ВЕХИ

               

      Стоявшая днем погода испортилась, к вечеру зарядил снегопад. За окном кабины валили белые хлопья, сквозь их плотную пелену с трудом различалась дорога, по которой медленно пробиралась  наша полуторка. 
   - Хотя бы да переезда добраться, -  произнес Никита Петрович, мужчина  под сорок лет, шофер из колхоза «Коммунар», откуда я возвращался из командировки, в которую меня, молодого инструктора  райкома комсомола, направило  руководство. - Сегодня, точно, до города не доедем, - мрачно сказал он, и вздохнул: - Видать, придется у Кузьмича коротать ночку. 
    Кто такой Кузьмич я не спросил. Меня занимали мысли о предстоящих занятиях в Осовиахиме, добровольном обществе содействия обороне, авиационному и химическому строительству, в которое записался, как и большинство моих сверстников. Только что завершилась финская война, но не смотря на одержанную в ней победу, обстановка на наших границах оставалась напряженной. По Европе шагал фашизм, смертельное дыхание которого ощущалось внутри страны, которая без объявления, но явно готовилась к отражению предполагаемого нашествия. Основам военного дела обучались везде  –  на заводах, в школах, в кружках созданного Осовиахима.  Я там учился на мотоциклиста, но также  обязан был уметь стрелять и метать гранаты, находиться какое-то время в противогазе и оказывать первую помощь раненным. Завтра мне предстояло быть на стрельбище, а тут зримо маячила задержка в пути. Успею ли?!
      Мыслями вернулся в деревню, из которой выехали в полдень. В сельской комсомольской ячейке я выступал с лекцией о международном положении. Это был первый мой выезд и первое выступление и от того очень волновался, как перед выпускными экзаменами в школе, которую окончил в прошлом году. В эту весну предстояло идти в армию, и я серьезно готовился к защите нашей Родины, которая, как говорил в своем выступлении, зажата в кольце коричневой фашистской чумы.
    Свет фар вырывал из темени падающий снег и  тянувшиеся по обочинам дороги большие сугробы. Ориентируясь по ним, Петрович управлял грузовиком, в кузове которого под брезентом лежали для ремонта в мастерских детали от трактора. Впереди замаячил огонек.      
    - Кажись, переезд. Далее не проедем, застрянем, - категорично сказал он. – Хорошо, что до Кузьмича добрались, а то пришлось бы  куковать в поле.   
     Полуторка остановилась возле изгороди, за которой виднелись очертания избы со светящимся в ней окном. Отворилась дверь. Видимо, вышел хозяин,   услышав звук мотора подъехавшего автомобиля.
    - Кто там?! – послышался голос стоявшего мужчины в освещенном дверном проеме.         
    - То я, не узнал?! – хлопнув дверцей, вышел из кабины Петрович. – Принимай гостей! 
     Войдя следом за ним в избу, я подошел к жарко натопленной печи  и, стараясь быстрее согреться,  протянул к ней ладони.   
  - Кто будешь, мил человек? – глянул на меня хозяин, которого шофер величал  Кузьмичем.  На вид ему было лет под пятьдесят. Небольшого роста, широкое лицо, венчавшее аккуратно подстриженной бородкой, изрезали глубокие морщины.
    - По комсомольской линии  он, из города, -  вместо меня ответил Петрович,  усаживаясь на лавку за столом, - замело, до утра не доедем. Придется побыть у тебя. Надеюсь, не против?!
   - Место имеется, да и мне не скучать, - отозвался тот и, внимательно посмотрел на меня: - Как звать то?
   - Владимир, -  я повернулся к нему.   
   - Вот что, - предложил он, - валенки скидывай, пущай подсохнут. А сам садись, будем чаевничать.   
    Убрав со стола керосиновую лампу на подоконник, он водрузил перед нами  чайник, из-под крышки которого и носика поднимался пар, выставил  миску с грудой сушек и расставил кружки.      
   - Заварка  на смородине. Очень уважала то моя супруга.   
    - А где она? – непроизвольно вырвалось у меня. В избе я не заметил женской руки, хотя прибрано было чисто.
   -  Померла Варюша, давненько не стало её, - печально вздохнул  Кузьмич. – Теперь коротаю свой век один, да ещё с Нюркой. 
   - Какой? - я недоуменно кинул взгляд по сторонам, намереваясь увидеть ту, о которой он говорил. 
   - В пристройке она, - сказал он, - коза, Нюркой зову. Есть ещё пес, Цыган.
  Весь черный, как смоль. Пару лет назад спас  меня, отогнав волка.    
   - Это же как? – спросил Петрович, разливая по кружкам душистый напиток,  от которого шел приятный запах.
