4.
- Ты его очень любила, да?
- Кого? – Наташка, видимо, не сразу поняла, что я решил вернуться к её прошлой истории.
- Того, кто застрелился.
- Ох, Петров… я теперь уже и не знаю… Любила, конечно. Как же можно не любить единственного мужика в мире, который о тебе заботится? Отца-то не было. То есть он был, конечно. Появлялся раз в год пьяный с подарками. А потом снова исчезал.
Представляешь, приезжает к тебе папаша среди ночи, в этот твой серо-коричневый, пропахший перегаром мир… А тебе лет пять – шесть от силы. Приезжает он холёный, довольный, с гостинцами, с морозным запахом свежей водки и мандаринов. Тебя будят среди ночи. Праздник! Заходит, ржёт, капли с норковой шапки стряхивает. Мать ворчит, курит, косится – разбудил, мол, козёл. Но ты чувствуешь, по её мату понимаешь - в глубине души она рада. Хоть рычит, но отца-то не прогоняет. А ты сидишь, глаза трёшь, понять толком ничего не можешь. Сидишь, смотришь и моргнуть боишься – вдруг, он опять исчезнет?! Он что-то говорит, говорит… смешное, видимо… Мать смеётся. А ты, словно, русский забыла и смысла слов не улавливаешь совсем. Только смотришь, как у него рот шевелится и не моргаешь. И нет для тебя в целом мире ничего прекраснее этого рта отцовского - только бы и смотрела! Только бы не исчез!
Но потом ты, всё равно, моргнёшь… и проснёшься уже утром. На столе будут кожурки от мандаринов, конфетные фантики и пустая бутылка. И ты могла бы подумать, что никакого отца и не было прошлой ночью. Но фантики-то есть!
Откуда-то из глубины твоего сонного детского сознания, вдруг, выплывает его смеющийся рот, и ты вспоминаешь, что он обещал приехать в пятницу. В пятницу! Ты потом ещё недели три или больше будешь доставать мать одним и тем же вопросом: «А когда пятница?». Но следующая пятница у тебя будет только через несколько месяцев или даже через год. И всё это время ты будешь ждать и скучать. Скучать и ждать.
И так всю жизнь. Так никогда и не научишься воспринимать мужиков, как данность, как ежедневный, повторяющийся факт. Тебе всегда будет нужен мужик – призрак, который может исчезнуть в любой момент, мужик – праздник. Редкий праздник, который нужно долго ждать. Это, как диагноз, как психотравма, как особый вид извращения.
Но это я уже потом поняла. И отца не виню. Он потом объяснял, что пропадал потому, что денег не было. Мол, как без гостинцев к дочери приедешь? Всё пропьёт, прокутит и ждёт, когда в следующий раз бабла на него свалится. Чтобы к дочери… чтобы праздник… Дурак! Был бы человеком, а не праздником, может, и у меня бы жизнь по-человечески сложилась….
Он мне однажды 3кг чёрной икры привёз, - дописала она после паузы.
- Фигасе, подгон!
– А на хер мне его подгон, если у меня даже хлеба не было? Мы её с матерью месяц жрали. До сих пор икру терпеть не могу! С детьми общаться нужно, Петров! Разговаривать, воспитывать, ругать иногда, любить их нужно, а не ртом шевелить! Ты сам-то давно с Викой общался?
- Давно, - признался я. Тема общения с дочерью была моим больным местом. Не хотелось мне сейчас обсуждать отношения с бывшей женой и тёщей.
Я оставил страницу открытой, вышел на кухню, закурил и поставил чайник. Вода забурлила, чайник щёлкнул и отключился. И тут в голове у меня тоже что-то щёлкнуло: «Откуда она знает про Вику?!».
Я потушил сигарету и вернулся к компу. Наташка что-то ещё писала, я решил прочесть позже. Я принялся перематывать назад нашу переписку, добрался до января: ни слова про дочь! Или я всё-таки что-то пропустил? Но листать дальше было в лом, и я вернулся к продолжению беседы.
