Это был большеглазый мальчишка с русой челкой. Сначала он показался мне слегка заносчивым, но потом я понял, что это был лишь способ защиты от посягательств на внутреннее пространство. А пространство было, пространство добра, сострадания и искрометного юмора. Это был Виталя. Виталя Стрельчук.
Мы познакомились в 5-м классе Джанкойской средней школы №6 и кололись взглядами и словами недолго, потом оказались за одной партой. Внутренние устремления, жажда знаний, книг, впечатлений совпадали. Совпадали слова и мысли, было легко, и эта легкость соединяла, скрепляла, вела дальше. Мы хохотали по причине и без, особенно я, пожалуй, я мог дать тогда фору многим в способности беззаботно смеяться.
Виталя дружил в классе с Володей Пустоваловым, а я влился к ним и образовалось трио, быть может, это произошло потому, что рассмешить меня тогда не составляло никакого труда. Через два года нас называли не иначе как "святой троицей".
Поскольку я был в классе и городе новичком, ребята брали меня с собой в степь за грибами, за рыбой на ставок, самосовершенствоваться на спортгородок, познавать и покорять пространство. Меня раздражала липнущая к обуви земля, когда было сыро и мы шли за грибами, я смеялся над степными свинушками, будучи под впечатлением маминых рассказов о лесных грибах. Но разве напрасно Господь послал мне навстречу большеглазого мальчишку?
Виталя относился к мелочам так, как они того заслуживают. Он принимал комья земли на ботинках спокойно и с достоинством, он принимал холодный дождь и пронизывающий ветер без нытья и претензий, он принимал жизнь и не думал жаловаться. Он радовался маленьким упругим свинушкам, которые не так просто было отыскать в степи, радовался самой степи, даже с пожухлой травой, потому что эта трава все-таки была зеленой и снова будет такой.
А что же я? Мне оставалось только удивляться и учиться. Я чувствовал, понимал, что это правильно, впитывал оптимизм и жизнелюбие Витали, и смех мой тоже понемногу превращался из беззаботного и детского, в смех над собой, над обстоятельствами, над мнимым, ненастоящим.
Я учился любить степь, хотя сначала даже не понимал, как можно любить огромное, казалось бы, пустое пространство. Но любовь приходила незаметно, но неотвратимо, любовь к бескрайним, казалось, полям с дикой травой за аэродромом, травой, которая росла кругами, вширь от семечка, которое упало и от которого, как круги по воде, пошли зеленые волны жизни. Любовь к огромному, синему небу и ветру с полынью и сивашской солью. Виталя говорил мне о степи, боясь испортить все излишней настойчивостью, негромко и мягко. Как же можно было не полюбить то, что любит мой друг?
Нас возили от школы на всяческие экскурсии: на Южный Берег, в Севастополь, в музеи, Керченские катакомбы и просто в лес. Мы садились в автобусе втроем на два кресла и смеялись всю дорогу. Я рад вспомнить, что наша троица была катализатором веселья для всего класса, почти все, глядя на нас, улыбались или начинали так же хохотать.
Семья Витали жила в военном городке, отец, дядя Володя, летал на военно-транспортном самолете, мама, тетя Валя, работала кассиром на Джанкойском вокзале. Меня принимали тепло и радушно, тетя Валя всегда кормила и угощала всякими вкусностями. У них жил маленький, белый и лохматый пес Чунька, который всегда сопровождал нас в поля и на рыбалку. Когда я приходил, Чуня бежал ко мне в руки, и я чувствовал его верное, горячее сердечко.
Володя Пустовалов был старше нас на год. Он был крепким, выносливым, ловким парнем. Нешуточный интерес к девушкам пришел к ему раньше, и вскоре он отметил своим почти мужским взглядом красивую девочку из младшего класса, звали девочку Валя, она выделялась признаками раннего развития и совершенством форм, только вот Володе было невдомек, что на Валю положили глаз старшеклассники, которые шуток не понимали и думали, что территория помечена.
Поскольку голову Володи снесло гормональным взрывом, а сердце было верно дружбе, он взял нас с Виталей, провожать Валю домой. Все прошло удачно, Володя был окрылен, но мы не догадывались, что назавтра нас ждет засада.