  -  По весне то случилось. Осматривал, как обычно, целостность рельс, да шпалы, - начал Кузьмич и тут же продолжил: - почитай, двадцать четвертый   годок пошел, как здесь обходчиком. На мне содержание переезда и участок железной дороги, по которой отсюда до соседней станции верст пять, а до города раза в два дальше. Так вот, отмахал я почти версту, как нутром ощущаю, что на меня кто-то смотрит. Обернулся – позади волчище матерый стоит. Обуял меня страх, что делать? Идти дальше, повернувшись к нему спиной  – набросится и прощай тогда белый свет, поминайте, хорошие люди, как звали. Возвращаться обратно – тогда на него идти. А как пойдешь? В руках лишь сигнальные флажки, да гаечный  ключ, которым натяжку болтов скрепления рельс проверял. Иногда прихватывал ружьецо на глухаря, птица та частенько слетается на полотно. А тут, как назло, не взял. Застыл - ни жив, ни мертв, сжимаю в руке инструмент. По телу холодные мурашки. Всё, думаю, хана пришла, подкралась ко мне погибель, откуда не ведал. Ни от пули бандитской, ни в бою праведном, ни от хвори придется богу душу отдать, а от клыков лесного зверя. И такая жалость к самому себе взяла, что хоть плачь. Но слезами утираться не время - волк совсем близко. Замер,   выжидая момент, чтобы кинуться. Боже праведный, спаси от зверюги! Глаз не отвожу от него в охватившем ужасе. Не отрываясь, смотрим друг на друга. Тут, откуда не возьмись, рядом послышался собачий лай. То заливался Цыган. Откуда взялся? Почувствовал что, или просто за мной сорвался из дома? Не знаю, но волк ощетинился и повернул голову на его голос, явно не желая отходить от меня, упуская будущую добычу. Цыган не унимается, зашелся весь в лае. Мечется вдоль кромки железнодорожного полотна, боится приблизиться. Волчище не выдержал, сделал прыжок в его сторону. Пес стремительно скатился с насыпи и понесся в виднеющийся невдалеке березняк.
    - И что дальше? - под впечатлением услышанного я перебил его.   
    - Волк погнался за ним, открыв тем самым мне путь. И тогда что есть мочи, я побежал к переезду.   
     -  Выходит, не задрал зверь собаку, раз при тебе до сих пор находится, -  промолвил  Петрович.
     - Сумел Цыган каким-то образом уйти от него, - отозвался Кузьмич. – Домой лишь к вечеру прибег. Весь мокрый, дрожит, повизгивает – видимо  от радости, что уцелел. Невдомек, что своим появлением отвел от меня беду, жизнь спас.   
    - Повезло ему и тебе, - констатировал Петрович, прихлебывая из кружки.
    - Да уж, - согласился Кузьмич, - но с тех пор на обход всегда ружье беру, мало ли что. Вон как замело, - меняя тему, кинул взгляд в окно, - завтра придется лопатой на переезде махать, а снегоуборочный поезд прибудет разве что к полудню, не раньше. Курьерский в шесть вечера должен, сегодня уже прошел. Думаю, что вам здесь целый день предстоит, пока из деревни трактор с волокушей пробьет дорогу.   
   - Кажись, верно, - кивнул Петрович и поинтересовался: - сегодня ты дежуришь или напарник? Что-то в будке возле дороги света я не приметил.   
    - Сменщик, по всему видать, задержится из-за снега, так что вторые сутки придется одному. Железка заметена, поездов нет. Ближайший грузовой пройдет завтра в три двадцать, пассажирский, как и говорил, будет в шесть. Дорогу в город расчистят не скоро, так что отдыхайте. Кровать имеется, да и лежанка на печи. Чай, не спал на ней? - посмотрел на меня.   
    - Не приходилось, - ответил я, подумав, что завтра стрельба пройдет без моего участия.
     - Должно понравиться, - сказал он, - опосля перекуса, заваливайся!
    Проснулся я от духоты. Во рту ощущал сухость, нестерпимо хотелось пить. Свесив ноги, сполз с печи. 
    За столом, подпирая ладонями подбородок, в задумчивости сидел Кузьмич.
    - Не спиться или по нужде?  - он поднял голову. - Последнее на улице.
    - Попить бы.
   -  Холодная в ведре у порога, а желаешь горячей, то поставлю чайник.
   - Спасибо, не надо. 
    Подойдя к ведру, зачерпнул из него ковшиком.  С жадностью приложился. 
    - Сколько времени? -  напившись, подошел к  столу и уселся напротив.
Сон уже пропал. За окном брезжил рассвет.
     - Четыре утра, - Кузьмич взглянул на стену, на которой мерно тикали часы-ходики, - как вы улеглись, так и сижу.
    - Всю ночь не спали? 
    - Не смог сомкнуть глаз. Супругу вспомнил, да  прожитые годы, - с грустью проговорил он. - Вся жизнь прошла на железке. Мне перевалило чуть за двадцать, когда сюда определил отец. Он путейцем трудился. В  следующем году после октябрьской революции записался в Красную армию.
