ЭТАП В НЕБЕСА
В двух действиях.
Действующие лица:
Лука — раскулаченный ссыльный
Василий — раскулаченный ссыльный
Савелий — ссыльный
Лилиана — ссыльная
1-й, 2-й ВОХРовцы
1-й, 2-й, 3-й уголовники
Отец Михаил — ссыльный священник
Майор Беспалов — начальник железнодорожного состава на этапе
Ефрейтор Семёнов — конвойный
Рядовой Гордиенко — конвойный
Рядовой Шеин — помощник начпоезда
Прохор — 1-й беглец из ссыльных
Демьян — 2-й беглец из ссыльных
Капитан Сысоев — дежурный командировочный офицер Тугачлага
Начальник лагеря Тугач
Внук капитана Сысоева
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Второй месяц медленно тянулся в пути. Двуосный товарный поезд из пяти тонкодощатых вагонов уносил всё дальше и дальше новых заключённых из их родных мест. Зимний порывистый ветер бушевал за окном. Лишь через промёрзлые зарешечённые оконца днём попадал свет внутрь вагонзака, в остальное же время — кромешная полумгла. На нарах в три яруса располагались вместе: и репрессированные женщины, и раскулаченные мужики, и представители малых народностей, так же, как и многие «объявленные врагами народа» по контрреволюционной деятельности, или обвинённые в правотроцкисткой приверженности позиции. В противоположной части от нар находились вещи заключённых, а посередине полухолодная, еле гревшая железная печка.
В каждом таком вагоне было по 10—15 человек, но через две-три станции народу добавлялось, и помещалось уже в районе 30 человек, конечно же, были те, кто пытался убежать, особенно из рядов уголовников, в такие моменты выстрелы ВОХРовцев как бы предрешали сокращение числа перевозимых «зэков», ведь немногим удавалось остаться в живых. Много, кто умирал от голода и холода или от последствий дизентерии, постоянно болели желудки от той кормёжки, которой и едой-то было трудно назвать: захудалая баланда из пшённой крупы, гнилая солёная треска, по 400 грамм в день сырого ржаного хлеба. Из чего только не приходилось питаться: из консервных банок, из кружек изогнутыми и дырявыми ложками. Вонь от грязных лохмотьев одежды и человеческих тел разносилась по вагонным помещениям с резким удушливым запахом, и лишь, когда открывали створ дверей вагонов прибывшие конвоиры на очередной станции, столп свежего морозного воздуха пронизывал каждый уголок подвижного барака.
Савелий: Тебя, дитятко, за что изверги эти погнали в лагеря?
Лиля (не отрывая безжизненного взгляда от досчатого пола): Не знаю, пришли в один день…
Савелий: Продолжай, сердобольная…
Лиля: Арестовали вместе с ребенком.
В разговор вмешивается Лука.
Лука (мотая головой): Вот, сволочи!
Лиля: А потом тот следователь говорит, что я напрасно отрицаю свою причастность к контрреволюционной деятельности.
Лука (положив руку на плечо женщине): Не держи в себе, рассказывай.
Лиля: Потом он, Сашеньке моему, палец загнул… (Сглотнула громко слюну) …И сломал.
Женщина упала на пол и зарыдала.
Савелий: Ох, судьбинушка у тебя нелёгкая!
Лука: А у кого она лёгкая?
Савелий приподнимает Лилю и начинает успокаивать.
Лука (продолжает): Меня записали в кулаки за пару овец, и тройку гусей. Вот и всё моё хозяйство!
Савелий: А меня за то, что опечатку сделал в бухгалтерских документах. Двое суток показания выбивали, чуть ли не к саботажу подводили. Сидишь за столом у следователя, отвечаешь на вопросы, спать до жути хочется, чуток прикумаришь, а он тебе электролампу в глаза направит, схватит газетёнку, и по лбу ею хлещет. Заодно кричит неистово: Не спать! Закончится смена, приходит следующий следователь, и снова по кругу. За два дня допросов удалось всего полтора часа прикорнуть.
Лука снова обратился к Лиле, после того, как она немного пришла в себя.
Лука (усердно): Уж больно мухортая ты, девица! Баландой одной нормально не прокормиться, авось, приедем скоро… Может что изменится?
Савелий: Говорят, в Краслагеря стальная путейка ведёт.
Лука: Олахарь ты, Савелий. Кто говорит-то?
К разговору присоединяется молча наблюдавший за общением соседей Василий.
Василий: Я говорю. Пришлось мне глубокой ночью на одной из остановок подслушать разговор двух охранников. Всё равно не спал. Стояли они как раз подле нас. Один говорит: повымирают они на лесозаготовках! А второй с усмешкой добавляет: какой смысл их сопровождать в пути, коли и так половина вымрет в дороге?
Лука: А куда везут нас?
Василий: Вроде как в пункт Тугач.
Савелий: Всё равно ни о чём не говорит.
Василий: Куда бы не везли — прибудем, лишь бы живы остались.
Лука обратил внимание, что разрыдавшаяся женщина немного успокоилась и вновь обратился к ней.
Лука: Чем закончилась-то история твоя, ладушка?
Лиля, вытерев ладонью остатки слёз, и на пол уха оглохшая от побоев, продолжила.
Лиля: Подписала, как потребовал.
Лука: С сыном что?
Лиля: Упала я тогда на колени, просила отпустить, бабушка же есть, просила, чтоб позволили ей забрать ребенка.
Савелий: А отец?