- Не бросай её надолго, Петров, - писала Наташка. – Девочка должна иметь опыт постоянного общения с отцом, знать его разным, понимать, что мужик – это не призрак – праздник, что он просто человек. Иначе потом такие, как я вырастают. Жалко, что я всё это слишком поздно поняла. Хотя... всё равно бы не исправила.
- Что ты хотела исправить?
- ХЗ…Себя. Мозг. Все наши проблемы из детства. Если покопаться в детстве, то за каждый свой загон можно смело родителей поблагодарить!
Каждый из нас – это только совокупность детских психотравм, переросших в фобии, мании, извращения.
- Или в черты характера, - согласился я.
- Можешь называть это как угодно. Суть не меняется. У меня была мания ожидания, у него – склонность к суициду. Вот и всё.
- Ты про первого?
- Да.
- Как его звали?
- Первый)))
- Шикарное имя! Так, он по твоей милости застрелился?
- Ты достал, Петров! Он по своей склонности застрелился!!! Ясно???– Наташка, кажется, психанула и вышла.
Её долго не было. Видимо, вернулась только под утро. Потому что в 7.15 она «была в сети два часа назад». Нельзя сказать, что я её ждал… но, нет-нет да и обновлял страницу. Было всё-таки немного не по себе от мысли, что я её обидел.
К вечеру, вернувшись с работы, я снова не застал её онлайн. Висело только одно огромное непрочитанное сообщение:
- Ты прав, Петров. Я виновата в смерти Первого. Виновата ровно настолько, насколько может быть человек виновен в своей природе. Может ли гей не быть геем? Или маньяк маньяком? Не знаешь? Вот и я не знаю. Могу ли я перестать быть собой? Мог ли он не быть самоубийцей? Психиатры, может, знают… Я - нет.
Я не могу! Не умею любить всю жизнь! Мне не нужен тот, ко рядом. Мне нужно только то, чего у меня нет. Как только это есть, я перестаю этого ждать, я этого больше не хочу. Это из детства. Это лечится?!
Тогда меня хватило на три года.
Когда отношения с Первым зашли слишком далеко, мать узнала и посадила меня под домашний арест на два месяца. Она же не знала, что я – извращенка, что ждать и скучать меня приучили с детства. И я ждала. С ума сходила и ждала. Знала, что он рядом, что через подъезд от меня… а дотронуться права не имела, и глаз его не видела. Ничего о нём не знала. Не было тогда ни телефона, ни интернета.
Но, как только мать успокоилась и хватку ослабила, я свалила. Засунула в карманы джинс пару сменных трусов и зубную щётку, подхватила кошу с горшком (да, горшок кошачий прихватить не забыла) и свалила к чертям. К нему свалила. Пришла просто и сказала, что валить надо. Вместе. В другой район, город, куда угодно….
И мы сбежали. Сняли квартиру на другом конце города. Знаешь, полуподвал такой убогий: две комнаты, сортир за занавеской. Мне тогда казалось, что мы, как Мастер с Маргаритой. Жаль печки не было – рукописи сжигать. Да, и рукописей не было…Плевать! Были крохотные окна под потолком, наполовину заваленные жёлтыми листьями и старые занавески в цветочек. И мы были счастливы.
Нас искали. Мы не хотели об этом думать. Мир отошёл на второй план. Мы физически не могли обходиться друг без друга.
Мы синхронно переворачивались во сне, не разжимая объятий. Если среди ночи один из нас вставал в туалет, то второй инстинктивно просыпался и бежал его искать. Просыпаясь по утрам, мы трахались, завтракали, снова трахались, и он собирался на работу.
А потом, стоя на пороге, он прижимал меня к себе и начиналась каторга – не могла отпустить! Физически не могла. И шла провожать его на остановку, иногда в одной пижаме. Каторга повторялась и там. Несколько раз я так и уезжала вместе с ним в автобусе. Мы выходили из него вместе, он обнимал меня, я ревела. А у него только гулко стучало сердце и нервно дёргался кадык.
В конце концов я перестала его отпускать. Совсем. Потому что ждать было невыносимо. С работы его уволили. Мама нашла нас. Само собой, случился жуткий скандал. Она плакала, ругалась, но денег дала и картохи отсыпала.