Весточку с матерью получили, что погиб под Царицыным. Шибко горевала она, - Кузьмич печально вздохнул: - а вскоре и ее похоронил – не выдержало сердце. Один я остался в этом доме.   
   - Так и живете? 
   - Никуда отсюда не отлучался. Все годы провел здесь, встречая и провожая составы, - кивнул Кузьмич. - Всякого наведался. Раньше до революции на германский фронт мимо шли эшелоны с солдатами, а как гражданская полыхнула, вся жизнь пошла вперемешку. Вначале белые в вагонах ехали, опосля, в обратном направлении красные под звуки гармошек в теплушках. Помню как отряды чекистов и красноармейцев банды громили. Одна из них в этих окрестностях страх наводила. Главарем в ней был Хромов, некогда из крепких крестьян, по прозвищу Хром. Не смирился, что в восемнадцатом сельский комбед лишил его большей части хозяйства, да забрали спрятанный хлеб - сколотил банду из уголовников и недовольных нынешней властью. Стал огрызаться, глаза местью заплыли - не видел, что  на селе новая жизнь зарождается. Эх, да ладно, не о нем поведать хотел, - махнул рукой. - Дочка у него была - красавица, Варя. Стройная, словно березка, волосы золотистые,  глаза ясные, голубые. Встретил её весной в двадцатом, вернее, увидел. Тогда банда уходила от преследовавшего её отряда уездной милиции и коммунаров через мой переезд, намереваясь спастись в дальнем лесу. За окном избы грохотали повозки, я же опасался выйти во двор: все-таки бандиты, что взбредет им на ум?! А тут отворяется дверь, вносят кого-то на руках мужики с обрезами, кладут на кровать. Следом за ними Хром.
    - Женщины в доме есть? – взгляд озлобленный, мрачный.   
    - Один я, - смотрю на него, в пятки душа опустилась.  Из разговоров знал, что неделю назад банда его сожгла в деревне недавно построенный клуб. Вдруг, подпустит петуха и в мою избу?!   
   - Что ж, придется тебе поручить, - смотрит на меня, будто прицеливается: - Как звать то?
  - Илья, - промолвил с перепуга упавшим голосом. 
   Он подошел к постели, от которой отошли мужики, и  тут я заметил, что на ней лежит девушка.
 - Варенька! - он склонился над безмолвно лежавшей и медленно провел ладонью по её волосам. - Доченька, бог поможет, выкарабкаешься! Потерпи, голубушка, вернусь за тобой. - Выпрямившись, обернулся ко мне: - Ранило её в грудь, навылет пуля прошла. Дальше везти нельзя – не выдержит, так что оставляю у тебя, Илья. Помоги, о том не забуду! - За стенами избы в  отдалении послышалась стрельба. - А ежели что, - глазища вспыхнули зло, пригрозил, сжав с силой кулак: - смотри у меня! - и, тяжело ступая по полу, так что гулко отдавались шаги, переступил через порог.      
    Кузьмич замолчал. Окунувшись в нахлынувшие воспоминания, он снова переживал прошедшие события, что было заметно по его отрешенному взгляду, обращенному вглубь своей памяти. Я не прерывал его, ожидая дальнейшего продолжения. Наконец, словно очнувшись, он вопросительно посмотрел на меня:   
    - На чем остановился?
    - Девушка осталась у вас, - напомнил я.
    - Вскоре появился отряд, - тяжело вздохнув, проговорил он, - но никто из него не наведался в дом. Видать, спешили быстрее бандитов нагнать. Раненая пластом лежит, веки прикрыты, тяжело дышит. Как быть?! По-хорошему к доктору надобно, но где его отыскать?! В больницу везти - так далеко в город, может не дотянуть. В деревню?! Там раньше был фельдшерский пункт, да пустовал уже более года. Что же все-таки предпринять?! Ломаю голову в недоумении. И тут мысль пришла, что надобно её показать знахарке, которую величали Капиталиной. Скрюченная годами, опиравшаяся при ходьбе на клюку жила старуха на отшибе, пару верст от деревни. Слышал, что зачастую к ней обращались, когда хворь приключалась. Лечила травами да настоями, многим помогла освободиться от пут разных болезней. Засветился лучик надежды. В этот же день на телеге, благо лошадь бандиты не увели, повез раненую к ней. Мысль одна лишь неотступно свербела - успеть бы доехать! Слава богу, довез!    
     - Подстрелили лебедушку, - осмотрев её, покачала Капиталина в сокрушении головой.  - Чья будет?  - брови нахмурив, пристально глянула на меня.            
    - Дочка Хрома, - с трудом выдавил, словно комок застрял в горле. - Жить будет?!   
   - Нехристь он, да дочь за отца не в ответе, -  промолвила она. - Попробую выходить, а ты меду достань, который имелся весь уже вышел. В деревне поспрашивай, чай найдешь.   