Лиля: Я мать-одиночка.
Савелий: Разрешил?
Лиля: В тот момент глаза у него наполнились кровью, ещё больше от гнева распылился, схватил меня за волосы, начал по бетонному полу каземата таскать и кричать при этом: на Ухту захотела? Я тебе устрою выселки, в тех окраинах страны нашей люди летом тонут, а зимой до смерти коченеют, и нет оттуда дороги назад, разве только на тот свет. На одно ухо слышать плохо стала — бил следователь оголтело, видимо сшиб барабанную перепонку.
Савелий: Измучили они тебя, родимая!
Лука: И мне штыком пятки поизрезали, ходить, прихрамывая, — и то не могу. Кричали в единый голос — морда жидовская! Давили на совесть, что, якобы, страна наша, по пути завершения индустриализации, рабочих в городах кормить нечем, а я о планах и о государстве Советском не думаю, о животе своём только разумею. Как получается? Была бы скотина, а тут и с мелким подсобным хозяйством не разживёшься, в иной раз самим прокормиться нечем было. Раньше приходилось договариваться с председателем сельхозартели — не трогали, а кто-то донёс всё-таки…
Савелий (обращаясь снова к Лилии): Так что с сыном сталось?
Лиля: Перед самой отправкой, записочку мне один из надсмотрщиков оставил. Сашеньку отправили в день моего допроса в Архангельскую область, в детский лагерь «Конвейер», на трудовые работы по пошиву тряпья всякого.
Василий: Повезло нам, что в Кемский лагерь не сослали.
Савелий (немного вскипев): Как повезло-то? Самих ещё неизвестно куда везут и что там будет?!
Лиля: За себя не боюсь, о ребёнке душа печалится.
Василий (удручённо): В Кемском лагере зверства творятся. Ни кормёжки, ни побаниться. Отсюда повсеместно голод и болезни. Рабочий день длится 12 часов, не закончишь выполненным «уроком», а план государству ой, как нужен, можешь и не думать в бараки возвращаться, вот так и замёрзнешь зимой, а летом сгниёшь в болотах. За малейшую провинность легко попасть в карцер, и уже через три-четыре дня такой изоляции — ты больной и работать не способен. Комендант лагеря вдовесок приказывает: того, кто план постоянно не выполняет, принудительно ставить на пенёк в мороз лютый, и стоит обречённый на нём до переохлаждения, а потом, в назидание другим, трупы штабелями выкладывают у ворот лагеря. На особом счету находятся саморубы-членовредители. Отрубят себе топором пальцы рук или целые кисти, отправляют их к лагерному лекарю, который обмажет им йодом срубленные места, перевяжет бинтами из грязных старых рубах, и возвращают обратно в лес. А надзиратели им навстречу кричат: думали от работ уклонится! Значит, будете теперь не рубить, а пилить лес.
Лука (разевая рот): Ого-го…
Василий (продолжая): Вот тебе и но! А ещё есть там мрачные БУРы.
Лука (округляя глаза): Что за диковинка такая?
Василий: Бараки усиленного режима. Особливо провинившихся размещали в них, и даже самые крепкие парни выходили оттуда ослабленными и измученными. Но и были пункты отдыха, отличившихся в перевыполнении плана государства по лесозаготовкам отправляли туда для сбалансированного питания и улучшенного пайка.
Лиля: А женщины как выживают?
Василий: Кто выжить хочет, становится наложницами у местных старост, надзирателей, кладовщиков. Получают повышенный паёк, привлекаются к работе в швейных мастерских, бухгалтерских кабинетах, моют полы.
Лиля: Так можно было и дитятко заиметь?
Василий: Конечно рожают, только их отцы не признают новорождённых. Многие бабы потому топят младенцев, оставляют их в лесу, да и сами нередко кончают собой.
Лиля: Ужасные вещи говоришь: родное дитя в могилу свести.
Савелий: Откуда ты про всё это знаешь, Василий?
Василий: Спившийся бывший сотрудник ОГПУ, заимевший цирроз печени, когда вернулся по болезни домой, мне поведал про эти бесчинства. Не справился с мыслями своими, застрелился.
Лука (вздрогшим голосом): И нас это ожидает?
Савелий: Не неси чепухи. И ты не баламуть, Василий! Запугаешь вконец девицу нашу.
Василий: Она ж наполовину глухая?
Савелий: Глухая, не глухая, а всё слышит, всё понимает.
Лиля: Не стоит спорить, что есть, то есть…
Василий: Вот я и говорю, нарассказывал мне жутких историй, а что правда, что нет, думаю, узнаем сами по прибытию.
Лука: Не доведи Господь попасть в такую рутину! Хотя уже второй месяц едем впроголодь и мёрзнем до костей. Намедни, в голове состава эшелона четверых выносили, да схоронили неподалёку за снежным ухабом, только и было слышно, как скрябки бились об промёрзлую землю.
Василий: Ясно, как день, много люда мрёт от дизентерии.
Савелий: Василий, расскажи и ты, как с нами тут оказался?
Не успел начать своё повествование Василий, взгляды общавшихся между собой собеседников устремились на невысокого ростом мальчика, лет пятнадцати, который прытко спрыгнул с самого верхнего яруса деревянных нар, и уткнулся в прорезанную дырку с жестяной обивкой в одном из углов вагонной площадки. Его начало истошно рвать и лихорадить, потом ребёнок забился в конвульсиях, и через непродолжительное время перестал шевелиться.
Савелий (шёпотом): Что это было?