И вот мы шли себе спокойненько домой после первой смены, как вдруг навстречу нам вышел некто Топчан с группой поддержки. Парни были старше нас и пользовались дурной репутацией. Во взгляде Топчана читалось намерение твердо и ясно показать нам, кто тут главный самец и претендент на девичьи сердца и прелести.
Топчан направился к виновнику инцидента и сделал несколько выпадов, но попасть в Володю было очень непросто. Топчан сделал еще одну безуспешную попытку, озадачился и решил подтвердить репутацию на более легких целях. Мне он с ходу раскроил губу, а Витале разбил нос. На этом экзекуция закончилась, но была подкреплена непечатным словом. Разбитая губа и унижение опечалили меня,я ждал такой же печали от Витали с Володей, но они печалиться не собирались. Не отошли мы и пятидесяти метров от места события, как Виталя, держась за окровавленный нос, стал хохотать, показывая пальцем на мою постную физиономию и на Володю, который абсолютно не пострадал. Через несколько секунд мы хохотали тоже, похоронив уныние и слабость.
Виталя, по прошествии времен, говорил, что это я научил его и пить и курить, и прыгать с идущего поезда, была у нас такая забава. Я не знаю, может это и так, но на это у меня есть хоть и слабое, но оправдание, просто после того, как я смог избавиться от зависимостей и прекратить упражнения в глупости, Виталя отказался от них тоже. Ведь "учителей" хватало, на их "классификацию", нужно было время и разум. Слава Богу, Он нам его даровал.
В 8-м классе Володя Пустовалов с родителями уехал в Германию, его отец, дядя Боря, тоже был военным.
Мы с Виталей часто ходили по вечерам улицами города и говорили обо всем, мы не уставали это делать. Но я запомнил один разговор поздним осенним вечером на лавочке автобусной остановки. Мы вдруг заглянули в будущее, заговорили о нем, о том, что будет дальше, в далеком 2000-м году. Я спросил, чего он ждет и хочет. И Виталя сказал, что хочет семью, детей. - А потом, а еще что? - не отставал я. - Потом, - подумал он, - не знаю, мужчине нужно поднять семью, а после сорока мужское дело сделано, функция мужчины выполнена. - Так сказал Виталя. - Ну а ты, чего ждешь и хочешь ты? - спросил он меня. - Я хотел бы путешествовать, поездить по свету, посмотреть. Но почему сорок лет, это край? - Не знаю, - сказал Виталя, - я так думаю. Слышал ли нас кто-нибудь в тот вечер, но исполнилось все, до 41-го своего дня рождения Виталя не дожил. Ну а я, я все путешествую.
Есть родство кровное, а есть духовное. Духовное родство гораздо важнее, это родство истинное. Но если мы о своем кровном родстве знаем изначально, то понимание родства духовного может прийти не сразу, а через время, когда мы, с Божьей помощью, избавляемся от глупости и иллюзий. Я для себя давно определил, как распознать родного по духу человека. Нужно просто ответить на вопрос, могу ли, готов ли я за этого человека умереть? За моего друга и брата Виталю, я был готов умереть сто раз, это было тогда, и сейчас ничего не изменилось.
Мы окончили школу, приближался призыв в армию, последние месяцы мы отработали на Джанкойском консервном заводе, и когда оставалось совсем немного, уволились и махнули на море с рюкзаками. Хороший человек на катере в Ялте, подсказал нам поехать в бухту Ласпи. Так мы нашли нашу бухту, одну и на всю жизнь.
К тому времени Виталя вырос большим, под два метра, его призвали в части ВДВ в Старом Крыму. Он ушел первым, он всегда шел раньше меня, впереди. В военкомате я тоже просился в ВДВ, но мое зрение подкачало, в десантники меня не взяли. Я попал во внутренние войска и стал радистом.
Из Виталиных армейских писем я знал, что ему было несладко, деды свирепствовали, мордобой цвел пышным цветом, но Виталя терпел этих недоумков, у которых проблемы с головой, с душой, с самооценкой. У нас же этого, слава Богу, не было, я попал к замечательному командиру и человеку, через год ротный подписал приказ о моем отпуске и я, не веря глазам, звонил в свою дверь. Наговорившись, наобнимавшись с мамой, и, конечно, наевшись, я рванул к Витале в часть с сумкой провианта и хорошим вином.