     К вечеру раздобыл кувшин с медом: обменял на новые сапоги, что по осени выдали на железной дороге.  Прикинул, что похожу ещё в старых -   небось, пока каши не просят.  Стучу в дверь избы, в которой почему-то окна не светятся. Защемило вдруг сердце. Неужели?! Ноги ватными стали, чуть кувшин не выронил из рук.  На крыльцо Капиталина выходит.
    -  Что с Варей? Почему темно в доме?! - уставился на неё, страшась ответа, о котором мысль  появилась.    
    - Перевязала её, из трав наложила мазь, напоила отваром. Спит, ровно дышит, - посмотрела она на меня.  - Лампу я затушила, чтобы свет не мешал, а ты что подумал?   
     Отлегло от сердца. Вздохнул свободно. 
    - Вот достал,  - протянул ей кувшин. - Что ещё надо?!
   -  Почитай, уже ничего, а потребуется, то скажу. 
    - Я буду приходить, - сказал я. 
   - Дорожку сюда знаешь, - согласилась бабка, - но вот что скажу, дней семь не появляйся, не беспокой! Сама справлюсь. Господь даст, на поправку пойдет!   
    Как и велела она, пришел я через неделю. Капиталина, сидя за столом, достает из корзины какие-то листья, по кучкам раскладывает. В углу  девушка на кровати лежит. Стою в дверях, не решаясь дальше пройти, мну в руке картуз. 
    - Кто вы? – устремила взгляд она на меня. 
   - Обходчик, Илья! Это он тебя доставил сюда, - проговорила бабка, убирая со стола. - Вначале думала, что не встанешь уже, да Всевышний помог -   оклемалась. А ты заходи, в ногах правды нет, - повернула голову в мою сторону, - но длинные речи не веди - нельзя ещё долго ей разговаривать.    
   Подошел я к кровати, присел рядышком на табурет. Лицо бледное у неё, будто мукой посыпано, во взгляде застывшая боль. Ойкнуло сердце, не ведаю, что и молвить, какие слова сказать.   
    - Расскажите  о том, что случилось, - тихо попросила она. - Помню лишь повозку, в которой была, да звуки выстрелов, а потом темнота, очнулась лишь здесь.
    - За вами велел отец присмотреть, а сам в лес поддался. В плохом состоянии были, потому сюда я и привез.   
   - Что с ним? - спросила она.    
   - Говорят, что погиб. Немногим удалось уцелеть, - добавил я. Увидев, как у неё на ресницах заблестели капельки слез, взял за руку: - Слезами горю не поможешь. Успокойтесь, вам нельзя волноваться!      
  - Ну вот, расстроил девушку! - недовольно пробурчала Капиталина. – Ступай уж, наговорился!   
   - Извините меня, до свидания! - я поднялся, намереваясь направиться из избы.   
   - Погодите! - умоляющим голосом промолвила  Варя. - Брат жив?
   - Известий о нем не имею, - пожал я  плечами и тут же заверил: - ежели что проясниться, то скажу обязательно!   
   Уже после, когда мы познакомились ближе, узнал, что брат Аким старше её на три года.  Мать умерла при родах. Пятнадцать лет ей исполнилось, когда отец метнулся в «народные мстители», по существу став разбойником.   
    - Так она тоже состояла в банде! - не выдержал я.   
    - Не бывает лишь черной и белой краски, есть и другие цвета! - он взглянул из-под лобья. -  Однозначный ответ получить трудно, да и будет ли он?! Хоть и находилась она в таком окружении, но занималась только домашним хозяйством на хуторе, где обосновался Хром. Куда было деться?! Так вот, пообещал ей, что как только узнаю о брате, то сразу же  сообщу. Главное - был бы жив. Подумал, что хорошая новость придаст ей силы, поможет в быстрейшем излечении. Эх, кабы ведал, что тот объявится и с его появлением вся наша жизнь полетит кувырком! - с горечью произнес Кузьмич и поднялся.   
     Подошел к вешалке, на которой висели телогрейка водителя, мое пальто, его тулуп и куртка. Из кармана последний достал пачку папирос и коробок спичек. Закурил.    
     - Уже солнце встает, -  глянул в окно. - Не суждено было сиять нашему счастью на жизненном небосклоне! - Снова присел за стол, глубоко затянулся. Выдохнул клубок табачного дыма. - Почитай, чуть ли не через день, после дежурств, приходил её навещать. Гостинцы разные приносил в виде яблок или лесных ягод для поправки здоровья. Однажды явился с собранными в поле ромашками.   
    - Кажись, милок, она тебе приглянулась, - увидела меня с букетом  Капиталина. - Чай, опосля поправки под венец поведешь!   
   Словно в воду глядела: прикипел сердцем я к Вареньке, да и она расположение высказывала. Вскоре признались мы друг дружке в чувствах.    
   Второй месяц шел её пребывания у знахарки. Без посторонней помощи могла уже подниматься и понемногу ходить, но быстро утомлялась и, держась за грудь, учащенно дышала. 
