ЗОЯ ИОНОЧКИНА
Отрывок из повести «СНЫ ИЗ ПРОШЛОГО ВЕКА"
Что знала Женька об отце к своим восьми годам существования на земле? Во-первых, то, что он есть. И он живёт с ней в одном городе. Во-вторых, что зовут его Серёга. В-третьих, что он имеет только одну ногу. А вторую потерял на войне. Хромых и убогих Серёг в послевоенном городе хоть пруд пруди. Они ходили, покачиваясь из стороны в сторону, по базару, дрались около закусочной, смиренно сидели на паперти собора: «Подайте, Христа ради, убогому защитнику Родины!» Но какой из них её подлинный отец? Как его одним бы только глазком увидеть? Ведь не чужой он ей, раз она носит его отчество – Сер-ге-ев-на! И родственники, и соседи говорят, что она, Женька, вылитая хромой Серёга: такая же рыжая, кучерявая и боевая.
Старший брат Славка, которому было уже двадцать пять лет, рождённый от первого мужа матери, погибшего в Белоруссии в 1943 году, часто говорил своим друзьям, не скрываясь от Женьки: «Вот, сволочь, Серёга, а? Рыжую девку нам подарил и скрылся. Хотя бы кулёк дешёвых подушечек когда принёс! Мой батька голову за Родину сложил, а этот одной ногой отделался. Ну, пусть бы малый родился! Мы бы с ним и по хозяйству, и на рыбалку… Я уже ему и имя придумал – Евгений! А тут девка! Что с ней делать-то будешь!»
Женька уяснила, что мальчики в этой жизни ценятся больше, чем девчонки. Да и мать не скрывала своего расположения к Славке – сынок! Уже давно работает на производстве, кормилец Женька же была для неё такой нестерпимой обузой, примириться с которой просто невозможно. Она была нежеланным случайным ребёнком, о котором мать вздыхала и шептала: «Грех мой тяжкий! Прости, Господи! Дай только время на покаяние!»
Матери было уже сорок четыре года, когда у неё родилась нежеланная дочка. Ведь чего ей надо-то тогда было? Страшную войну пережила, похоронила троих малолетних детей, двое старших выросли и стали на самостоятельный путь, кое-как приобрела худую времянку, устроилась на работу сторожем на лесопилке. Тайная мечта верующей матери, дочери сельского священника, была к концу жизни уйти в монастырь, и там в молитвах и благодати, отдохнув душой, завершить своё земное существование. Но с кратким, почти эпизодическим, появлением в её жизни балагура Сергея, который, несмотря на хромоту, ловко распиливал на лесопилке доски, пел весёлые частушки и курил трубку, все благие намерения солдатской вдовы, истосковавшейся по мужскому вниманию, улетучились со скоростью ветра. (Прощай, монастырь – Божья обитель! Видно, не все на земле достойны её светлых чертогов). Её необузданные чувства тогда не сумело затмить даже то серьёзное обстоятельство, что Сергей был женат на деревенской женщине, угасающей от какой-то болезни. Детей у него не было.
Страсть между ними как мгновенно появилась, так и угасла. Но самым реальным результатом её появления стала Женька – рыжеволосая, как огонь, девчонка, которая, спустя время, решила от нечего делать посмотреть на своего отца, на которого, как все говорили, она была здорово похожа.
Однажды тётка Дора, родная сестра первого мужа матери, повела Женьку по обыкновению в городскую баню. Эти походы Женьке очень были не по душе. Ведь надо было отстоять приличную очередь, а затем долго терпеть тёткины форменные издевательства над её густыми кудрями. Дора, казалось, бесконечное количество раз промывала их в горячей воде, потом расчёсывала частой деревянной гребёнкой, привезенной из самого Киева. (Заветная мечта Женьки куда-нибудь спрятать ненавистную гребёнку) А тётка приговаривала: «Ну, потерпи ещё немного, деточка! А то воши заведутся от грязи, сплетут свою верёвку и утащат тебя в речку!» «И пусть лучше в речку, чем в бане терпеть такую казнь!» – в отчаянии думала Женька, начиная потихоньку хныкать и подвывать.
