уголке планеты.
Тут пришла очередь Ильи Ильича, наполнив голос печалью, пояснить: мол, захолустье захолустью – рознь, а в данном случае речь идет о Москве.
– Да-да, конечно! Не беспокойтесь, сейчас мы все устроим, – соображает переводчик и что-то долго втолковывает своему шефу.
Тот, вперив взгляд в пол, терпеливо выслушивает, понимающе кивает, потом что-то объясняет в ответ. Илья Ильич не понимает, что именно. Наконец, переговоры заканчиваются.
– Мистер Касаткин, мы можем в качестве исключения заплатить вам наличными, – предлагает переводчик, наблюдая за реакцией Касаткина, и как бы случайно роняет: – кстати, я полагаю, вам не совсем удобно будет перевозить такую… ну, значительную сумму через границу. Мало ли что? Так может быть, это…, прямо на месте, в Москве…, и передать.
Предложение на первый взгляд кажется Илье Ильичу крайне конструктивным. Представив, как по прибытии, в московском аэропорту будет гадать: заявлять – не заявлять валюту, ученый наш даже интенсивно потеет от страха. Ведь, с одной стороны, если не заявить – получается чистой воды контрабанда. С другой, если все-таки заявить, то придется ломать голову над легендой о происхождении денег, чего ему, по понятным причинам, смертельно не хотелось делать. Да, и легенд не ахти – нашел, троюродная бабушка друга попросила передать московскому троюродному внучку… Смешно! Да и поверят ли – тоже не факт.
В общем, до Касаткина дошло, что богатство – и особенно свалившееся как снег на голову – сверкает не одними только бриллиантовыми гранями. В буквальном смысле – шкурой своей ощутил его неприглядную изнанку. Однако побеждает, как всегда, презренный металл. Согласился Илья Ильич. Вдобавок стыдливо испросил своего рода подъемные – пятьсот монет наличными в счет будущего платежа – прикупить подарки близким.
По возвращению в Москву – в тот же день – Илья Ильич, в домашнем, расслабившись рюмкой армянского коньяка, неторопливо повествовал жене и теще, прикатившей по такому случаю из Бибирева, о том, какая она, страна Америка. Когда рассказ подошел к кульминационному моменту – красочному описанию бурных оваций, последовавших за его докладом, – из прихожей с тумбочки, укрытой малиновой бархатной попонкой с засаленными золотыми кистями, подал голос телефон. Непонятно отчего, но представился ему этот трезвон зловещим, хотя поклясться можно – ничем особенным от обычного не отличался – звонок, как звонок.
Трубка бодрым голосом с едва уловимым иностранным акцентом называется Константином, и Константин этот сообщает, что готов, дескать, встретиться в любое удобное время, чтобы передать оговоренные бумаги. Так и выразился: «оговоренные бумаги». Именно эти слова почему-то смутили Илью Ильича, если не сказать – вселили в душу неясную тревогу своей нарочитой иносказательностью. В верхней части живота, там, где у человека размещается адамово ребро, возникло ощущение сосущей пустоты – предвестницы неведомой опасности. Он вдруг представил, как какие-то искушенные шахматисты разыгрывают сложную партию, и даже физически ощутил, что его хватают за голову, чтобы переставить на следующее поле.
Вот ведь как бывает: еще несколько дней назад человек с радостным чувством подписывает расписку в получении кругленькой суммы, а тут вдруг, когда ему предлагают получить причитающееся, начинает испытывать беспокойство, и даже страх… Да что там! Без преувеличения, вроде даже готов добровольно отказаться от честно заработанных денег. Но совершенно случайно Константин – Константин ли?! – оказывается в пяти минутах от дома Касаткина и как-то само собой складывается, что встретиться наиболее удобно прямо сейчас. Таким образом, события развиваются настолько стремительно, что у попавшего в их водоворот Ильи Ильича не хватает времени и воли к сопротивлению.
Дальнейшее происходит как во сне. Илья Ильич получает остаток в сумме две с половиной тысячи американских долларов, визитную карточку господина Константина Заславского, сотрудника американской Торгово-промышленной палаты, представляющего интересы последней в России, и напоследок, бурные заверения в конфиденциальности сделки.
– Можете не беспокоиться, Илья Ильич! Мы, понимаем, понимаем щекотливость вашего положения… Уверяю, все останется между нами! Абсолютно конфиденциально! На двести процентов! А я, вы знаете, слышал о вашем замечательном выступлении в Америке. Весьма лестные отзывы! Какая грандиозная работа! Пора, пора подумать о Нобелевской, – уже как-то по-свойски подталкивая плечом Касаткина, нес новый знакомый. – А вы не стесняйтесь, ставьте им свои условия… Вы и не представляете, какие у них возможности! Это же, сами знаете, какая всесильная организация, – заговорщицки подмигнул он.