    -  По воле божьей пройдет, - уверяла Капиталина, и я верил, что со временем станет лучше, в том и Вареньку убеждал.   
   - А как её ранили? – не выдержал я. Меня распирало узнать, как это случилось.   
   - Когда банда уходила от погони, то она находилась в повозке, - сказал Кузьмич и добавил: - в ней пуля настигла. Так вот, настал день, и я забрал её  от Капиталины.
     Святым знамением перекрестила она нас на дорогу, прослезилась, пожелав счастливой судьбы. В середине лета мы обвенчались. Жили, душа в душу. Правда, болела часто: хоть и залечена рана, да простреленные легкие давали знать о себе, а в середине осени на глазах стала чахнуть -  одолевала слабость, до изнеможения мучил кашель. Вновь пришлось обратиться к  знахарке.
       - Показаться докторам не мешает, - осмотрев её, сказала  Капиталина. - Я своё сделала - подняла на ноги, теперь слово за ними.
     Договорился со сменщиком, чтобы подежурил вместо меня. Повез  Вареньку в больницу. В город мы добрались лишь к вечеру. Подыскали на ночь жилье, где одну из комнат снимал еще квартирант. Каково было моё удивление и неописуемая её радость, когда в нем узнала брата. Высокий, плечистый, в белой косоворотке он обрадовано шагнул навстречу. Тряхнув копной русых волос, горячо обнял сестренку, но холодно посмотрел на меня. После того как она познакомила с ним,  узнал, что оказывается после боя, в котором сложил голову их отец, Акиму несказанно повезло - сумел скрыться, не дотянулась до него чекистская рука.    
      К этому времени Красная армия переломила хребет белому движению, потерпев крах, убрались с юга войска Антанты, но очаги войны ещё тлели, вспыхивая пламенем вооруженных выступлений на освобожденных территориях. Завел я речь о ситуации в стране.  Он же был не разговорчив, а когда поинтересовался, где он был до сих пор и чем занимался, то ухмыльнулся:
       - К новому веянью не приспособился, а посему сам по себе.
       Все разговоры переводил на жизнь нашу с Варенькой.  В её же глазах я читал немой вопрос: мол, почему, братик родной, меня ты тогда не нашел?! Ведь знал, где в беспомощном состоянии оставил отец. Но он так и застыл на устах, задать его не решилась. Зато спросил я.
    - На то веские были причины, -  в ответ он качнул головой. - А что ты руку к спасению сестры приложил и соединил с ней свое сердце – спасибо!
     Одним словом, не понравился мне он тогда, - Кузьмич вновь затянулся папиросой, - темная личность, но ничего не поделаешь, все-таки по линии супруги родня, приходилось с этим мириться. Отправился я с кухни в комнату спать, чтобы не мешать их беседе. Проговорили они полночи. Утром, не увидев его в квартире, вопрос задал Вареньке: 
     - Где братишка?
     - Ушел рано, - грустно проговорила она. - Сказал, что уже не вернется. - Всхлипнула, прижавшись ко мне: - Как же так?! 
     Что мог я ей сказать?! Чем утешить?!
      В больнице, осмотрев её, врач прописал порошки и микстуры. Сказал, что остерегаться надобно  холода и сквозняков, дабы не подхватить простуду. 
      - У вас, голубушка, легочная болезнь хроническая и лечение предстоит долгое, - подчеркнул он, - следует неукоснительно соблюдать режим и принимать лекарства, кои вам прописал. Иначе - развел руками, - последствия необратимы!
     Поехали мы обратно домой. Всю дорогу с её лица не сходила печаль.
      - Не расстраивайся, болезнь одолеем! - ободрить попытался, хотя у самого кошки скребли на душе от слов доктора.         
       - Не о том мои думы, - грустно вздохнула она, - а о братишке. Как судьба к нему повернется?!      
        - Второй раз с ним пришлось увидеться через полгода после той встречи, - Кузьмич затушил в блюдце окурок. - Весна тогда была ранняя. Рыхлый снег местами сошел, обнажив землю, и на реке, которая протекала в версте от избы, начался ледоход. В один из мартовских дней поздним вечером Аким в ватнике ввалился к нам в избу. 
     - Не ждали?! Проведать пришел! - скинул со спины солдатский вещевой мешок, опустил на пол. - Как живете?!   
     - Аким! - кинулась стремглав к нему Варенька. - Куда ты пропал?! Не ведали, что и думать!   
     - Потом расскажу, накрывай! А то в животе бурлит с голодухи! - отстраняясь от неё, подошел к мешку, достал из него бутыль.
     Чугунок с вареной картошкой, капуста квашенная, порезанный не ломтики кусок сала, с осени припасенный - всё для дорогого гостя, брата родного. Сидим втроем за столом.   
      - Со свиданием! - махом он осушил наполненный стакан, чокнувшись с нами. 