Когда Дора вывела Женьку в предбанник отдышаться и посадила на лавку, а сама пошла домываться, какая-то толстая голая тётенька с пучком волос, накрученном, как рог, надо лбом, внимательно посмотрела на Женьку и, как-то криво усмехнувшись, сказала другой голой соседке:
– Погляди-ка, Тася, это Сергея моего девка сидит. Похожа, а?
– Вылитый твой Серёга, Рая! И гадать нечего! Вот это встреча у вас! А где ж её мать, покажи-ка?
– Моется, наверно…
Женьке всё больше и больше начинал не нравиться этот разговор. Она неожиданно показала тёткам свой длинный розовый язык и спешно отправилась к Доре в моечную.
– Ишь вы****ок, ещё и язык показывает! – завопила в след ей Рая. Это оказывается была вторая жена её отца.
Тут же Женька не забыла спросить у Доры, «что это значит – «вы - бля-док»?
– «Кто сказал?» – влетела, бледнея, Дора, в предбанник и тут же двумя руками вцепилась в мокрый Райкин пучок. Началась голая потасовка. Их едва разняли подоспевшие бабы.
Золовки матери по первому мужу Дора и Шурочка в Женьке души не чаяли. У Доры рано умер муж, а вскоре после этого умерла и её единственная дочка, пятилетняя Тамарочка. Она простудилась, когда Дора готовила у кого-то из родственников на свадьбе, и получила воспаление лёгких. Всю свою нерастраченную материнскую нежность она перенесла на Женьку, во многом заменив ей мать.
Шурочка была сама как дитя. В раннем детстве она серьёзно переболела корью, едва не умерла. Последствием этого стало умственная отсталость и небольшая хромота. За её танцующую походку и доброжелательную общительность в городе прозвали её Коломбиной. Для Женьки она была просто старшей подружкой. Она так и называла её Шурочкой, и вила из неё верёвки, как хотела. У Шурочки не было для девчонки никаких запретов и преград. Мать иногда ревниво ворчала: «Совсем вы избаловали мне девку, вот уедете куда или помрёте, что я с ней делать буду?» Но в тайне она была довольна, что её непоседливой дочкой занимаются золовки, и она имеет какое-то время на ведение хозяйства, а главное – на частое посещение церкви. «Совсем Павочка-богомолка в девке своей не нуждается, грехи свои в церкви отмаливает, а всё переложила на золовок. А они-то девчонке, по правде сказать, чужие люди…» – сплетничали соседки. Женька в эти тонкости совсем не вникала. Они ей были не интересны. Больше всего ей нравилось побираться с Шурочкой.
– Завтра, Женёк, если будет погода, пойдём с тобой, на Бережок! Там – Тихоны! На престольный всегда пироги пекут… На гармошке будут играть. Страсть как люблю гармошку!
Бережочек, Бережок,
Там гуляет пастушок,
Заиграет дудочка,
Затанцует уточка, – начинает пританцовывать Шурочка-Коломбина, и вдруг резко поднимает Женьку на руки прижимает к себе, целует её в румяные щёчки.
Конечно, Женька любила большие, сладкие, духмяные деревенские пироги. Но больше всего в этих летних походах с Шурочкой она обожала дорогу. Где прямая, где извилистая, она разделяла поля на две огромные, тянувшиеся до дальнего леса части. Стеной по обеим сторонам стояли, как несметное воинство, рожь и пшеница, низко кланялся путникам метёльчатый овёс. А с краю так и норовят потрогать её ситцевое выгоревшее платьице синие, с резными краями васильки, нежные колокольчики и ромашки: «Постойте, люди добрые, не торопись мимо проходить: взгляните на нас, полюбуйтесь, красотой Божьего мира!» В неглубокой ложбинке во всём своём великолепии цветёт высокий малиново-розовый Иван-Чай. Нагретая дорожная пыль ласкает ступни, солнце печёт по-летнему сильно, но лопушок под платком даёт голове прохладу.
Вот друзья мои, расскажу я вам,
Я вам песню сейчас пропою,
Как на кладбище Митрофановском
Отец дочку зарезал свою.
Мать, отец и дочь жили весело,
Но судьба их нелёгкой была:
Над дитём она надсмеялася -
Мать в сырую могилу свела.