Время от времени он где-то подрабатывал. Я, с трудом, но привыкла расставаться. Нам не очень нужны были деньги. Мы легко обходились без новых шмоток и развлечений. Но платить за квартиру и что-то есть было всё-таки необходимо.
Однажды ночью я проснулась и пошла в туалет. Он спал с краю и мне пришлось через него перешагивать. Он не шелохнулся. Коснувшись ногой паласа, я поняла, что наступила во что-то тёплое и липкое. Это была кровь. Он вскрыл вены старой опасной бритвой. Видимо, осталась в квартире от прежних хозяев. Вызвали скорую, зашили. Порезы были нешуточные.
Я очень долго не могла понять, как это вообще возможно, чтобы человек в здравом уме и твёрдой памяти, вот так запросто, лёжа в постели с любимой женщиной, взял, да и вскрыл вены? Ведь, он был любим! Любим и счастлив! Мы, ведь, даже не ссорились никогда!
Но на все мои вопросы он всегда отвечал одно и то же: «Тебе со мной удачи не видать… Ты сильная. Ты справишься.»
Я ненавижу быть сильной, Петров! Ненавижу! Не желаю! Не хочу!
Но был ли у меня выбор? Было ли у меня хоть когда-нибудь это чёртово право на слабость?!
Истинный смысл его слов дошёл до меня только после его смерти, и то не сразу. Но с тех пор я как будто смирилась с тем, что однажды он исчезнет. Не так, как исчезал отец, а совсем. Навсегда. И ждать его будет не нужно.
Странно, но эта мысль меня не пугала. Она просто пришла и поселилась в моей башке, как факт. Я приняла её безропотно и молча.
Но по ночам, в темноте, я слушала его дыхание и неизменно повторяла одну и ту же молитву: «Господи, сделай так, чтобы мы до конца жизни были вместе!». И каждый раз, обнимая его, я старалась запомнить, впечатать в память каждый изгиб его тела. Я уже тогда знала, что мне придётся скучать. Жутко скучать. Страшно и безнадёжно.
Накануне моего Дня рождения мы пригласили гостей, закупили продукты и всю ночь резали салаты.
А утром занавесили окна одеялами, закрылись на все замки и никого не впустили. Кто-то приходил, звонил в дверь… а мы трахались, ели торт, пили шампанское из горла и никому не открывали.
Потом родилась дочь. Крохотный ангел с папиными глазами. О чём ещё можно мечтать? Счастьем светились наши глаза, и мир вокруг стал поразительно солнечным и прекрасным! В ночь её рождения он пришёл под окна роддома с пачкой цветных мелков и нарисовал огромное смеющееся солнце. Через час пошёл дождь, и… у меня нет даже фоток;;;
Быт подкрался тихо и быстро. Свалился на нас вместе с горой пелёнок, ценами на подгузники и детское питание. Я сориентировалась сразу. Он не смог.
Он как будто не понимал, с чего вдруг я стала требовать денег и выгонять его на работу, почему мой мир перестал вращаться вокруг него. Нет, он не ревновал, но… он видел перемены и словно не замечал их причин. Только всё чаще и чаще повторял: «Тебе со мной удачи не видать… Ты сильная! Ты справишься!».
Работы не было. Он и не искал. Только замыкался в себе и отмахивался. Мы стали ссориться. Вернее, это я стала ссориться. Он никогда не сказал мне дурного слова. И порвал бы любого, кто посмел бы косо посмотреть в мою сторону.
Чтобы выбраться из долгов, мне пришлось найти работу самой. С ребёнком оставалась мама. Оставляя на весь день полугодовалую кроху, я сходила с ума и не могла дождаться вечера.
Он начал пить. Постепенно появились разные кровати. Дочь капризничала, я спала с ней. Но по ночам я всё так же повторяла свою молитву: «Господи, сделай так, чтобы мы до конца жизни были вместе».
А потом мне надоело. Проснувшись однажды утром, я вдруг ясно и чётко поняла, что больше не хочу с ним жить. Что я устала. Устала объяснять очевидные вещи и тащить всё сама. Устала быть сильной и справляться.