      Я отпил глоток. Варенька, чуть пригубив, посмотрела на брата: 
     - В правду навестить прибыл или же как?! 
     - Что скрывать!  - вновь налил себе. - Надобно одно дельце обтяпать, - обернулся ко мне: - надеюсь, поможешь, - взгляд тяжелый, не добрый, - тем паче это по твоей части. 
      - Ты о чем?! - встревожилась она.   
     Не ответив, он выпил. Отправил в рот пальцами взятую из миски капусту. В словах Акима ощущалась опасность, которая ввергалась с его появлением в нашу жизнь и мы, не дотронувшись до стаканов, с беспокойством ожидали дальнейшего пояснения.      
     - Ну, о чем речь? - спросил я в нехорошем предчувствии.
    - Не погоняй, не запряг! - огрызнулся он, выливая из бутылки остатки. - Давай лучше ещё по одной! Не часто с родственничками приходится вместе сидеть. 
      Я демонстративно промолчал.   
    - Ну, как знаешь. - Выпив, взглянул из-под бровей: - Когда сменщик придет?
    - Завтра к вечеру, а что?
    -  Надобно на перегоне путь привести в негодность.
    Ошеломленный этим высказыванием, я онемел. Боже, что он несёт?!   
    - Короче говоря, взорвать! - уточнил, поняв мое молчание за раздумье. - Да не просто, а когда по нему пойдет бронепоезд.   
       - Какой бронепоезд?! С чего взял?!
       - Не знаешь, а я в курсе! - увидев изумление у меня на лице, он усмехнулся. - Завтра после полудня мимо пройдет. В деповских мастерских  недавно построили, состоит из паровоза, да трех вагонов в броне, двух грузовых платформ с орудием и тремя пулеметами, - хвастанул познанием. - Поможешь взрывчатку заложить, дабы его под откос. Она там, - кивнул в сторону мешка у двери, - вдвоем сподручней, да и подскажешь место, где лучше. 
      - Аким, ты в своем ли уме?! На что подбиваешь?! - испуганно воскликнула Варенька. - Это же смертоубийство! Подсудное дело! Илью первого обвинят: как-никак отвечает за этот участок.   
      - Язык за зубами будет держать - никто не развяжет! А хотите, так со мной к Антонову в Тамбов поддадимся.    
      - К атаману? - нахмурившись, уточнил я. Знал из газет, что там мятеж поднялся и губерния в кровавом угаре. - Выходит, по его заданию действуешь?!   
      - В первую очередь от себя! - выдохнул горячо, лицо раскраснелось.
      - Грех это! - супруга отчаянно всплеснула руками. 
      - Не грех, а возмездие справедливое! За то, что вынужден бегать, как волк при облаве! За то, что лишились нажитого! За батю нашего! Ненавижу власть босяцкую! - с силой бухнул кулаком по столу. - Революция свершалась не для того, чтобы сгибаться перед Советами! Желаю хозяином по своей землице ходить! Горло за это перегрызу! Бронепоезд этот взорву, к чертовой матери! 
      - Аким, одумайся! - умоляюще посмотрела она на него. - Жизнь начала только настраиваться, прошлое ворошить - лишь себя губить. Откажись от задуманного! Этим крест на себе ставишь, обратного хода не будет. Илья слово замолвит, на какую-нибудь работу на железной дороге пристроишься, а желаешь – в деревне живи. 
     - Тут меня каждая собака знает - повяжут! - мрачно уставился он на сестру. - Не моргнув глазом, шепнут кому надо! А вкалывать на большевиков – уволь! Мне с ним не по пути! Ну, так как?! Пойдешь завтра со мной?! - перевел взгляд на меня.
     - В такие игры не играю! - заявил я и сурово посмотрел на него: - Так что, уволь, в этом тебе не помощник!   
    - Жилки дрожат?! - впился в меня хмельным взором. - Ладно! Без тебя обойдусь! Благо тогда в городе чекистам не настучал. Надеюсь, что и сейчас  не сдашь: как-никак с сеструхой живешь.   
     - Угомонись! - супруга решительно перебила его. - Мелишь с пьяных глаз, почем зря! Иди, ложись! Кровать постелена! - Твердым взглядом посмотрела на брата: - Утро вечера мудренее! Разговор завтра продолжим. 
      Я тогда не обратил внимания на произнесенное: находился в смятении чувств, в замешательстве как поступить, но знал одно, что по-всякому не дам свершиться злодеянию. Только потом до меня дошло значение сказанных слов. 
     - Тебе тоже пора собираться на пост, скоро товарняк прибудет, - она  повернулась ко мне.    
    В это время Аким тяжело приподнялся. Выпитое ударило в голову и его повело, но удержался на ногах, успев ухватиться за край стола.   
    - Пожалуй, прикорну, - заплетающимся языком промолвил он. Шатаясь, добрел до постели и, упав плашмя, захрапел. 