Лука (также тихо, перекрестясь): Чума какая?
Василий (безучастно): Скажешь ещё.
Лиля (взбудоражено): Не может быть, не может быть…
К умершему парнишке, еле шоркая ногами, молчаливо подобрался следовавший вместе со всем этапом священнослужитель. Всю дорогу он ни с кем не разговаривал, и лишь ежечасно молился Богу, призывая его смилостивиться над грешными людьми. Многие из арестантов от бессилия редко передвигались по вагону, и без крайней необходимости не вставали, даже если кто-то умрёт. Лишь на временных остановках окоченелые трупы забирали надзиратели, когда разносили пищу и воду. Священнослужитель снял скуфью и приступил к молитвам у изголовья молодого парня возле отхожего места. Молитвословия он знал по памяти в силу своего сана, ведь когда на сакральную обитель, где проводил службы отец Михаил, обрушилась советская власть с целью реквизиции церковных ценностей для светских нужд, и из рук насильно вырвали икону в золочённой ризе, у него не осталось не единой богослужебной книги. Особое совещание НКВД приговорило к пяти годам исправительно-трудовых работ.
Савелий: Жаль парня!
Лука: Батюшка присмотрит за усопшим.
Лиля (обеспокоено): Как же страшно…
Савелий решил отвлечь внимание всех собеседников от ужасной картины, и снова задал вопрос.
Савелий: Ну, так, Василий, поведай же нам, как здесь очутился?
Василий: Расскажешь тут (кивнул в сторону склонившегося над умершим пареньком священника). Час от часу не легче.
Лука: И всё же…
Василий (переведя дух): Работал я в конторе по заготовке скота, приписала мне «новая власть» злоупотребление должностными полномочиями за то, что недовес животные имеют по моей халатности, и дали по волоките три года, сухарями сказали запасись, чтоб в первое время с голоду не помер, и отправили грузиться на дальние берега.
Лука (в порыве) Вот чем мы Советской власти не угодили?
Савелий (спокойно): Каждый чем-то своим…
Василий: А за что, за что, скажи?
Савелий: Я так считаю, может, разберутся, пересмотрят…
Лука: Было бы что пересматривать.
Савелий: Верю в то, что простят вину, а я писать буду…
Василий: Вину в чём? В чём мы все виноваты? В том, что имели свои собственные хозяйства, а кто-то донёс, и мы стали «врагами народа», или оно у нас буржуазным стало? А кого обвинили во вредительской и диверсионно-шпионской работе, их сколько? Особливо в японском шпионаже. В ум придти не может о связях обычного советского гражданина с их резидентами, зато пачками выносят приговора по надутым доказательствам, если они вообще были.
Лука: Точно, точно, с задушевной нашей случай к чему привёл? С ребёнком что учинили? Разве что план нагоняли по выявлению «новых врагов народа». И заступиться же некому!
Лилиана вслушивалась в разговор своих соседей отбитым следователем когда-то вполне здоровым слуховым органом. На глазах снова появились слёзы. Савелий первым заметил женскую слабость.
Савелий: Хватит, хватит… Всем сейчас тяжко, держаться надо.
Под конец вечера этого же дня двери вагонзака распахнулись. Двое надзирателей сразу же заметили умершего молодого парня и читавшего над ним молитвы священника. Они грубо оттолкнули отца Михаила от усопшего.
1-й ВОХРовец: Опять дохнете, суки! Сколько же вас таких ещё будет? Хоть бы до конечного пункта каждый день не мёрли, а то сил на всех не хватит закапывать.
2-й ВОХРовец: Не говори, вспомни, намедни, с одно отмаялись, вонь стояла, думал срыгну, еле вынесли.
1-й ВОХРовец: Эта что ли та, которой вера не позволяла при мужиках писаться?
2-й ВОХРовец: Терпела до того, пока мочевой пузырь не лопнул.
1-й ВОХРовец: Ага, до сих пор тошнит
2-й ВОХРовец (обращаясь к заключенным): К ночи гостей ждите, вместе с вами теперь будут этапироваться грабители, конокрады, спекулянты и прочий уголовный элемент.
1-й ВОХРовец: Да им же вместе веселее… И не вздумайте дохнуть!
Василий (громко): Как тут не слечь, когда лекарства нужны, обогрев, да и пищи съедобной не сыщешь.
Оба конвоира остолбенели.
1-й ВОХРовец: Кто тут такой дерзкий? Может тебя ещё в штабной вагон перевести? Нам самим лекарства необходимы, пока тебя, сволочь, доставишь до таёжных краев, сам осиновый костюм оденешь. Ты ж, жидовская морда, к другим условиям привык, не зря тут оказался.
Лука (обращаясь шёпотом к Василию): Василий, замолчи, накличешь напрасно беду на нас!
После того, как надзиратели скинули труп на хрустнувший от удара мёртвого тела твёрдый снежный покров возле железнодорожного полотна подвижного состава, они разнесли из небольших амбразур по различным мискам узников уху из протухшей трески. Назвать настоящей ухой её было невозможно не только по этому. В ней плавали рыбьи плавники, хвосты и головы, она была мутного цвета, а картошка в ней попадалась исключительно с кожурой.
2-й ВОХРовец (первому): Запирай ворота. Нечего беседы с ними вести. Нам ещё жмурика закапывать на скорую руку, трогаться через час, и начальству успеть доложить, да вычеркнуть из списка выбывшего.