Я не сказала ему ни слова. Не было ни ссор, ни объяснений. Я просто решила, и всё. Когда я уходила на работу он, вдруг, сказал: «Прикинь, ты вернёшься, а меня уже нет…».
Я не ответила.
А вечером его уже не было.
Бог услышал мои молитвы. Мы были вместе до конца жизни. Его жизни. И она закончилась в тот же день, когда я передумала.
Поэтому, да, Петров, он по моей милости застрелился! Или это была божья милость? До сих пор башку ломаю: не уже ли всё дело в моей молитве? Или в моей потребности ждать, в этой чёртовой неспособности любить того, кто рядом и вечно гоняться за призраками?
Когда я дочитал её сообщение, Наташки по-прежнему не было в сети. В дверь позвонили, и…
В дверях я увидел зарёванную Надежду. Зрелище было весьма печальное: мокрая до нитки, она икала и дрожала всем телом, чёрные потоки размазанной туши текли по её лицу, спутанные волосы липли к щекам. Увидев меня, она попыталась взять себя в руки и улыбнуться:
- Вот! – сказала она, протягивая мне сломанный каблук, и снова икнула. Я молча впустил её в квартиру и пошёл ставить чайник.
- Можно в ванну? – спросила она и, не дожидаясь ответа, прошлёпала по прихожей, оставляя на полу не очень чистые, мокрые следы. На улице действительно был жуткий ливень. А я и не заметил…
От чая она отказалась. Выйдя из в ванной в моём халате, Надюха достала из сумочки едва початую бутылку вискаря и с категорическим стуком поставила её на стол.
- Что, совсем хреново? – спросил я, подвинув ногой табуретку к ней поближе.
- Совсем.
Когда мы допили, было уже далеко за полночь. И почти всё это время она ревела. Плакала, как маленькая, размазывая слёзы по распухшим щекам и сморкаясь в Катькино кухонное полотенце.
Из её сбивчивого рассказа картинка вырисовывалась весьма печальная. Некий тип с работы, с паскуднейшим именем Валерий, долго и настойчиво добивался благосклонности моей очаровательной бывшей жены. Красиво ухаживал и денег на неё, судя по всему, не жалел. А, добившись, решил компенсировать затраты, убедив её подписать пару крайне неприятных сделок, благодаря которым Наденьке теперь грозила статья за мошенничество. В довершение же всего, Валерий умудрился спалиться в самый разгар романтического свидания с более молодой, но не менее очаровательной сотрудницей той же фирмы.
Уложив бедолагу спать, я ещё долго ворочался. Пьяная Надюха сделала несколько неуверенных поползновений в мою сторону, но, к счастью, вырубилась почти сразу.
А я не мог. Всё лежал в темноте, пялился в тёмный потолок и прокручивал в голове Наташкину историю. Когда-то давно, в самом начале учёбы в универе, мой однокурсник не сдал сессию и вышел в окно. Это было так нелепо… но, по крайней мере, хоть как-то объяснимо. В Наташкиной же истории логика отсутствовала напрочь. И все её попытки докопаться до истины казались мне бабьим бредом и не более того.
Раньше мне казалось, что суицид – это удел наркоманов и задротов…может быть, ещё истеричных школьниц. Хотя, эти, кажется, до конца никогда не умирают. Все их попытки суицида обычно сводятся к таблеткам от поноса и демонстративным царапинам на руках.
Я не выдержал, включил телефон и погуглил. Статистика сообщала, что в России чаще всего совершают самоубийства люди предпенсионного возраста с высшим образованием. По-моему, это всё, что нужно знать об этой стране.
Утром я проснулся от резкого и довольно сильного удара по лицу. Прилетело что-то увесистое. От боли и неожиданности я подорвался с кровати и…
И увидел разъярённую Катерину. На моей подушке валялись Катины ключи от моей квартиры. Надя что-то пробурчала во сне и, не открывая глаз, перевернулась на другой бок.
Входная дверь хлопнула одновременно со звонком будильника. Нижняя губа разбита.
Надоело! Достали… обе!