Я стоял у проходной КПП, Витале сообщили, рядом со мной стояли родители еще одного солдата и ждали сына. Вдалеке, в части, мелькнула маленькая бегущая фигурка и отец сказал: - Гляди, наш бежит! Нет, подумал я, это не ваш бежит. Только Виталя мог так поправлять шапку на бегу.
В лесочке неподалеку я с удовольствием кормил служивого, вина Виталя пить не стал, было строго, наговориться тоже не удалось, его отпустили на три часа.
А через год мы вернулись. Не знаю, была ли радость больше? Виталя снова опередил меня, пришел раньше, он встречал меня 26-го декабря, перед праздником. На новогодней дискотеке Виталя познакомился с красивой девушкой Ирой, оказалось, что они росли неподалеку друг от друга. Вскоре мы уже играли свадьбу.
Меня закрутила учеба в техникуме и долгие поездки по стране, Виталя с Ирой снимали комнату в Джанкое. Потом мама Иры, тетя Алла, получила квартиру в Красноперекопске, как вдова военного. Квартира была большая, на девятом этаже девятиэтажки, и молодожены переехали туда. Я узнал, что у них родились две дочери, Ира закончила заочно пединститут в Одессе, и со временем стала в Красноперекопске директором Станции Юных Туристов. Виталя стал инструктором, они организовывали турпоходы для детей.
К тому времени я уже работал на Севере, и Виталя присылал мне теплые письма, похожие на юмористические рассказы, в этом он был мастак. Письма эти сильно мне помогали.
О том, что его стали все сильнее беспокоить головные боли, Виталя не писал, может, это было следствие армейских побоев, может, началось после драки на лестничной площадке, когда после переезда в Красноперекопск, какие-то подонки вызвали Виталю из квартиры, потом ударили в горло и, сломав горловой хрящ, били его ногами.
Виталя всегда был душой компании и центром притяжения. Причина была в том, что он не жалел тепла, старался понять, согреть, развеселить каждого, кто был рядом. У моего друга не было ни злобы, ни зависти, только добрые, широко раскрытые в мир глаза и распахнутая душа. Те, кто били его, думали, что перед ними высокий и сильный мужчина, служивший в ВДВ, а был перед ними взрослый ребенок с добрейшим сердцем, который просто не мог никого обидеть. Большее, что мог сделать Виталя, это нахмуриться. Но подонки судили по себе.
Я узнал об этом позже,в 94-м, когда мне удалось приехать домой. Я узнал об операции, Витале удалили опухоль мозга. Я узнал, что у моего друга теперь инвалидность.
Каждому человеку, думаю, есть о чем пожалеть. О несделанном, невыполненном, о непройденном пути. Я очень жалею, что меня не было с Виталей в его армии, на его лестничной площадке, чтобы я мог встать рядом с ним и драться, чтобы я смог вместо него принять роковой удар и спасти его, потому что он был достоин жизни и остался ее достоин.
Я думаю, Виталя был туристом по призванию, его манили горы, непройденные маршруты и тропы, они с Ириной и друзьями ходили в самостоятельные походы, Виталя поднимался на Эльбрус в составе группы, и когда шедший впереди человек сорвался, и, пролетая мимо, вниз, кошками разорвал Витале куртку и кожу на спине, Виталя смог его удержать и спасти.
В начале 90-х, когда состоялся развал Союза и Украина объявила независимость, Виталю вызвали в военкомат. Офицер, наверняка присягавший нашей общей Родине, спросил его: - Вы служили в ВДВ и ваш ВУС (военно-учетная специальность) - разведка, будете ли вы воевать против России, если понадобится? Виталя, рассказывая мне об этом, сказал, что очень удивился, кто эти люди, чей приказ выполняют? Кто хочет стравить два братских народа? - Нет, - сказал Виталя, - у меня в России и одноклассники, и друзья, с какой стати я буду воевать со своими?
Напомню, это было начало 90-х. Действительно, кто эти люди? Манкурты, измученные комплексом неполноценности? Не подозревающие о существовании чести и верности?