К глубокой ночи ставни дверей вагонзака снова раскрылись. С десяток уголовников прикладами трехлинейных винтовок системы Мосино было загнано на подмостки деревянного вагонного помещения, освещаемое через маленькие квадратные оконца лишь слабым полутусклым мерцанием далёкого полумесяца.
1-й уголовник: Гниды краснопузые! (Повернулся задом и тут же выгнулся передом, показывая свои причиндалы). Что, суки? Оружие в руках, сухи трусы в штанах?
Засовы в вагоне запираются.
Уголовники бегло измерили злыми взглядами напуганных сидельцев. Ни шороха, ни слова. Наступила безмолвная тишина, недоверчивые и робкие взоры в полутьме изредка окидывали «новоявленных зэков».
2-й уголовник: Засиделись, фраера, пора вставать! Кантоваться нам с вами долго, блок ломать дальний. Слезаем со шконок. Нам расположиться надо!
Василий решил возразить.
Василий: А как же женщины? Старики?
3-й уголовник: Ты лучше о себе печись.
Василий: А дети?
3-й уголовник: Ты не понятливый?
Василий: Я за справедливость и порядок.
3-й уголовник (громко кашлянув): И мы за порядок, только новый.
Василий (смело крикнув в ответ всем уркам): Не позволю!
В тот момент он встал грудью между зэками и начавшими сползать со своих мест обессиленными людьми.
1-й уголовник: Видимо, ты униматься не собираешься!?
Лука одёргивает Василия за подол лохмотья одежды.
Лука (обеспокоено): Не лезь, делай лучше, что они говорят.
В накалившуюся обстановку вмешивается Савелий.
Савелий: И всё-таки? Почему мы должны сходить со своих мест?
2-й уголовник: О, ещё один делегат нарисовался. (И далее съязвил). Договариваться пришёл?
Савелий (бросив укоризненный взгляд на спрашивающего его арестанта): Было бы о чём…
1-й уголовник: И я о том же. Так что давайте, чаханки, побыстрее шевелитесь, барахло на пол скидываем. (обращается к 3-му уголовнику). А ты проследи, Белочник.
2-й уголовник: (обращается к Савелию): Ты, я смотрю, ботало своё везде норовишь сувать. Вы тут вдвоём среди остальных, случаем, на этапе не за агитпропаганду чалитесь?
Савелий (пылко): Язык свой гадкий прикуси зубами. Я женщин, стариков и детей в обиду не дам!
1-й уголовник: Брехаловку решили устроить?! И ты, видимо, самый чукавый…
Василий: Какой бы ни был, не сметь никого трогать!
Лука совсем поник и притих. Но не позабыл ещё раз одёрнуть уже за рукав Василия.
Лука: Ну что тебе неймётся? Порежут нас всех наскоро.
2-й уголовник: Ну-ка, всем хлапать! (обращается к ещё одному из братвы). Фармазон, особо говорящим накрой тёмную.
Никто не выдержал такого обращения, злость людей, давно находившихся в ничтожных, скотских условиях, вырвалась яростно наружу. Зэки начали избивать всех подряд, лишь отца Михаила не стали трогать. В отместок, собрав последние силы, старики, женщины, другие мужики, включая давшего слабину Луки, буквально вгрызались в плоть своих неприятелей. Рвали уши, носы, одному зэку воткнули ложку в глаз, другому свернули шею, сами же получали финки в бока и животы, густой кровью сцепившихся в мёртвой хватке каторжников покрылись деревянные стены подвижного барака, части тел торчали в застывших окровавленных гнилых зубах одних убиенных от других. Вспоротые кишки тянулись извилистой лентой вдоль всего вагона, от его начала до крайнего угла. Поезд остановился. Свирепый рёв, крики, стоны, грохот и удары взорвали ночную тишину и даже переселили размеренный звон стука железнодорожных колёс об рельсовые петли.
В общей сложности, из десятерых уголовников, погруженных в смертный вагон к остальным заключенным, вынесли напрочь забитыми шестерых. Пятнадцать человек из простолюдинов: четверо мужиков, семеро лиц женского пола и четверо стариков, были зарезаны в массовой драке. Василий, Лука и Савелий, поддерживая друг друга, начали выбираться из товарняка, за ними последовала Лилиана, одна из немногих, меньше всего пострадавшая и уверенно стоявшая на ногах. Ещё трое детей, возрастом лет 13—15, двое мужиков, пятеро оставшихся в живых женщин и отец Михаил были последними, кто покинул место кровавой борьбы.
Ледяной ветер колко обжёг лица выбирающихся из вагонзака арестантов. Кордон из громко лающих и рычащих овчарок на поводу советских стражников цепью окружил весь спецконтингент. Следом, из других четырёх вагонов, узников выстроили в одну шеренгу вдоль всего эшелона. Не заставил себя ждать главный надзиратель состава — майор Беспалов. Он быстрым, почти ускоренным шагом направился к еле стоявшим и изрядно поколоченным участникам драки из числа «новоприбывших уголовников».
Майор Беспалов (спокойно): Кто из вас зачинщик?
Вместо ответа зэки равнодушно переминались с ноги на ногу.
Майор Беспалов (повышая тон): Вы мне что устроили? Что за бойню организовали?
Свистом гулявшего ветра низовой метели прошёлся колючий воздух по раскрасневшимся от злости щекам Беспалова. И снова зэки безмолвно топтались на месте, не выронив ни слова. У майора Беспалова терпение закончилось, их поведение стало его раздражать и он уже орал.