     - Вот гад! - я посмотрел на Кузьмича. - Что было дальше?!   
     - Дальше? - повторил он и бросил взгляд в окно, за которым уже заметно рассвело. - Я пошел на переезд, дождался поезда. Пропустив его, направился домой. Все это время размышлял и пришел к выводу, что после того как Аким проспится, выпровожу его из нашего дома. Каково было моё удивление, когда в избе не обнаружил супругу. Аким спал, а её не было.  Может, в сарае? Кинулся к нему, но там лишь лошадь лениво жевала сено, да куры, нахохлившись, мирно рядком сидели на жердочке. Господи, что произошло?! Где она?! В охватившем волнении взял железнодорожный фонарь и вышел за калитку. И тут на снегу обнаружил отпечатки сапог, которые вели к реке. Высвечивая следы,  поспешил по ним. Они привели к затянутому ледяной коркой берегу, на склоне которого луч фонаря выхватил из темени Вареньку. Она, сжавшись в комок, неподвижно лежала на боку. Я подбежал к ней. Глаза у неё были закрыты, но чувствовалось приглушенное дыхание.   
      - Жива?! - у меня бешено забилось сердце. - Почему здесь?! Что случилось?!   
       - Я мешок утопила, - она разомкнула веки.   
       - Какой мешок?  - я сразу не сообразил, о чем говорит.
       - Акима, - не шевелясь, она смотрела на меня, - скользко тут, не  удержалась. Кажись, подвернула ногу, не могу встать.
       - Держись за меня, - обхватив её, стал приподнимать, - потихоньку доковыляем до дому.
       В избе, усадив её на лавку, отошел к печи, чтобы взять кастрюлю с теплой водой и помочь умыться. Аким уже проснулся. Насупившись, свесил ноги с кровати. 
     - Где шляетесь?! Кличу, а никого. Мысль закралась - не навострились ли   к людям в кожанках?! А то вчера, твой благоверный, наотрез подсобить отказался, - посмотрел на сестру и тут же обернулся ко мне: - Не передумал?!    
       В ответ я помотал головой.
       - Ну, как знаешь! - он потянулся, и устремил взгляд под вешалку, где оставил свою поклажу. - Где мешок?! - всполошился. - Он же был там! Твоих рук дело?! - перевел хмурый взгляд на неё.   
        - Унесла его, - кивнув, тихо сказала она. 
        - Куда?! - глаза у него моментально округлились, задрожал голос металлом.   
        - С глаз долой, - прямо посмотрела на брата, - чтобы беда нас не коснулась, да и тебя тем самым отвела от дела дурного.    
         - Где спрятала?! - будто ужаленный, он подскочил к ней. - Показывай!
         - Нет его в доме, - тихо промолвила, - выбросила.   
         - Тварь! - пыхнул злобой Аким. Схватил за плечи, сжал с силой: - Душу вытрясу, говори куда!   
         - На дне речки лежит, - не сопротивляясь, еле выдохнула она и зашлась в кашле.         
         - Отстань от неё! - подбежав, я оттолкнул его от супруги.
         Аким повалился на пол.   
         - Погоди у меня! - с угрозой  стал подниматься. 
         Я ринулся в угол комнаты, где стоял сундук, за которым прятал ружье.  Не часто, но по разным причинам посторонние заходили в избу, а потому опасался держать его на виду - время ведь неспокойное, мало ли что. Достал, навел ствол на Акима.       
        - Неужели отважишься?! - стоя напротив, он угрюмо уставился на меня.   
       - Выстрелю! Уходи! - произнес я, и тут вдруг в уме пронеслось, что  нет в нем патрона. От этой мысли бросило в жар.   
       Будто прочитав мои мысли, Аким прищурился.
       - Оно хоть заряжено?   
       - Хочешь проверить? Попробуй! - решительно сказал я.
       Видимо во мне было что-то такое, что убедило его и, больше ничего не говоря, он босиком прошлепал к кровати, возле которой стояли снятые им сапоги. Обмотав портянками ноги, одел их. Так же  в молчании  направился к вешалке, где висел ватник. Сняв его, обернулся.
       - Эх, Варька! Что ты наделала!  - кинул гневный взгляд на сестру.
       Она с жалостью и застывшей болью в глазах смотрела на него, словно прощалась навсегда в своих мыслях. Я не выпускал из рук ружьё, пристально наблюдая за ним.
        - Баба и есть баба! - махнул он рукой и шагнул за порог.
        Громко хлопнула дверь. Варенька, упав грудью на стол, зарыдала.
        Кузьмич вынул из пачки новую папиросу и стал разминать, отрешенно смотря перед собой. Не закурив, скомкав в ладони, бросил в блюдце.