Время в Крыму было непростое, работы не было, когда я приезжал в отпуск и привозил Витале с Ирой и девочками что-нибудь вкусненькое, они были рады. Виталя подрабатывал подсобником на строительстве чьего-то коттеджа, он рассказывал мне что те, с кем он работал, иногда издевались над ним, говоря, что он медленно носит наверх кирпичи и раствор, он не говорил им о своей боли и слабости, о том что сидит на таблетках. Он таскал раствор и все что нужно, до тех пор, пока "соработнички" от удивления не разевали рты, теперь уже они не успевали за ним.
Его вели воля и мужество, и, конечно, Надежда. Операция прошла успешно, и Виталя надеялся, что все будет хорошо, что он выкарабкается. Мы говорили ночи напролет, пили чай и говорили. Я, конечно, тоже всего не осознавал, я видел только, что мой друг и брат стал гораздо мудрее, мягче в суждениях и еще добрее. Он говорил, что, вот поднимет дочерей, появится свободное время, и тогда он сможет походить по Крыму с рюкзачком, ведь столько можно посмотреть еще, это ведь наш Крым!
А потом, потом он наверное понял, что прошел грань, точку невозврата. Сколько мужества ему понадобилось, я не знаю. Витале становилось хуже, и он, который никогда не жаловался, говорил мне, что домашние его не понимают, не понимают его состояния. - Они ждут от меня шуток-прибауток, а я... - он держался с трудом.
Но он смог принять и это, неизбежное, и к нему вернулось спокойствие. Опухоль, один за другим блокировала участки мозга, отвечающие за функции организма. Виталя не смог ходить, открыть глаза, говорить. Но с мужеством моего друга болезнь бессильна была что-то сделать. Когда Виталя мог двигать только рукой, он делал жесты, которыми смешил нас всегда. В 18:30, 24-го июня 2001-го года нашего Витали не стало.
Я не собирался никому ничего показывать, внутри что-то заклинило, и я доехал домой на машине друзей, что-то говорил им, они мне. Я приехал домой и сказал маме, она тихо закричала, закрыв лицо руками. Я какое-то время держался, а потом стал выть, мама обняла меня, и мы стали реветь вдвоем.
Виталя просил меня не убивать ядовитых пауков и змей. - Как же, - вопрошал я, - укусят ведь? - Аркаш, ну что ты, в самом деле? Ну укусят, поболит и пройдет, пусть живут, - и прятал усмешку.
После операции он сильно переживал, что инвалидность не дает ему возможность заработать для семьи хорошие деньги. Угнетало Виталю и то, что у него не было высшего образования и он не мог организовать бизнес. - Я неграмотный, - горько говорил мне тот, рядом с которым всегда было легко, спокойно, надежно. Рядом с которым все смеялись и забывали о плохом. И тогда я сказал Витале правду, сказал, что для меня грамотнее его нет никого на Земле.
Кто же грамотнее тебя, дружище, если ты видишь правду сердцем? Кто же сильнее тебя, если доброта и любовь твои истинны? Кто, брат мой, надежнее тебя, если ты не предашь и не отвернешься?
На кладбище двести с лишним человек со всего Крыма хлюпали носами и еле сдерживали слезы. Человек, которого Виталя спас на Эльбрусе и которого все называли Гурьянычем, говорил хорошие, настоящие слова.
Потом я приезжал к Ире, вдове Витали, она показывала мне фотографии, и я нашел одну. Я никогда ее не видел, все похолодело внутри. На снимке была вечеринка, все смеялись и, видимо были навеселе. Случайно или нет, в кадр попал Виталя, он уже все понял, на лице его были страх и отчаяние. Вокруг все улыбались, но он был один. Как же так? Почему меня не было рядом? В тот его самый трудный час, почему? И как мне себя теперь простить?
Он пришел ко мне вскоре после похорон, во сне. Мы снова сидели на кухне, все было цветным и светлым. Мы о чем-то говорили, все было в высшей степени реально. Виталя смотрел на меня спокойно, по-доброму, только строже, чем обычно. Когда я догадался, что это сон, я дотронулся до него. Он был теплый и живой.
Виталя снова ушел первым, но, уходя, оставил мне свое мужество, стойкость и жизнелюбие, доброту, сострадание и любовь. Я понесу их дальше, сколько смогу. Он хотел походить по Крыму с рюкзачком. По нашему любимому Крыму. И я буду ходить, смотреть, узнавать, передавать другим. Сколько смогу, пока ходят ноги, видят глаза, стучит сердце, за него и за себя, до конца.