Майор Беспалов: Вы чего добивались? Чтобы меня потом самого к стенке поставили, когда я в лагерь порожние вагоны доставлю? Нееет. Так дело не пойдёт. Здесь останетесь. Спецгруппа по приведению в исполнение приговоров, стройся!
Четверо солдат вскинули на плечи винтовки.
Майор Беспалов: Всем слушать мою команду! Сейчас, на ваших глазах, оставшиеся в живых зачинщики кровавых беспорядков будут расстреляны, а чтобы их чинно проводить в последний путь, как и тех, что невинно погибли в этой глупой разборке, запеваем дружно «Интернационал»!
Толпа построившихся в один ряд заключённых хриплыми, сиплыми и простуженными женскими, мужскими, детскими голосами стала петь в беспросветной морозной ночи международный пролетарский гимн.
Певчий голос толпы: Вставай, проклятьем заклейменный, Весь Мир голодных и рабов! Кипит наш разум возмущенный И в смертный бой вести готов.
Раздались выстрелы. Народ застыл.
Майор Беспалов: Что заткнулись? Продолжаем, веселей…
Расстрельная команда уже ждала следующих указаний.
Майор Беспалов: Ладно, хватит. Расходимся, погружаемся. А эти пусть лежат, снегом и так занесёт. Кого урки убили, с собой забираем, на перевалочном пункте скинем, заодно со списков вычеркнем.
Ещё во время приведения в исполнение приговора, укутавшийся в свой серый бушлат начальник поезда пристально всматривался в дрожащую от холода Лилиану, как и многие другие женщины, стоящие и мёрзшие возле неё, ждала терпеливо погрузки обратно в вагонзак, который тщательно очищали в тот момент от человеческой требухи. По окончании расстрельной процессии, майор торопливым шагом двинулся в сторону своей избранницы. От недавней драки личико Лилианы было чуток окровавлено, но не избито.
Майор Беспалов: Замёрзла, голубушка?
Лиля (кротким голосом): Немного…
Майор Беспалов (передавая ей красный платок): Возьми, утрись. Кстати, годков сколько тебе?
Лиля: К чему вы спрашиваете?
Майор Беспалов: Будет тебе. Из любопытства. Скажи, величать-то тебя хоть как?
Лиля: Лилей.
Майор Беспалов: Чудесное имя, Лиля!
Лилиана молча вытерла размазанные капельки крови с лица.
Майор Беспалов (оправив бушлат и улыбнувшись): Так вот, что я хотел спросить: пойдёшь, «рублёвая», под моё крылышко на обогрев? Приглянулась ты мне сразу, особенно губки твои пунцовые и осанка твоя лебяжья.
Комендант поезда в эту вьюжную ночь говорил очень громко, словно стараясь перекричать шальной северный ветер, поэтому женщина своим полуоглохшим ушком прекрасно слышала каждую его фразу.
Лилиана, безмятежно разглядывавшая внизу под ногами снежную наледь, вдруг, в ответ на приглашение бравого и наглого кавалера, укоризненно бросила свой взор на сощурившегося и ухмыляющегося главного надсмотрщика.
Лиля (выпрямившись): Не пойду!
Майор Беспалов (не ожидав резкого отказа): Не пойдёшь!? «Фасонить» изволишь? Скажем так, ты не первая. Ефрейтор Семёнов? Ты где?
Ефрейтор Семёнов (откликаясь вдалеке): Здесь я, товарищ майор.
Майор Беспалов: Стрелой ко мне!
Съежившийся и сгорбившийся от морозного ветра молоденький солдат мелкими перебежками подбегает к командиру.
Майор Беспалов: Слушай меня, Семёнов. На ближайшем остановочном пункте девицу эту обмой начисто, можешь хоть из ведра поливать, главное, не застуди, а то помрёт, и найди что-нибудь из косметики, пусть намазюкается, ретивая.
Ефрейтор Семёнов: Товарищ майор, а где мне косметики раздобыть?
Майор Беспалов: Мои что ли заботы?
Молоденький солдатик опустил голову.
Майор Беспалов: Ладно, есть у меня из запасов кое-что, осталось со шмоток предыдущих красоток. Жаль, что по лагерям раскидало их, а так бы… Зайдёшь потом.
Спустя два дня, вымытая, разукрашенная и даже шикарно одетая в какое-то разноцветное платье, почившей в перевозимой одной из ссылок старой баронессы, Лилиана предстала снова перед жадными до страсти и прихоти очами навязчивого благодетеля.
Майор Беспалов: Хороша! (Обходит красавицу, любуется). Ой, как хороша! Наверное, и в постели нежна?
Лиля: Простите..?
Майор Беспалов (шёпотом, прислонившись губами к хрупким плечам): Не скули только, желание переведёшь.
Лиля: Не понимаю…
Майор Беспалов (взревев): Всё ты понимаешь. (Более смягченно). А вот духи, «Новая Москва».
Комендант поезда начал брызгать содержимое маленького флакончика на роскошные длинные русые волосы женщины. Через пару секунд он грубо толкнул Лилиану на небольшой, атласного цвета, в дермантиновой обивке, чуть залоснившийся диван.
Майор Беспалов: Подурачились. А теперь раздевайся! Или тебе помочь?
Бедная женщина заревела и скукожилась в позу калачика на мягком диване. Макияж обильно потёк по влажным щекам. Беспалов вышел из себя.
Майор Беспалов: Соплями своими до конца убила мне настроение.