       -  Через две недели не стало её, - грустно вздохнул. - Подхватила простуду тогда на берегу, да и ныло сердце за брата. Болезнь и переживания укатали, не помогли ни травы, что для отвара брал у знахарки, ни микстуры с таблетками, которые врач прописал. В ту пору снег уже сошел, но ещё не пробилась молодая трава. В мерзлую землю на деревенском погосте положили мою Вареньку. С тех пор один коротаю свой век, живу воспоминаниями о былом.
       Я, подавленный его рассказом, молчал. Меня донимал вопрос о дальнейшей судьбе Акима, но задать его не решался, но тут Кузьмич произнес: 
       - Однажды снова пришлось увидеться с Акимом. Было это спустя три года после её смерти. Как-то по служебным делам приехал на соседнюю станцию. На ней пассажирский поезд стоял с прицепленным тюремным вагоном. Прохожу мимо, и вдруг слышу чей-то до хрипоты прокуренный голос:
      - Илья?!
      Остановился, смотрю на окно в решетках, откуда возглас раздался.   
     - Узнаешь?! - из него впился пронзительным взглядом в меня арестант. Приглядевшись, узнал в нем Акима. Он изменился: осунулся, борода на лице,  худой - кожа, да кости, лишь глаза такие же ледяные. Видать, власть не приемля, покатился по наклонной  дорожке. - Как Варя? - он задал вопрос.   
     - Нет её больше, - волна негодования в душе поднялась, сердце вскипело,  повернувшись, отошел от вагона.   
     - Постой! Когда померла?! Как?! - Аким вслед прокричал, но я не обернулся.   
     Кузьмич, завершив рассказ, медленно поднялся из-за стола. Утренние лучи восходящего солнца заглянули в окно и осветили комнату. 
     - Надобно расчистить двор, - сказал он, направляясь к двери, возле которой на вешалке висела его куртка. 
    - Можно с вами? - спросил я.   
    - Что ж, разомнись, лопата найдется. Чай, зарядка выйдет хорошая.
     Убрав снег вокруг дома, проделав дорожку к калитке и расчистив площадку возле будки на переезде, изрядно уставшие, мы возвратились в избу. Петрович  уже встал и на печной плите кипятил чайник. 
      - Вот хозяйничаю без вас, - сказал он.   
      - Сейчас принесу из сеней вчера сваренное, - отозвался Кузьмич.
      Вскоре мы сидели за столом. Отведав разогретые на сковороде макароны с дольками лука, потягивали из кружек чай. Петрович и Кузьмич тихо беседовали.  Слушая их, меня неуклонно клонило ко сну: видимо, работа на свежем воздухе, сытная еда и раннее пробуждение давали о себе знать.
      -  С годами научился на слух различать проходящие составы, - говорил Кузьмич. - Грузовые идут - рельсы гудят натужено, глухо, звук колес  «ду- ду-ду», а у пассажирских стук иной – быстрый, веселый  «тук-тук-ту, тук-тук-ту». Пропускаю их с флажком в руке, а ведь сам никогда ни в купейном, ни в общем не ездил.   
      - Ничего себе! - удивился Петрович. - Как же так? Почитай, столько лет на железке, а в вагоне проехать не пришлось.   
    - Иногда представляю, как еду в купе с попутчиками, - мечтательно произнес  Кузьмич, - колеса стучат, им в такт бренчат ложечки в стаканах, обязательно в подстаканниках. За окошком рощи березовые пробегают, в ромашках луга, рожь колосится в полях, виднеются деревеньки, жизнь в которых своя течет. - Вздохнул грустно: -  А моя безвылазно тут проходит. Война гражданская прокатилась мимо в воинских эшелонах, индустриализация прошла в грузовых тяжеловесных составах, да и финская компания в вагонах с красноармейцами и санитарными поездами.       
     Голос Кузьмича звучал для меня приглушенно, как будто издалека,  веки непроизвольно слипались.
     - Э-э, да тебя, парень, сморило, - обратил он на меня взгляд, - вон, как носом клюешь, иди-ка на печь.
    Я забрался на неё и моментально заснул. Открыл глаза, когда в комнате стоял уже полумрак. 
   - Смеркается, - увидев, что я слез с печи, проговорил Кузьмич. - Долго спал. Почитай, уже вечереет. Хотел будить, да ты сам проснулся. Пора собираться.    
   - Разве дорогу уже расчистили? - я ладонью провел по лицу, как бы стирая  оставшейся налет сна. 
   - Трактор по ней два часа назад прошел, по пути снегоочистительный тоже, когда ты сладко сопел, - добавил он, - так что, можно ехать. Петрович уже у машины, сейчас подойдет. Мне тоже пора -  скоро грузовой пропускать.       
     Попрощавшись, мы выехали. Дорога, по обочинам которой тянулись валы убранного с проезжей части снега, повернула вдоль железнодорожного полотна. В отдалении раздался гудок паровоза. Я посмотрел в боковое окно кабины. На переезде увидел фигуру в тулупе - это был Кузьмич. Он ожидал поезд, держа в руке фонарь, огонек которого светился во тьме.