Отец дочь любил после матери,
Но недолгой была благодать.
Он нашёл себе жену новую:
"Это, дочка, тебе будет мать".
Самозабвенно запевала под кустом калины Шурочка любимую Женькину до слёз жалостливую песню. А потом вдруг как вскочит да как пустится в пляс:
Сама садик я садила,
Сама буду поливать.
Сама милого любила,
Сама буду забывать.
– «Сама буду забывать…» – вторила ей засыпающая Женька.
Но однажды Шурочка сильно рассердилась, когда Женька раздавила какую-то переползающую дорогу букашку: «Не тронь Божью тварь, у неё, может, детки голодные где остались!»
А сколько пятнистых Божьих коровок они выпускали из своих рук:
Божья коровка,
Улети на небо,
Там твои детки
Кушают конфетки,
Всем по одной,
А тебе ни одной.
И тут же обязательно загадывали одно и тоже желание: вернуться домой к ночи и чтобы дождь не намочил. А когда ливневый тёплый дождь посреди поля всё-таки накрывал их с головой, они, пританцовывая, орали:
Дождик, дождик, перестань!
Я поеду в Еристань
Богу молиться, Царю поклониться.
А у царя сирота
Отпирает ворота
Ключиком-замочеком,
Шелковым платочеком.
Где находится эта Еристань, Женька так и не узнала. Но это слово ей всегда нравилось.
Их хорошо встречали в деревне, приглашали к столу откушать, чем Бог послал. Распрашивали о городских новостях. Деревенские давно приметили, у кого Шурочка-Коломбина с девочкой побывает, к тому достаток в хату привалит. И коровка вовремя растелится, и картошка с огурцами уродится, и дочку замуж хороший парень возьмёт.
Перестала ходить побираться Женька только, когда как-то на Ушивке налетела на них гурьба, человек в восемь, мальчишек-подростков. С криками «Побирушки! Побирушки пришли!» они сперва стали обсыпать дорожной пылью Шурочку и Женьку, а потом хлестать их крапивой по ногам.
– У! Антихристы проклятые! – плакала Шурочка, обняв рыдающую Женьку, – Управы на вас нету! Потерпи, деточка, Бог терпел и нам, сирым, велел.
Летом с соседскими девчонками Женька почти каждый день убегала купаться под гору на речку. Там, у старой пральни, где женщины неистово колотят пральниками бельё, её научили и нырять, и плавать. И она уже кое-как могла переплывать на тот берег неширокой реки и обратно. В один из таких дней, когда она одна стояла на противоположном берегу, собираясь с силами, чтобы возвращаться обратно, на тропинке показался мужчина с большой вязанкой нарезанных длинных ивовых прутьев. Он шёл тяжело, заметно припадая на правую ногу. Опустив свою ношу на землю, остановился около Женьки и спросил низким голосом:
– Дочка, ты сейчас назад-то поплывёшь?
- Ага, сейчас!» – ответила Женька.
– Ну тогда помоги мне немножко: переправь на ту сторону мою вязанку, а я сам по мосткам перейду. Уж больно я притомился нынче.
Не крепко хорошо плавающая девятилетняя Женька из последних своих сил плыла, толкала впереди себя связку упругих прутьев. Она была готова утонуть в эти минуты, но выполнить порученное ей дело. Она ощущала безмерное счастье: сзади, на берегу, с трубкой в зубах стоял её отец, из под серого летнего картуза - восьмиклинки выбивались красные, как огонь, кудрявые волосы, тронутые на висках обильной сединой. Он смотрел, как она плывёт. Это был как пить дать он, её папка, которого она так долго искала. Ведь он назвал её не какой-нибудь неизвестной девочкой, а дочкой!
К вечеру у Женьки случился жар. Ей приснился сон, будто из знакомого магазина выходит её отец. Он необыкновенно высок и красив. И нисколечко не хромает. Отец подходит к Женьке и протягивает ей большой кулёк. В нём розовые, обсыпанные сахаром, конфеты-подушечки. «Спасибо, дочка!» – говорит он и ласково гладит Женьку по её рыжим волосам.