Главный надзиратель исхлестал шершавыми ладонями милое личико красотки, и ещё больше размазал его растёкшей краской. Когда свирепый начальник сорвал с неё цельнокроеное платье, на полуголом теле несчастной ничего не оставалось, кроме хлопковых чёрных трусиков.
Майор Беспалов: Семёнов! Слышишь меня? Ко мне кубарем!
Тут же в двери штабвагона влетает молодой красноармеец.
Майор Беспалов: Смотри сюда! А ты, голубушка, не разлёживайся, бойцу-то свои прелести покажи.
Лилиана ещё круче сложилась в маленький калачик.
Молоденький солдатик хотел было отвернуться, но Беспалов, заметив это, гневно распылился.
Майор Беспалов: Не сметь! Бери силком её, а я понаблюдаю пока, может снова вожделение вернётся.
Безусый конвоир замерел от страха, он не знал, как поступить, приказ, если его так можно было назвать, просто наимерзкий, а всё же отдан. Недолго прождав, Беспалов сам разрешил ситуацию.
Майор Беспалов: Толку, короче, от тебя. Пошёл отсюда, щенок! И позови сюда рядового Гордиенко.
Запыхавшийся второй солдат прибыл не менее быстро, чем ефрейтор Семёнов.
Майор Беспалов: Нравится?
Рядовой Гордиенко (смущённо): Есть такое…
Майор Беспалов (спокойно): Ну, раз так, начинай, не стой, как пень.
Рядовой Гордиенко (поникнув): Чего начинать, товарищ начсостава?
Майор Беспалов (глубоко вздохнув): А ты знаешь, наверное, ничего. У меня просто не взвод бойцов, истосковавшихся по бабским причиндалам, а отряд евнухов какой-то. Откуда вас только призывают на службу? Но я проучу всех, так не хотите, по-другому заставлю.
По распоряжению коменданта поезда, локомотив временно приостановил своё дальнейшее движение по Сибирской магистрали. Разъярённый главный надсмотрщик буквально выбросил на снежный перемёт Лилиану, а за ней ефрейтора Семёнова и рядового Гордиенко.
Майор Беспалов: Винтовки в руки подобрали.
Молодые, неопытные красноармейцы беспорядочно схватились за лямки своего оружия.
Майор Беспалов: Слушай мой новый приказ! За неподчинение и оскорбление представителя Советской власти при исполнении им обязанностей, соответствующих положению военного времени при пересылке в лагеря особого контингента, лиц, объявленных нашим государством «врагами народа» расстрелять арестантку незамедлительно!
Оба невольно прицелились и приготовились жать на курок, но выстрелить не смогли, их руки настолько тряслись от всего испытываемого ужаса, что у одного из них трёхлинейка выскользнула из рук. Ефрейтору Семёнову никак не приходило в голову, каким поступком несчастной женщины было вызвано неподчинение, в результате которого он должен был с товарищем её расстрелять.
Майор Беспалов (продолжая неистово орать): Разоружить этих двух трусов, снять знаки различия. Арестантку одеть обратно в лохмотья и вернуть на этап. Через пол часа жду у себя ей замену. И только попробуйте хоть на минуту опоздать!
И снова вместе в одном вагоне продолжили свой путь в Тугачлаг Лука, Василий, Савелий, Лилиана и отец Михаил.
Василий: Батюшка, поведай, Бог видит, что происходит?
Отец Михаил: Скажу так: Бог видит, Бог прощает, Бог милостивен. Но Бог по заслугам и делам земным воздаёт должное!
Лука: А есть ли вообще какая-то оценка зверствам этим?
Отец Михаил: Прощение есть всему, и даже если выпала доля тяжкая на жизненном пути — смиренно неси своё бремя, сострадай и будь милосердным, дари миру любовь и доброту. Кто с Богом в сердце до конца будет, тот с ним в Царстве Небесном останется. Кто людей мучил, истязал, веры не признавал, к ответу предстанет, и по делам его Божий суд наказание определит.
Савелий: Отец Михаил, мы уже долгое время в заточении, лишены пищи, нормального тепла и какой-либо чистой одежды, а ты не перестаешь всё время молиться, откуда столько сил?
Отец Михаил: Знаешь, Савелий, это всего лишь временные земные трудности, наша духовная свобода и вера делает нас намного сильнее, чем мы думаем, и если нас зачастую окружают суровые и жестокие условия тех или иных обстоятельств, вера подпитывает человека спасеньем.
Василий: Батюшка верно говорит. Только одно не пойму, как можно быть кротким, когда руки выворачивают и в спину плюют?
Лука (с ноткой сильной обиды): Ладно плюют, в дерьмо окунают.
Савелий: А как с Лилей снасильничать хотели..?
Лилиана, после возвращения со штабного вагона, практически ни с кем не разговаривала, и большую часть времени крепко спала на самом верхнем ярусе нар.
Отец Михаил: Повторюсь, Божий суд все грехи рассмотрит, от мала до велика. Но я молюсь также о том, чтобы человек во время испытаний и лишений сам не озлобился, душа его не почерствела, и он не уподобился тем, кто ведёт неправедную жизнь.
Во время следования железнодорожного состава к месту своего назначения, двоим из арестантов пришла утопичная мысль сбежать с этапа в пути его движения, обсудив все детали между собой, один из них, Прохор, о намеченных планах поделился с Савелием.
Прохор: Савелий, ты мужик грамотный, выслушай, бежать мы собрались, пойдёшь с нами?