Он еще долго уверял ошарашенного таким натиском Касаткина в сохранении конфиденциальности, и странное дело, чем больше он это делал, тем большее беспокойство поднималось со дна души бедного Ильи Ильича. Особенно забеспокоился он при упоминании этим суетливым Константином некой всесильной организации.
Влетев в квартиру, он на ходу разделся и первым делом нетерпеливо кинулся к книжной полке.
«Так, так, так… Организация… Как там было-то… Агентство, агентство… Си, И… нет, И с точкой…, А», – не давала покоя свербящая мысль на ломанном английском. Вроде даже промелькнуло знакомое слово – Central. Еще одно – Intelligence. «Ну, это понятно, но вот что не связывается, так это все слова вместе… Что за интеллигентное агентство такое? Да к тому же центральное… правда последнее объяснимо – если существуют такие агентства вообще, почему бы в таком случае какому-то из них ни быть центральным?», – лихорадочно продолжал размышлять Илья Ильич, нервно откопав две нужные книги.
Вначале он раскрыл ту, что поменьше: Англо-русский словарь, значилось на обложке.
– Так, так… ну, сентрал и эдженси – это понятно, – бормотал он себе под нос, переворачивая сразу по два десятка страниц, да так громко, что супруга с тещей, вынужденные дожидаться продолжения рассказа, пока супруг, он же зять, в спешном порядке отлучался по «служебным делам», вытаращили на него удивленные глаза.
– Илюшенька, что с тобой? – поинтересовалась жена.
– Отстань! – в несвойственной ему грубоватой манере огрызнулся озабоченный муж.
Теща хмыкнула и метнула многозначительный взгляд в сторону дочери. А Илья Ильич продолжил свои изыскания, бормоча себе под нос:
– Так…, интеллижэнс, интеллижэнс, сейчас посмотрим, какой ты интеллижэнс. Ага, вот оно! Так-так…, сущ, точка – это понятно, существительное, дальше…, интеллект… Центальное интеллектуальное агентство? Не подходит все же. Дальше…, осмысление, сообразительность… Агентство сообразительности? Еще лучше! Мура какая-то. Нус…, а вот это значение, кажется, подходит… информация. Центральное информационное агентство! Ну, да! Как же я сразу не догадался. Надо подучить английский. Так, теперь энциклопедия.
Илья Ильич немного успокоился. Действительно, что опасного может таить в себе организация с таким обыденным и, следовательно, неопасным названием. Он захлопнул словарь и взял в руки другого представителя семейства справочной литературы – Большой энциклопедический словарь 1980 года выпуска. Он любовно отер пыль с тяжеленного тома и распахнул его ближе к концу – там, где приблизительно должна была находиться буква «ц». Удивительно, но с первого раза он попал на нужную страницу. Пробежав глазами по статьям, начинающимся на «центральн…» он добрался до «Центральноберезинской равнины». Следом шло «Центральное отопление». «Центральное информационное агентство» отсутствовало. Илья Ильич, раздосадованный несовершенством словаря, претендующего, кстати, на исчерпывающую полноту, уже собрался было захлопнуть бесполезную книгу, как что-то заставило его взглянуть на следующую за «Центральным отоплением» статью.
«Центральное разведывательное управление», – еще не осознавая всей трагичности момента, прочитал он вслух…
Если бы данный текст являлся текстом пьесы, то любой, хоть мало-мальски набивший себе руку драматург не преминул бы вставить здесь следующую ремарку: «Раздается оглушительный удар тарелок. Герой с выражением отчаяния роняет голову. Женщины округляют губы в немом «О» и с жалостью таращатся на него. Под скорбную мелодию «Вы жертвою пали» из XI симфонии Д. Шостаковича занавес опускается».
Да, следует признать – ситуация возникла малопривлекательная. Выражаясь спортивным языком: чисто нокаут! Причем, нокаутировала Касаткина собственная некомпетентность. Ох, лучше бы бедный Илья Ильич никогда не осваивал грамоту, лучше бы его родители в детстве запретили ему брать в руки букварь и заодно ходить в школу! Возможно, тогда не пришлось бы ему прочитать следующие страшные слова: ЦРУ; Central Intelligence Agency – CIA. Координирующий центр гражд. и воен. разведки США. Созд. В 1947 г.
Все встало на свои места – хотя явно нежелательные и, уж точно, неприглядные. Даже злополучное название на букву «L», мельком увиденного им на щите тогда, при въезде в населенный пункт, и по сей момент раздражающее его своей неуловимостью, выскочило из подсознания подобно пробке из бутылки шампанского – Langley! Лэнгли! А ведь перед поездкой он, грешным делом, смотрел какую-то голливудскую шпионскую дребедень – в ней действие завязывается как раз в этом чертовом городишке!
У Ильи Ильича замерзли уши…