Савелий (выпучив глаза): Иж чего удумали… Кто собрался-то?
Прохор: Мы с Демьяном решили.
Савелий (недоверчиво): Ну, и куда бежать рассчитываете?
Вмешивается в разговор Демьян.
Демьян: Не имеет значения, схоронимся где-нибудь в тайге до первых весенних проталинок, а там — в родные края.
Савелий: Если вас сразу же не поймают и не приставят к стенке, то лесные звери вам точно шанса никакого не оставят. Я не говорю уже о лютых сибирских морозах.
Прохор: Ты нас не пугай, до ближайшей деревни авось не сгинем, слышал я про староверов, живущих в самой глуши Сибирского края, вот там и перезимуем.
Савелий: Вот, что, мужички, не пойду я, и вам не советую. Да, и агитировать на побег не позволю, учтите! Ежели надумали, сбегайте сами, а народ не смейте баламутить!
Прохор: Погодь, ты, Савелий, разбрехался в горячах. Уяснили мы. Ты, главное, не проговорись, мы ночью пойдём. Передумаешь, милости просим. Нет, — воля твоя!
Савелий: Вот, затейники! А кто-нибудь подумал, что за ваш побег остальным ответ нести придётся? А ежели начальник расправу учинит?
Демьян: Да понимаем, Савелий, но и ты нас пойми…
Прохор (твёрдо): Всё равно сбежим.
Савелий (махнув рукой): Поступайте, как знаете.
За полночь Прохор и Демьян тихонько проломили днище деревянной платформы и начали друг за другом пролазить в ночную темноту проделанного ими отверстия, и уже когда оба оказались над полотнами железнодорожных шпал, поезд резко остановился. Эшелон прибыл в Новосибирск. Охранники при обходе и осмотре состава услышали слабый стон умирающего Прохора. Они заглянули под колёса, и увидели, как беглец с содранной полностью кожей на спине и вывернутым плечом, что-то бормочет. Демьян лежал рядом с раздробленной головой и сломанным шейным позвонком, но уже безмолвно. Рядовые красноармейцы незамедлительно доложили об инциденте попытки бегства майору Беспалову. Хладнокровный начальник одним выстрелом в голову оставшемуся еле живому арестанту поставил точку в испытании обоих смельчаков обрести свободу.
Майор Беспалов (обращаясь к конвоирам): Вытащить всех мерзавцев, кто следовал с этими перебежчиками.
В скором времени в ряд выстроилась колонна из мужчин, женщин, детей и стариков, ранее пополненного людьми с одной из остановок того вагона, после недавней кровавой резни с блатными, с которого пытались сбежать Прохор и Демьян.
Майор Беспалов: Я смотрю этап у нас весёлый, а вагон сплошное приключение. Я даже не знаю, смеяться вместе со всеми или горько рыдать!? То они режут друг друга, то по шпалам головами скачут. Это у вас, видимо, такие развлечения, чтобы скучно в пути не было?
Не успел майор Беспалов договорить свою проникновенную речь, как перед его напряженным взором замелькали столпы дыма и огня.
Майор Беспалов (обращаясь к рядом стоявшему возле него помощнику): Рядовой Шеин, что там происходит? Гарью веет…
Рядовой Шеин: Сейчас выясню, товарищ майор.
Майор Беспалов (беспокойно): Пулей туда, я сразу за тобой.
Оказалось, что самый первый спецвагон с арестантами в голове состава случайно загорелся, а может, и не случайно совсем, как бы ни было, по факту неизменным оставалось одно: площадь пожара увеличивалась с каждой минутой. Часть жертв можно было избежать, но так как все охранники находились в хвосте поезда, выясняя вместе с начльником причины неудавшегося побега, то двери товарняка открыли поздно и не сразу. К счастью, успели отсоединить «пылающий факел» от остального эшелона, чтобы пламя не распространилось дальше. Кто-то из узников выпрыгивал обожженый с предсмертными криками через проломленные обугленные крышу и пол, кому-то повезло выбраться через единственную центральную дверь, когда подоспели ВОХРовцы, а кто-то задохнулся в ядовитом угаре.
Майор Беспалов (крича истерично на месте горевшего вагона): Зовите брандмейстера! Хватайте инвентарь, тушите быстрее.
Рядовой Шеин (в растерянности): Товарищ майор, как быть с заключёнными?
Майор Беспалов: Кто попытается бежать — расстреливайте на месте без предупреждения, остальных тушите, засыпайте снегом. Пока пожарная команда подоспеет, не дать распространится огню!
После того происшествия, этап на несколько дней застрял в Новосибирске, во-первых, для замены сгоревшего вагона на другой, во-вторых, пополнить списки ссыльных новыми узниками на очередном сборном пункте Сибирского края, а также навсегда приписать всех погибших к их последнему месту прибытия. Так как эшелон шел с запозданием, разбираться в причинах пожара не стали, а отложили на неопределённый срок. На этом фоне инцидент побега вообще был забыт.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
По прибытию в Красноярск, майор Беспалов передал посписочно этап в количестве чуть более 150 человек дежурному командировочному Тугачлага капитану Сысоеву.
Капитан Сысоев: Как добрались?
Майор Беспалов: Не спрашивай, капитан…
Капитан Сысоев: Что-то случилось?
Майор Беспалов: Сколько себя помню на этапе, доставка заключенных без происшествий — большая редкость, особенно, когда везёшь их через пол страны и в зимнее время, но ничего, мы люди привыкшие, ко всему готовы.
Капитан Сысоев: Подзадержались…
Майор Беспалов: Вот я и говорю. Теперь тебе с ними возится до лагеря, ты, главное, будь по строже, контингент особый. Недостача в людях, конечно, есть, но мы же их не на курорт везли, и сам понимаешь в каких условиях.
Капитан Сысоев: Разумеется
Майор Беспалов: Так что бывай, капитан.
Всех заключённых погрузили в несколько полуторок «ГАЗ-АА», в простонародье «Воронки». Перед самой погрузкой священник Михаил обошёл каждого арестанта и церемонно окрестил. Все, без исключения, в том числе политические, уголовный элемент, и те двое молоденьких солдат, что оказались среди узников, молились, кто как мог, и целовали нательный крест батюшки, единственное, что ему удалось спрятать от реквизиторов Советской власти. Капитан Сысоев вмешиваться в эту процессию не стал, приказ на разгон не отдал, наверное, в тот момент, посочувствовал бедным каторжникам, может, сам тихонько веровал в это непростое богоборческое советское время.
Оставшийся путь в двести километров пролегал по заваленной снегом дороге. Неоднократно приходилось вытаскивать в сорокоградусном морозе всеми людскими силами многотонные грузовики из снежных ухабов и рытвин. На одной из такой остановок произошел очередной несчастный случай. К окруженной густым хвойным лесом узкоколейке, покачивая худыми боками, тяжелой подступью вышел медведь-шатун. Заприметив усердно раскачивающих одну из многотонек людей, он встал на задние лапы и приготовился к стремительному прыжку из чащи леса. Не смотря на то, что его успел заметить и произвести один выстрел из винтовки капитан Сысоев, так как голодного медведя выдал хруст заледенелых веток елей и пихт, раненый косолапый зверь успел вгрызться в шею одному из заключённых и перегрыз ему сонную артерию. Успев быстро перезарядить своё оружие, смелый капитан уже более прицельным огнём в лоб наповал сразил по каким-то причинам не лёгшего в зимнюю спячку хозяина тайги. Хоронить несчастного погибшего этапника не было времени, поэтому его, истекающего кровью, погрузили вместе со всеми в кузов автомобиля. Батюшка тут же приступил к священнодействию над усопшим.
Прибилижался конец долгого пути. К подъезду лагеря, когда уже в небе появились сумерки, отцу Михаилу стало плохо, но захворал он ещё раньше — в поезде.
Чуть позже, из деревянных коробок автозаков высадились все прибывшие, кроме духовника. Тогда Василий, Лука и Савелий подняли его на руки, к ним сразу же присоединились ещё несколько человек. Священник к тому времени уже не дышал.
Ворота Тугачлага открылись.
Капитан Сысоев: Сбросить покойника! Этап заходим!
Никто из заключенных не шевельнулся.
Капитан Сысоев: Я не внятно что ли сказал? Этап заходим!
В это время навстречу толпе вышел тучный и жирный начальник лагеря. Савелий решил обратится к нему.
Савелий: Разрешите священника похоронить?
Начальник лагеря: Ты кто такой? Я тебя здесь сейчас самого похороню. И вообще, что за бунт? Этап, мигом внутрь!
Никто из людей не тронулся.
Начальник лагеря: Сысоев, ты кого привёл? У тебя что за бардак творится? Раз они слов не понимают, загоняй их штыками.
Капитан Сысоев (подняв руку, но тут же её опустив): Взвод, слушай мою команду…
То, что он увидел, поразило его до глубины души, поразило настолько, что он даже забыл, какое хотел отдать распоряжение конвойным. Все стопятьдесят заключённых встали на колени вокруг умершего священника, образовав плотное кольцо, и начали усердно креститься. Даже служебные собаки приутихли, перестав лаять, и больше не рвались с поводков охранников.
Начальник лагеря (свирепо): Сысоев, охренел совсем что ли? Может ты к ним присоединишься?
Капитан Сысоев (потрясенный от увиденного): Я… Я…
Начальник лагеря (чуть мягче): Что я? Ладно, пёс с ними, замёрзнут, сами зайдут. Ты, главное, охрану обеспечь, чтоб не сбежал никто.
Но никто не зашёл, и даже с места не сдвинулся.
На утро всех прибывших ссыльных нашли замёрзшими, кто в какой позе встал в круг, в такой и замер навечно, только чуть припорошенный снегом. На окоченевшем, милом личике Лилианы с хрустальными ресницами теперь не было не единой тревоги, с такими же неподвижными и умиротворенными ликами, держа друга друга мёртвой хваткой застывшими ладонями, вместе с ней на коленях стояли Лука, Василий и Савелий.
Наши дни.
Каждое утро бывший капитан Сысоев, принявший крещение и христианскую веру, выходил на место гибели этапа и подолгу молился и крестился. После расформирования Тугачлага, он остался навсегда жить в образованном на месте лагеря посёлке. Забыть или приглушить память о том случае, так и не смог. В том месте, где когда-то в далёком прошлом лежал умерший священник, теперь стоял высокий деревянный крест.
Внук: Дедушка, дедушка, а почему мы сюда каждый раз приходим?
Капитан Сысоев (отчаянно вздохнув и обняв мальчонка): Потому как, внучок, что здесь место святое…
Внук (заметив небольшую слезу на небритой щеке дедушки): Тогда почему тебе грустно?
Капитан Сысоев (вытеревшись платком и улыбнувшись): Уже нет, родимый, пошли домой…